Денеб аль-ассад. Часть IV. Излом. Константинов Град. Март 1454 года (1/1)

—?У тебя на платье кровь.—?Это неважно. Главное?— на губах улыбка…Королева Марго. Фильм 1994 годаСердце Льва. Таинственный амулет с неровными гранями, призванный защищать и дарить удачу, но не сумевший ни того, ни другого…—?Он опять без сознания, мой Повелитель. —?Прикрыв ладонью рот и едва удержав недостойный взрыв слез, сказала Гюльшах, наблюдая за тем, как обреченно ее супруг дотрагивается до талисмана на раскрасневшейся, пылающей от горячки шее Раду. —?Хотя мы с господином Доане сделали все, что было в наших силах. Но дальнейшее действие яда, как и то, насколько глубоко он успел проникнуть, пока предугадать невозможно.—?Яд?! —?Мехмед повернулся так резко, что она отпрянула. —?Ты сказала?— яд, Гюльшах?..***Мехмед впервые так отчаянно гнал коня.Благородный гнедой, приученный к тихой и всегдашней мягкой ласковости, на каждый удар хлыста вскидывал голову и обиженно ржал, не понимая, когда и чем успел прогневить любимого им хозяина. ?Шевелись?,?— шипел Мехмед сквозь плотно стиснутые зубы. И, снова ударяя хлыстом, кричал:?— Шевелись!—?Эфенди…Еще сильнее стиснув зубы, Мехмед покачал головой: ?Не надо, Заганос-паша. Пока не надо. Пожалуйста… Только не сейчас?, и отвернулся от сочувствия нагнавшего его наставника.Втроем, вместе с Заганосом-пашой и присоединившимся к ним Хуршидом, они летели по бурлившему жизнью, наполненному теперь уже не нужной ему весной Городу. Сначала за их спинами осталась улица Меса, [1] по которой он, увенчанный славой Фатих, почти год тому назад въехал в завоеванный им Константинополь. Потом?— проходившая через христианский квартал улица Святого Петра… Затем?— с той же поспешностью промелькнувшие, залитые светом проулки и улицы.На одной из них, во дворе богатого дома градоправителя, их давно уж высматривали, поджидая.—?Ильмас-аге! —?бросив поводья челядину, Мехмед схватил за плечи шагнувшего к нему с крыльца Главного евнуха. —?Что с Раду-беем?—?Несчастье, мой Повелитель.—?Это мы и так поняли из вашего послания. Но что с ним случилось?—?Ему совсем худо, Повелитель. Моя госпожа…—?Валиде Гюльшах-хатун?—?Валиде сама расскажет вам обо всем, Повелитель,?— Ильмас-ага пораженно выдохнул, когда Мехмед ослабил хватку и устремился в глубины дома.Уже догоняя Мехмеда, за которым едва поспевали Заганос-паша и Хуршид, евнух вдруг догадался, чему поражен. Тяжелый, опустевший взгляд, раньше несвойственный его султану, изумил Ильмаса-аге. Такой взгляд тот видел лишь однажды: у себя самого, тогда еще десятилетнего, в зеркале, сразу после кастрации.—?Ильмас-аге.Евнух вздрогнул от неуместного сравнения и, отогнав вновь причинившее тяжкую боль воспоминание, согнулся в поклоне перед застывшим у дверей повелителем.—?Будьте здесь, Ильмас-аге,?— продолжил Мехмед. —?Хуршид, заступай на караул. Вы, Заганос-паша…—?Если повелитель не возражает, я бы хотел остаться на карауле вместе с Хуршидом,?— твердо ответил наставник. —?Сейчас вам может потребоваться второй телохранитель.—?Хорошо.Мехмед собрался с духом и вошел внутрь, проигнорировав обеспокоенный взор Хуршида.***… —?Ты сказала?— яд, Гюльшах?Безнадежно кивнув, Сфинкс отвернулась, пряча слезы за покрывалом, а умирающее от боли сердце Мехмеда враз обратилось к далекому теперь счастью осенней Отрады и к спрыгнувшей с дерева старой прорицательнице. ?Яд Гиацинта, сжигающий знойную Розу в самом пышном ее цветении?,?— так, кажется, звучало позабытое пророчество Авни… А в его собственном, вчерашнем тревожном полуобмороке-полувидении тоже были розы и сгнившие гиацинты.—?Господин Доане.Неожиданно всё?— видения, пророчества, розы и гиацинты, Ангел смерти с золотыми волосами?— вдруг сошлось в одну линию и указало путь.—?Да, мой Повелитель.Путь к мести. Но действовать нужно было без промедления.—?Пока мне ничего не известно о вашем участии в случившейся сегодня трагедии,?— сдерживая прорывавшуюся наружу горечь, без обиняков начал Мехмед, глядя на бывшего предводителя янычар. —?Но я хочу заранее выказать вам свою благодарность. Я не ошибся, выбрав вас своим доверенным, господин Доане. Отныне все ваши прошлые ошибки забыты раз и навсегда… Но прошу вас опять послужить своему султану.—?Что я должен сделать, Повелитель?—?Найдите и приведите ко мне Якова Нотараса.Козандж Доане склонился.Как и сам Мехмед при его назначении, он не стал тратить пустых, никому не нужных слов. Кроме поклона последовал согласный кивок и уверенный взгляд-обещание, и Козандж Доане удалился, а Мехмед перенес свое внимание к вытиравшей слезы Гюльшах и попросил рассказать о том, что же все-таки произошло в их с Раду покоях.По мере рассказа не только о внезапной болезни Раду, но и о ее давней, странной, закончившейся выкидышем и долгой лихорадкой болезни, сердце Мехмеда все больше и больше ожесточалось. Значит, и тогда все случилось из-за яда, о котором однажды?— кажется, еще в благословенном, овеянном древними легендами и сказаниями Анадоле,?— предупреждал его Шихабеддин.—?Почему ты ничего не сказала мне, Сфинкс???.. Почему промолчала?Со стороны наполненного птичьим пением двора уже слышался отдаленный цокот копыт вернувшейся наконец свиты. Но все остальные звуки?— позвякивание лошадиной сбруи, перекличку караула, далекий и отстраненный лай собак, чей-то приглушенный разговор, чье-то изумленное восклицание?— как всегда перекрывал раскатистый, командирский голос эмира Карамана.—?Это не имеет значения. Знание не поможет воскресить нашу дочь или наказать того, кто это сделал,?— она утешающе погладила его по щеке и вздохнула. —?Тем более что сейчас самое главное?— это не дать умереть Раду.Раду…Едва Гюльшах ушла, пообещав послать за Яполло и вернуться к ночи, Мехмед прилег рядом с впавшим в забытье возлюбленным и взял в свою ладонь безвольную тонкую руку.—?Не покидай меня, мой хороший,?— задыхаясь, шептал Мехмед, целуя лежащие в его ладони горячие тонкие пальцы. Как когда-то в Манисе, во время первой болезни Раду, разум настаивал, что нужно смириться и ждать неминуемой развязки. Но как и тогда, неподвластное разуму сердце в который раз взбунтовалось. —?Не покидай меня, Раду, мой Серебряный принц… Я… я умру без тебя, слышишь?! Ты знаешь сам, что без тебя для меня не будет уже ничего… В тебе?— вся моя жизнь и все мое счастье… —?давясь непролитыми слезами, Мехмед опустил голову, но вдруг почувствовал, как пальцы в его руке шевельнулись, отчаянно задрожали и напряглись.Возможно, Раду и в самом деле услышал: его нестерпимо блестящие глаза распахнулись. ?Пить… Дайте пить…??— попросил Раду, явно не узнавая склонившегося к нему Мехмеда. Тот спрыгнул с кровати и со всех ног бросился к кувшину с водой, но…Но не успел.Когда Мехмед вернулся, Раду опять погрузился в сжигающую его горячку. Только теперь она сопровождалась постоянными стонами и обрывками фраз на двух языках. Мехмед пытался слушать... пытался обнимать и успокаивать... пока обливавшееся кровью сердце не подсказало единственное возможное сейчас решение: быстро скинув одежды, Мехмед опустился на ложе рядом с мечущемся в бреду возлюбленным и привлек его к своей груди.Раду вскоре действительно затих под его мягкими, смешанными со слезами поцелуями. ?Не уходи, лучшая сторона моего сердца… Пожалуйста, не уходи…??— снова и снова повторял ему Мехмед, прислушиваясь к тяжелому, прерывистому дыханию, сквозь наступающую вечернюю тьму всматриваясь в изломанные болью, но все равно прекрасные, светлые, навсегда проникшие в душу, нежно любимые черты. Так их обоих и застигла ночь, которая сначала привела к ним осторожно заглянувшего в двери Хуршида.—?Так не должно было случиться, Хуршид,?— поднимаясь и накидывая на плечи протянутый халат, сказал Мехмед, глядя на затеплившего светильники и рухнувшего на колени телохранителя. —?Я старше Раду на четыре года. Потому всегда думал, что именно мне суждено умереть первым.—?Вам надо поесть, мой Султан. —?Не скрываясь, Хуршид вытер слезы и тоже поднялся. —?Дозвольте, я распоряжусь?Мехмед ответил категоричным отказом. Но убитый горем преданный узкоглазый парень, который, как и покойный Кючук-бей, еще со времен Манисы любил их обоих, все же принес ему трапезу и поспешно удалился, освобождая место входившей в покои валиде Гюльшах-хатун.—?Не пугайтесь жара, Повелитель,?— сказала Гюльшах, осматривая Раду. —?Яполло говорил, что с жаром выходит лихорадка. Если Раду переживет эту ночь, то, возможно, полностью поправится.Ночь Раду пережил.Поутру он снова лежал, окончательно разбитый лихорадкой. Мехмед и помогавший ему Хуршид вместе и очень тщательно очистили его пылающее жаром тело от следов естественных надобностей; кое-как напоили Раду еще в ночи принесенным Гюльшах целительным отваром из железицы [2] и уложили дорогого для них юношу на чистые простыни. Под бдительным взором не отходившего от него ни на шаг телохранителя Мехмед тоже вымылся, переоделся во все свежее и безучастно поел… За окнами поднимался новый, полный тревог день, в середине которого явившийся к своему султану Козандж Доане втолкнул в покои и швырнул к его ногам перепуганного и бледного Якова Нотараса.Мрачно ухмыляясь, бывший предводитель янычар рассказал, как настиг мальчишку в доме его шурина, где тот нетерпеливо ожидал, когда конюхи оседлают и выведут к нему коня. ?Должно быть, бежать собирался, Повелитель?,?— Козандж Доане вновь ухмыльнулся и до хруста стиснул плечо коленопреклоненного Якова.—?Зачем ты сделал это, Яков?..—?Что, мой Повелитель?..Лазоревые глаза метнулись к Раду и на короткий миг вспыхнули вырвавшейся из-под контроля мстительной, жуткой для столь молодого и довольно привлекательного создания радостью. Но в следующий момент, смиренно опустив голову, Яков шепнул: ?Я ничего не делал, Повелитель… Всего лишь ходил навестить родню?, хотя для Мехмеда его мнимое смирение больше ничего уже не значило.—?Под стражу его,?— холодно приказал Мехмед. —?И позовите сюда эмира Карамана и Махмуда-пашу.***—?Мой Султан, не совершаем ли мы сейчас ошибку, обвиняя юного Нотараса?—?Нет. Не совершаем. —?Мехмед упрямо взглянул на своего Великого визиря. —?Это сделал он. Больше некому.Шел пятый день болезни Раду и четвертый?— заточения Натараса в темнице Семибашенного замка. [3] И все четыре дня Махмуд-паша пытался добиться от Якова признания.—?Он все отрицает, мой Султан. Говорит, что ходил навестить родных и только.—?Отрицает,?— Мехмед сдвинул брови и, вцепившись в подлокотники тронного кресла, подался вперед,?— отрицает даже под пытками?—?Пыток к нему не применяли.—?Почему?—?Мой Султан,?— под гневным огнем сузившихся черных глаз Махмуд-паша запнулся, но все же нашел в себе твердость попробовать воззвать к голосу разума. —?Яков?— юноша из древнего ромейского рода. Сын пускай и казненного, но все-таки князя… Разве можно пытать его на основании одних лишь подозрений? Ведь люди, мой Султан, могут подумать…—?Что? Что могут подумать люди, Махмуд-паша?—?Что вы за что-то мстите юному Нотарасу.—?Месть? —?Мехмед сорвался с места, словно ураган. —?Вы говорите о мести? Вы, кого Раду называл своим другом, теперь позволите его отравителю уйти от наказания?—?Нет, Повелитель. Но справедливость…—?Кто-нибудь еще,?— Мехмед расправил плечи и обвел тяжелым взглядом присутствовавших на Малом совете царедворцев,?— кто-нибудь из вас считает своего Султана несправедливым?Ответом ему было общее молчание. Никто не спешил вступаться за Якова. Помалкивал даже громкоголосый эмир.—?Примените пытки, Махмуд-паша,?— удовлетворенно сказал Мехмед, взмахом ладони показывая, что совет окончен. —?И вы увидите, насколько я справедлив в своих подозрениях.В тот же день по приказу явившегося в застенок Махмуда-паши были применены пытки.Яков выдержал дыбу, но едва к его телу поднесли раскаленные клещи, дрогнул и закричал. ?Я все скажу!.. Все! Все, что вы хотите услышать,?— сквозь слезы твердил Яков, валяясь на коленях перед своими тюремщиками. —?Пишите…?…через час его покаянные признания легли к Мехмеду на стол. Решение султана было быстрым и на удивление для всех милосердным: благородная казнь через отрубание головы.***К концу шестого дня, сидя прямо на полу в их с Раду покоях, Мехмед с безумной усталостью вслушивался в ночь и держал возлюбленного за руку.Раду снова бредил. Сегодня в его болезненных, порожденных не проходящим горячечным жаром видениях были картины недавнего прошлого. ?Посмотри, они умирают… Наши с тобой розы?— они умирают,?— доводя Мехмеда до слез, шептал Раду. —?Зачем так, Солнце мира? Потому что слишком совершенны?..?—?Да, мое сердце, мой хороший,?— отвечал Мехмед, понимая, чувствуя, что его не слышат… И, возможно, больше никогда, никогда уже не услышат. —?Потому что слишком совершенны…?И не могут вечно жить среди людей?, горьким всплеском неминуемого скорого расставания прозвучало где-то внутри.—?Я не сплю по ночам,?— выпустив горячую руку, Мехмед вытер слезы и повернулся к пришедшему разжечь светильники Козанджу Доане. —?Вдруг Раду придет в себя, когда я буду спать? И мы не сумеем попрощаться.Телохранитель вздохнул. Сказать по правде, он и сам теперь не верил в выздоровление пылкого, удивительного, душевно щедрого юноши, бившегося с ним плечом к плечу в Карамане… К тому же, пришел он сейчас не за этим.Расползавшиеся по городу сплетни, суть которых сводилась к следующему: пресытившись красотами молоденького Раду Дракула, Император Фатих воспылал порочной страстью к Якову Нотарасу, но, получив отказ, повелел казнить безвинно брошенного в темницу мальчика?— вот что принес своему повелителю бывший предводитель янычар. О том, оказывается, шушукались, и шушукались хоть и в тайне, но уже повсеместно: на городских улицах, на центральном базаре, у соединявшей берега босфорской переправы… В их христианских церквях?— то понятно! —?тоже не молчали: один из слуг Козанджа Доане не далее как сегодня вечером самолично слышал некий разговор, состоявшийся на ступенях Церкви Святого Спасителя, где располагалась резиденция Патриарха Константинова Града.—?Повелитель желает знать подробности разговора?—?Незачем, господин Доане. Я знаю. Скорее всего, смысл подслушанной вашим человеком беседы состоял в том, что я мщу мальчишке за его отказ.—?Мой Султан очень прозорлив.—?Не трудно было догадаться,?— Мехмед встал.Едкий гнев на плюнувший в их с Раду любовь Город волевым усилием покуда был-таки усмирен. Его так и не прилегший той ночью султан Мехмед Фатих выплеснул уже потом, на собранном на следующий день, запомнившемся многим Совете Дивана, когда с равнодушной усмешкой неожиданно для всех своих советников вдруг потребовал освободить христианские кварталы для османских переселенцев, согнать коренных жителей словно скот в специально созданные для них общины ?миллеты? и… разрушить Церковь Святого Спасителя.Вместе с Константинополем опале был придан и попытавшийся возмутиться эмир. Одним росчерком пера Мехмед отстранил обвинившего его в тирании тестя от управления городом. Высокородному эмиру было предписано возглавить действующую армию и выступить с войсками на Белград, а новым градоправителем был назначен один из молодых друзей султана, прежний командующий османской флотилии Сулейман Бартоглу…***… —?Так тоже не должно было случиться, Заганос-паша. Но так случилось. И своего решения я не изменю. Даже ради Патриарха,?— говорил Мехмед наставнику, который утром десятого дня вручил ему послание Верховного христианского владыки.?Великий Султан!?— как и во времена их первой переписки, призвав на помощь все тот же совершенный академический греческий, писал ему Патриарх. —? В этот горький момент, когда гнев Господа за грехи наши пролился лишением нас церкви Спасителя Иисуса Христа, ваши подданные, являющиеся и моей духовной паствой, со смирением и почтением сегодня пополудни ожидают Вашего венценосного посещения, дабы мы могли провести молебен об оставлении скорбей, посещающих империю, давшую нам возможность в тишине и уединении молить Господа нашего о прощении наших прегрешений и милости Божией. В этот нелегкий миг мы готовы просить нашего Небесного Отца, чтобы он упрочил здоровье дорогих вам людей и избавил нашего правителя от невзгод, посещающих его с недавних пор?.—?Даже Патриарх не вправе требовать, чтобы Султан правоверных шел к нему на христианскую молитву,?— сказал Заганос-паша, быстро пробежав глазами и отложив переданное ему Мехмедом послание. —?Даже он… Эфенди?—?Но я пойду к нему… Надеюсь, что вы, мой наставник и друг, пойдете туда вместе со мной.Мехмед вскинул голову, впервые за все эти бесконечные дни и ночи терзаний неожиданно почувствовав?— не облегчение, нет… Чему-то другому, каким-то словам в письме мудрого и дальновидного православного Патриарха удалось пробиться к самому сердцу, и молодой султан всех правоверных ни капли не сомневался в правильности и нужности того, что теперь собирается сделать.Над Градом Великого Константина, который Мехмед Фатих в последнее время упрямо звал не иначе как чужим греческим именем ?Константинополь?, уже летел благоуханный весенний полдень, когда сам султан и сопровождавший его наставник, неприметно и скромно одетые, осадили лошадей и спешились возле Церкви Святого Спасителя. Служба только-только начиналась. Убеленный сединами патриарх осенил себя крестным знамением и обратился к бедам, постигшим сейчас всех православных, к приговоренному храму и к милосердию… Его глаза наполнились слезами, когда он просил укрепить сердца и веру паствы в эти часы испытаний, смягчить гнев их молодого Повелителя, а также подать ему крепкое здравие и мудрость, окружить его верными соратниками и послать быстрейшее выздоровление всем болящим… —?и вот тогда, именно тогда, Мехмед ощутил, как его колени точно сами собой подломились.Никем не узнанный, он рухнул прямо там, где был: под белеными сводами, перед юным безбородым ликом Святого Севастиана, моля небесного мученика-воина не о высоком и вечном, а о простом, земном и грешном?— о спасении дорогого ему возлюбленного. Молебен меж тем шел своим чередом с проникновенным чистым пением, искренней верой, запахом ладана, сиянием многочисленных свечей и последними словами Патриарха: ? и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь?.—?Владыка,?— поднимаясь с колен, сказал Мехмед, когда Патриарх закончил службу и с почтением подошел к нему. —?Думаю, нам нужно поговорить.***Пояснения к главе[1] Улица Меса?— доподлинно известно, что именно по этой улице, название которой со старогреческого переводится как ?средняя?, султан Мехмед Фатих въехал в завоеванный Константинополь[2] Железица?— в древние времена растение использовалось в лечебных целях[3] Семибашенный замок?— крепость Едикуле или ?Семибашенный замок?, была полностью отстроена к концу 1454 года, но расположенные в подвале тюрьмы успешно функционировали с первых дней возведения крепости