Денеб аль-ассад. Часть II. Кровь на подушке. Константинов Град. Март 1454 года (1/1)

?То, что не убивает, делает нас сильнее…?Наверное, он сам сорвал пелену и без сомнений шагнул ТУДА, за зыбкую грань реальности.Теперь он отчетливо видел образы, которые не сумел, а может, не захотел рассмотреть в Манисе. На берегу их, укрывших свою любовь в густом орешнике, было только двое: высокий статный юноша в легком кафтане и потянувшаяся к нему всем сердцем тоненькая голубоглазая девушка. Что-то прошептав и обняв встревоженную спутницу за талию, юноша вскинул лицо и немного развернулся, позволяя себя узнать.—?Мустафа?Призрак недозволенной любви посмотрел на него знакомым, но не видящим его дымчатым взором. Потом отмахнулся от порыва налетевшего с серо-зеленых холмов пряного южного ветра, снова склонился к ней, позвал ее нежно и влюбленно:?— Зулейха…И Мехмед отступил, чтобы не видеть юную жену Махмуда-паши и своего уже взрослого сына и наследника целующимися. ?Прекрасные призраки-тени в плену поразившей их запретной призрачной любви?,?— мелькнула быстрая мысль, прежде чем кто-то, давно и навсегда забытый, крикнул: ?Смотри, Фатих!.. Вспомни!..? и со всей силы швырнул его в иное видение: рассыпавшиеся по окровавленной подушке молочно-белые розы вперемешку с гнилыми гиацинтами.К величайшему облегчению для Мехмеда, это новое, отчего-то едва не убившее его наваждение продлилось совсем недолго. Почти в то же мгновение горячий, самозабвенный, подаренный ему поцелуй самой жизни вырвал из липких объятий вновь подернувшегося мутной пеленой кошмара и привел его в чувство.—?Мехмед, Солнце мира!.. Господи… Я зову, зову… Какое счастье, что ты наконец вернулся ко мне! —?в который раз поцеловав, обнимавший его Раду снял губами все невольно пролившиеся слезы. Затем помог ему дойти и устроиться на постели, тревожно спрашивая лишь одно:?— Что случилось, мой Султан? Ты словно умер на какое-то время… Ты снова что-то видел?—?Раду…Говорить Мехмед не мог. Всей душой ощущая его состояние, Раду не стал настаивать, просто принес ему цветочной воды с несколькими каплями вина и заботливо укутал теплым покрывалом. За окнами вставал рассвет; вдруг почувствовав ладонь, требовательно сжавшую его руку, Раду повернулся и прошептал:?— Сейчас ты опять не со мной, а со своими призраками, Солнце мира. Как тогда, после нашего возвращения из Перекрестка Двух Лун. Но,?— скинув прямо на пол надетый после купания халат из тонкой белой шерсти, Раду убрал с лица вольно рассыпавшиеся волосы и улегся рядом, обещая:?— …но сегодня, клянусь, я отниму тебя у них.В золотистом рассветном тумане опустившийся ему на бедра, совершенно обнаженный Раду любил его щедрыми долгими ласками и горячими поцелуями. В раскрытое окно дул тот самый пряный южный ветер; постепенно покоряясь ему и возлюбленному, Мехмед впал в исцеляющие движения тела: вперед, назад, еще вперед, еще ближе?— до самозабвения, до крика, сильнее и глубже… Вскоре, не выдержав испытания родившимся от единения наслаждением, оба хрипло застонали и в последнем рывке навстречу отдали себя один другому полностью и до конца.Перед тем как обоих сморил столь необходимый сейчас сон, Мехмед устроил любимую белокурую голову у себя на плече, благодарно поцеловал обращенные к нему глаза и заговорил.***… —?И каким будет твое решение, Солнце мира?—?Как ни прискорбно это говорить, Серебряный принц, но я вынужден просить Гюльшах-хатун отослать от себя маленькую Зулейху,?— вздохнул Мехмед, опуская на шелковую скатерть недопитую чашку.Несмотря на поздний приезд и все треволнения минувшей ночи, они с Раду оба прекрасно выспались в объятиях друг друга. Утро в их совместных покоях тоже выдалось теплым, светлым, радостным и очень солнечным. Только убиравший со стола Хуршид досадливо морщился на светившие ему прямо в лицо солнечные лучи и пробравшегося в комнату беспокойного шехзаде Мустафу.—?Расскажи мне историю,?— обойдя вокруг стола и поздоровавшись с отцом, потребовал Мустафа, влезая к Раду на колени.—?Кому-то это причинит боль,?— тихо сказал Раду и уже громко обратился к обвившему его шею мальчику:?— Какую ты хочешь историю? Про великого Искандера? Или про твоего славного предка Османа-гази? [1]—?Если у меня не достанет твердости сделать это сейчас, то в будущем ему может быть еще больней.Мехмед посмотрел на возлюбленного и беспечно улыбавшегося тому сына. И содрогнулся, точно снова переживая полночное озарение.—?Не про Османа-гази, Раду. Расскажи про всадника… Лан-се-ло-та, [2]?— по складам произнес Мустафа. —?И про его любимую хатун.—?Про супругу короля леди Гвиневру? —?Раду лукаво улыбнулся. —?Почему опять именно эту историю?—?Потому что,?— маленький шехзаде тряхнул кудрями и нахмурился,?— потому что ты никогда не рассказываешь ее до конца!—?Ну хорошо,?— согласился Раду, осторожно придерживая Мустафу, потянувшегося к медовым лепешкам на его тарелке. —?Однажды на устроенном королевой пиру один из рыцарей отравил другого при помощи отравленного яблока. Подозрение пало на саму леди Гвиневру. По существующей в те времена традиции невиновность королевы должен был доказать кто-нибудь из рыцарей в поединке, но никто не желал за нее сражаться.—?И что же Ланс-е-лот? —?Мустафа выпрямился, забыл про лепешки и встревоженно заблестел глазами.—?А как ты думаешь?..Мехмед не стал дожидаться ответа Мустафы и продолжения рассказа. Если он собирался переговорить с Гюльшах, то сделать это следовало прямо сейчас, перед предстоящим выездом в город, грозившем растянуться до намеченного на вечер пира.Направляясь в гарем, он подумал вдруг, что на рассвете рассказал возлюбленному не обо всех посетивших его пророческих видениях. Окровавленная подушка, молочно-белые, погибающие розы, сгнившие гиацинты… Помнится, у обезглавленного Седифа был пояс с гиацинтами…—?Повелитель,?— встреченный им в коридоре Яков Нотарас поспешил склониться и замереть, опустив голову.Мальчик больше не поражал воображение небесными, ангельскими чертами, ушедшими вместе с прошлогодней юностью. Резко повзрослевший, но все еще подчеркнуто смиренный и тихий, Яков быстро спрятал неприятно горящий взгляд, предлагая Мехмеду проводить его к женской половине.—?Нет, Яков. Не надо. Меня проводят,?— заметив поспешавшего к нему из другого конца коридора одного из евнухов супруги, сказал Мехмед скромно отступившему от него юноше.Мысль еще некоторое время билась, напоминая позже расспросить эмира о юном Нотарасе. Все-таки его появление здесь, в свите, и в только что отстроенном доме градоправителя, вкупе с необъяснимой внешней переменой и странными видениями, весьма настораживало.… —?Мальчишка Нотарас, сынок? —?гремел тесть во время их дневной поездки. —?Он явился ко мне примерно два месяца назад и сам попросился в услужение.—?Их семейка оказалась на грани разорения после казни Нотараса-старшего,?— в своей обычной манере разрубая воздух ребром ладони, продолжал громкоголосый эмир. —?Оно понятно, но я не смог ему отказать. Ведь только благодаря этому парню нам удалось окончательно свалить Халиля-пашу.… —?Тебе он не нравится. Сдается мне, что не без причины. Но мне он оказался весьма полезен. Выяснилось, что Яков не только прекрасно разбирается в вопросах обустройства жилища и тонкостях размещения прибывшей с тобой свиты, но и в тонкостях приготовления изысканных блюд. Да-да, не усмехайся так, сынок. Между прочим, весь сегодняшний пир в твою честь и его организация целиком и полностью лежат на юном Нотарасе,?— хмуря кустистые брови, упрямо закончил эмир.Это, конечно, случилось уже потом. А пока в жемчужно-серых, обитых благородным шелком покоях константинопольского гарема все мысли Мехмеда устремились к Гюльшах, которая уложила в свою кровать уснувшую на ее руках Зулейху и поднялась ему навстречу.Гюльшах мечтала о дочери, рыдала над не родившейся дочерью, когда несколько лет назад Мехмед, забросив все дела, рванул к ней в Манису, едва получив от Заганоса-паши известие о выкидыше. ?Мне сказали… Это была девочка, Мехмед. Прелестная маленькая девочка…?,?— сквозь слезы шептала Гюльшах, впервые в жизни называя супруга по имени.—?Ее лихорадит,?— взяв за руку, Гюльшах увлекла Мехмеда к окну, чтобы не тревожить болезненный детский сон. —?Должно быть, застудилась в дороге… Нет, лекаря не нужно… Но, вы что-то хотели, Повелитель?..—?Да, мой друг.С первого дня знакомства привязанный к Гюльшах встретившей поддержку и понимание спокойной дружеской любовью, Мехмед чувствовал, насколько горестной для нее может стать разлука с маленькой Денеб аль-ассад. Розы… призраки… летящий с холмов пряный южный ветер?—?теперь, при утреннем свете, он сильно сомневался в том, что увидел… Потому, быстро поразмыслив и приняв окончательное решение, в разговоре с супругой Мехмед предпочел коснуться совершенно другого предмета.—?Мой мудрый Сфинкс…Не переставая следить за беспокойным сном Зулейхи, Гюльшах пожала его ладонь и улыбнулась на обращение юности.—?Я пришел предупредить тебя, что сегодня беру с собой Мустафу.—?Так должно было случиться. Всевышний посылает нам сыновей, чтобы рано или поздно они уходили в мужской мир,?— немного помолчав, заметила Гюльшах с разумной грустью. —?Но у меня нет и не может быть возражений, мой Повелитель. Наши жизни?— в ваших руках. А сейчас, если позволите…Мехмед кивнул.—?Чичек, милая, проводи Повелителя,?— дружески поцеловав его на прощание, Гюльшах прихватила медицинский трактат и вернулась к девочке, заменившей ей утраченную дочь, а Мехмед отправился к дверям следом за вскочившей с дивана Чичек.Юная сербиянка, которой предстояло расти и взрослеть под крылом валиде, сама мечтала однажды стать валиде. Но пока отчаянно смущалась, хотя отчаянно гордилась перед другими девушками положением будущей супруги; отчаянно пламенела щеками, но при этом отчаянно кокетничала и отчаянно старалась понравиться повелителю… Длинные рыжие локоны весело взлетали, когда Чичек вскидывала головку; ее мелодичный, полудетский еще голосок, произнесший: ?Хорошего вам дня и милости Аллаха, мой Повелитель!..?, звенел, словно колокольчик, наполняя собой в конце концов оставленные Мехмедом покои.***Менее чем через час он и его верные и ближние покинули дом градоправителя ради улиц Великого Города. Сверкая куполами старых церквей и силуэтами новых минаретов, радуя глаз отремонтированными стенами и подновленными фасадами зданий, отражаясь и переливаясь в струях недавно устроенных победителями многочисленных фонтанов, тот, казалось, успел позабыть о язвах былой войны… Внимательно осмотрев строящуюся крепость?— этот неприступный форпост османов на берегу пролива,?— конники неспешным шагом двинулись к порту, где вновь швартовались груженные товарами богатые купеческие галеры: венецианские, неаполитанские, генуэзские…—?Благодаря грамотному управлению вашего тестя, город изменился,?— вдыхая соленый воздух оставшегося позади Босфора, заключил Заганос-паша, подъезжая к Мехмеду. —?Возможно, теперь вы полюбите его, эфенди.—?Но я давно его полюбил,?— признался Мехмед, не отдавая себе отчета в том, что в данную минуту неотрывно смотрит на своего белокурого возлюбленного, который о чем-то беседовал с бывшим предводителем янычар. —?Еще с прошлой осени.—?Да, я знаю. Его вы полюбили очень давно,?— Заганос-паша тепло улыбнулся.Мехмед тоже улыбнулся. Глубочайшее сердечное чувство, не убывающее с годами телесное желание, гордость за Раду, за его ум, за его знания, за его воинские успехи, за его яркую, по-прежнему одухотворенную, выразительно-цветущую красоту, и даже некоторая ревность к нестарому еще и довольно привлекательному Козанджу Доане, скорее всего, не укрылись от внимания наставника.—?Не следует сомневаться в господине Доане, мой Повелитель,?— сказал Заганос-паша, верно истолковав взгляд Мехмеда. —?Он отменный воин. То, что влечет его к Раду,?— лишь дружеское расположение, не более того. Как не следует сомневаться и в самом Раду… А знаете, что меня окончательно убедило в вашей любви?—?То, что тем летом я поехал к нему в Айдос?—?Да. Что вы простили Раду смерть Кючук-бея. —?Наставник придержал коня, пропуская важно шествующих горожанок под покрывалами. И продолжил:?— Вам нужен новый телохранитель, эфенди. Человек, которого вы достаточно давно знаете и которому смогли бы довериться.—?Он? —?Мехмед догадливо посмотрел на надевавшего перчатки, скрывшие кровавый наградной рубин, Козанджа Доане.Заметив знак приблизиться, тот кивнул Раду и направил коня к своему повелителю.Мехмед не стал тратить лишних слов. Объявив бывшему предводителю янычар о назначении и выслушав спокойно-уверенное: ?Вы не пожалеете, мой Султан. Обещаю не допускать прежних ошибок и служить вам не хуже покойного Кючук-бея?, он с тревогой взглянул на Мустафу, весь день проездившего в седле впереди своего деда, а сейчас уже задремавшего в его надежных объятиях, и велел возвращаться.***Вечером грянул пир.Яков Нотарас расстарался вовсю. Яства подавались только самые изысканнейшие: цыплята, запеченные с орехами; молочные ягнята, жареные на вертеле; первые ранние овощи, засахаренные фрукты и миндаль, крошечные ромейские пирожные; тающие во рту апельсиновые и гранатовые щербеты, украшенные розовыми лепестками… Насытившись и выразив свое восхищение, гости расслабились, удобно устроились на разбросанных по полу подушках и по любимой мужской привычке отдались неизменной теме: бряцанью оружия.Толковали о назревавшей балканской кампании и постоянном нарушении сербскими князьями старых договоров. [3] Спор, нужно ли перебрасывать на Балканы войска прямо сейчас, или следует подождать и собраться с силами, постепенно накалился. Но в том, что набеги сербов на границы, унизительные, но терпимые при прежнем царствовании и совершенно невозможные при новом Императоре Фатихе, все были едины.—?Сербы, сербы… Я сражался с ними и от того знаю их поболее других,?— рычал эмир. —?Они?— разбойники, но отличные бойцы. А их Бел Город [4]?— не Град Константина. Они станут защищать его до последней капли крови… —?Тут, заметив усталый взгляд Заганоса-паши, воинственный эмир осекся и, подозвав к себе Якова, велел принести музыкальные инструменты, дабы песнями и музыкой остудить излишний пыл собравшихся гостей.—?Мы словно опять вернулись в Перекресток Двух Лун,?— шепнул Раду, едва пронзительно и надрывно зазвучал ребаб, взятый Козанджем Доане.Пользуясь тем, что они с Раду сидели в стороне от остальных, Мехмед осторожно накрыл его ладонь своей.—?Только цимбал и бубна не хватает. Но почему ты все время вспоминаешь Перекресток Двух Лун, Серебряный принц?—?Не знаю, Солнце мира. Просто вспомнилось. —?Раду поднял на него блестящие глаза, сплел их пальцы воедино и задумчиво улыбнулся.Меж тем явились и бубен, и тамбур. Петь Махмуд-паша отказался, но полюбившийся с молодости бубен принял с охотой. Тамбур же вручили с сомнением поглядевшему на него эмиру Карамана.—?Не грусти, мой хороший,?— начал было Мехмед, но его прервал вдруг отложивший ребаб и склонившейся перед ними Козандж Доане.—?Спойте нам, Раду-бей,?— в упавшей тишине очень почтительно попросил телохранитель, разгибая сильную спину. —?Ту прекрасную песню, которую вы однажды пели для нас на привале.—?Она и не может быть иной. Ведь слова к ней написал наш султан. —?Раду слегка качнул сверкающими в свете светильников волосами. —?Но вряд ли мой голос…—?Ваш султан не сомневается, что у вас чудесный голос, Раду-бей. Потому со всем смирением присоединяется к просьбе господина Доане,?— Мехмед кивнул своему новому телохранителю, который со словами: ?Благодарю за поддержку, мой Повелитель? предпочел уважительно отойти, не обращая внимания на их сплетенные ладони.—?Что это было: просьба или приказ, мой Султан?Глядя ему прямо в глаза, Раду весело улыбался. ?Мольба?,?— подумал Мехмед. А вслух сказал с подчеркнутой серьезностью:?— Приказ, конечно, Раду-бей.—?Вот как… Но разве я могу отказать, если мой Султан мне приказывает? —?синие глаза блестели задором.—?Потом проси у меня все, что только пожелаешь,?— шепнул Мехмед, наблюдая за тем, как его возлюбленный поднимается, как вместе с телохранителем отходит к Махмуду-паше и эмиру Карамана, как сдержанно и корректно объясняет, что им следует играть.Отлично знавший мелодию, Козандж Доане повел; следом за прочувствованными, проникшими разом к самой душе первыми переливами ребеба в его привыкших к оружию, но удивительно выразительных руках, трепетно и немного неуверенно зазвучали голос тамбура и негромкое позвякивание бубна. Раду изящным движением откинул назад волосы, повернулся к притихшим гостям и запел:—?Бывает, что в часы затишья после боя,Когда, как пёс, зализывает раны жизнь,Мне вспоминается порог родного дома,В душе рождая молчаливой песни стих.В ней горные ручьи с хрустальною водою,Слезами тающих снегов текут с вершин.И мама треплет вновь мои вихры рукою,Под строгий взор отца, исполненный любви….—?выводил его глубокий, чистый молодой голос, сплетавшийся с проникновенными голосами ребаба, тамбура и бубна.В звуках набиравшей силу мелодии Мехмед опустил голову, едва справляясь с собственным сердцем. А самый прекрасный в подлунном мире голос продолжал:—?Чинара мне опять даёт прохладу тени,Сверкают белизной вершины острых гор.В индиго неба распростёртыми крылами,Неслышной тенью над землёй скользит орёл…Музыка вдруг всколыхнулась, тревожно вспыхнула и точно заметалась… Но постепенно ее напев замедлился, снова становясь журчаще-нежным.—?Всё так знакомо и любимо мною с детства,И праздников угар, и будни серых дней.Мне есть, что защищать на этом белом свете:Отчизны мир, любовь к тебе и жизнь друзей.—?допел Раду.Мехмед вскинул лицо. Его черные глаза встретились с блестящими ярко-синими. ?Я так сильно люблю тебя, Солнце мира. Сегодня я пел только для тебя? и ?Надеюсь, я заслужил награду??,?— сказали синие глаза; а черные ответили: ?Все, что хочешь, мое сердце? и ?Я тоже люблю и всегда буду любить только тебя?.—?Почему ты никогда раньше не пел, Серебряный принц? —?спросил Мехмед, когда Раду подошел к нему, на ходу принимая восторженные поздравления.В огромной пиршественной зале они опять стояли вдвоем, отделенные почтением от прочих приглашенных. Пир заканчивался; заметив направлявшегося к ним хозяина торжества, Раду поспешил с ответом.—?Не думал, что мой голос достаточно хорош для твоих стихов, Солнце мира.—?Вы не видели Якова? Пока Раду пел для нас, этот ромейский мальчишка куда-то ушел, даже не спросившись. Никакого понятия о приличиях и дисциплине,?— ворчал эмир.Мехмед пожал плечами. Сейчас, в преддверие наступающей ночи, его совершенно не интересовал ни Яков, ни беззлобно ворчавший эмир, ни кто-либо другой…Только Раду.***Глубокой ночью, едва новый телохранитель Козандж Доане занял свое место на часах у дверей их покоев, Раду скинул одежды, приблизился и провел горячей ладонью по обнаженной груди успевшего раздеться Мехмеда.—?Я,?— его голос вздрогнул,?— …хочу свою награду.—?Ужели я когда-либо отказывал тебе, мое сердце? —?склонившись, Мехмед поцеловал светлую виноградину соска и, крепко обняв за пояс, сам увлек возлюбленного к ложу.Пояснения к главе:[1] Осман-гази?— основатель династии Османов[2] Ланселот?— в куртуазных романах?— один из рыцарей Круглого стола, влюбленный в супругу короля леди Гвиневру[3] Балканская военная кампания Мехмеда Фатиха?— 1454–1455 гг. в военном походе была взята Сербия. Сербский деспот, с условием ежегодной выплаты дани, стал вассалом Османской империи. Одновременно с этим молодой султан Мехмед Фатих организовал экспедицию на Белград, у стен которого войска венгерского полководца Яноша Хуньяди разгромили османскую армию, чем задержали продвижение турок в Венгрии на 70 лет[4] Бел Город (вариант произношения)?— Белград. Древняя столица Сербии