Лунное затмение. Часть VI. Айя София и Святой Севастиан. Константинов Град. Начало осени 1453 года (1/1)

Ты притупи, о время, когти льва,Клыки из пасти леопарда рви,В прах обрати земные существаИ феникса сожги в его крови.Зимою, летом, осенью, веснойСменяй улыбок слезы, плачем?— смех.Что хочешь делай с миром и со мной,?—Один тебе я запрещаю грех.Чело, ланиты друга моегоНе борозди тупым своим резцом.Пускай черты прекрасные егоДля всех времен послужат образцом.А коль тебе не жаль его ланит,Мой стих его прекрасным сохранит!..У. Шекспир. Сонет 19—?Кроваво-красные порфировые колонны из храма Солнца в Баальбеке. Деревянные двери?— из Ноева ковчега. Бронза?— из храма богини Артемиды. Совершеннейшее место для сошествия на землю Божественной мудрости… [1] Ужели ты не счастлив, мой Султан?—?Конечно, я счастлив. Очень счастлив, Раду. Но не от того, что завоевал этот город и обрел Айю Софию для всех правоверных.—?Тогда почему? Почему, Солнце мира?..—?Потому что теперь ты?— со мной. —?Мехмед остановился, чтобы взглянуть на спутника и накрыть своей ладонью его тонкую руку.Они вернулись в Град Константина в теплых лучах ранней осени с последними подводами и почти сразу устремились по главной улице к Храму Святой Софии. Там они вместе спешились, вместе опустились на колени, вместе с благоговейным трепетом коснулись губами священной земли [2] и затем тоже вместе ступили под высокие мозаичные своды. Теперь среди всего этого имперского порфира, тускло мерцающего стекла, бронзы и золота Мехмед сжимал изящную руку, чувствуя, как его душа даже здесь обращается не к Всевышнему, а к самому дорогому, человечному, земному и плотскому, с безбрежной синевой глаз и шелком собранных в узел волос?— к Раду.—?Эти изображения хранят то, что ушло безвозвратно,?— Раду запрокинул голову, чтобы взглянуть на лики прежних императоров.—?…а призраки их победоносных армий все еще идут процессией через весь город,?— Мехмед улыбнулся своему прекрасному возлюбленному.Но тот со словами: ?Ты позволишь мне?..? легко, но непреклонно отстранился. Мехмед кивнул, наблюдая, как Раду осеняет себя крестным знамением и становится на колени перед тем местом, где когда-то находился убранный османами алтарь.Стараясь не мешать его смиренному погружению в молитву, молодой султан отошел в сторону и огляделся.В этот час они с Раду, оставив свиту, пожелали быть одни в окружении высоких малахитовых и порфировых колонн Святой Софии, ее причудливых резных капителей, цветочного красно-сине-золотого богатого орнамента перекрытий и великолепных медово-коричневых мозаик, изображавших некогда всесильных императоров и почитаемых всеми гяурами святых. ?Иконы пишутся по определенному канону. Нарушать этот канон ни в коем случае нельзя. Образа пишутся не для того, чтобы отразить земную жизнь, а для того, чтобы передать людям хотя бы тень божественной благости?,?— вспомнил вдруг Мехмед и обернулся, чтобы привычно опустить лицо и поцеловать легшую на его плечо изящную тонкую руку.—?В божеском храме? —?укорил его Раду, тут же добавив шепотом:?— Я так люблю тебя, Солнце мира.—?Я тоже очень сильно люблю тебя, Серебряный принц. И готов во весь голос заявить об этом перед твоим и моим богами,?— отозвался Мехмед, бросив последний взгляд на раззолоченный купол.—?О чем ты молился? —?спросил он, когда они с Раду уже покинули храм и спустились по ступеням к терпеливо ожидающей их свите.Стоявший впереди всех Махмуд-паша отвлекся от разговора с Шихабеддином и поспешил поприветствовать своего повелителя.Он только что прибыл из бывшего военного лагеря у церкви Святого Романа, сейчас ставшего своеобразным местом, где в разноцветных удобных кожаных шатрах разместился двор молодого султана: его телохранители, важные советники и чиновники; а чуть поодаль, под надежным укрытием ароматных апельсиновых деревьев, кипарисов и узорчатых резных ширм?— их наложницы и жены с румяными, звонкоголосыми и озорными ребятишками всех возрастов.—?Сообщите всем, Махмуд-паша, что еще на несколько дней мы задержимся в этом прекрасном городе,?— сказал Мехмед, выслушав обстоятельный доклад о состоянии текущих дел и о том, что все только и ожидают его сигнала для отправки в Эдирне.—?Мы возвращаемся в Эдирне, Солнце мира?—?Да, мое сердце. Как только окончательно завершим все дела. —?Мехмед посмотрел на усевшегося в седло возлюбленного и повторил свой недавний вопрос:?— Так о чем все-таки ты молился, Раду? О сошествии на тебя божественной мудрости?—?Нет,?— ответил Раду, чуть помолчав. —?Я всего лишь человек. Простой и грешный человек из плоти и крови. Что мне божественная мудрость, Солнце мира?.. Там, в Айе Софии, я благодарил Господа за наше с тобой примирение и… за однажды ниспосланный мне чудесный грех.—?Раду…Мехмед запнулся и, дабы скрыть волнение в голосе перед этим признанием в преданности и любви, придержал грозившего пуститься вскачь гнедого.—?И… твой бог ответил тебе?—?Нет, мое Солнце,?— снова ненадолго умолкнув, Раду покачал головой.—?Я всегда мечтал побывать и помолиться в самом великом христианском храме. Но сейчас, обратившись там к богу, увидел лишь парадный блеск и обилие мрамора, бронзы и золота,?— продолжил Раду, всматриваясь в разрушенный османской артиллерией остов Влахернского императорского дворца [3]. —?Словно…—?Словно?..—?Словно Господь оставил свой слишком пышный для него дом. —?Раду опять примолк. Потом, щурясь на солнечные лучи, спросил:?— Куда мы едем, мой Султан?—?Туда, где ты, может быть, найдешь вашего бога. А я?— нового епископа для Константинова Града, [4]?— ответил Мехмед, направляя гнедого к устремившемуся ввысь стройному белоснежному храму.Свита вновь почтительно осталась на ступенях, пока они вместе уходили в церковь Святого Спасителя, где Раду склонился перед нарисованными прямо на штукатурке строгими небесными ликами. Глядя на него, такого изысканно и одухотворенно красивого, семнадцатилетнего, коленопреклоненного и обратившего свои мысли и чувства к христианскому богу, Мехмед ощутил, как пронзительно сжалось его собственное сердце.?С тобой вся моя жизнь и все мое счастье?,?— прошептал он беззвучно, отступая в затемненный церковный притвор.—?Повелитель? —?вышедший к нему священник сложил руки на груди. И Мехмед понял, что это и есть тот, кого он, собственно, и разыскивал?— настоятель здешнего храма, преподобный отец Геннадий.Человек обширных познаний, он первым написал Мехмеду в Айдос, выразив в письме обеспокоенность тем, что константинопольская кафедра, а вместе с ней и все истинно верующие, временно осталась без Верховного Владыки. Молодой султан ответил ему; завязалась учтивая переписка на превосходном академическом греческом [5], вскоре приведшая обоих ее участников к полному согласию и единодушию.—?Мы поддержим ваши притязания, Святой отец, поскольку не собираемся притеснять и тем более ущемлять интересы наших новых подданных.—?Отрадно слышать, Повелитель.—?Но мы не станем пускать людей иной веры на государственные посты.—?Кое-кого вы все-таки пустили, назначив уполномоченным за поставки продовольствия,?— мягко возразил отец Геннадий, указывая на кладущего земные поклоны прекрасного белокурого юношу. —?Я ведь не ошибся, Повелитель?—?Не ошиблись. Но Раду-бей не ?кое-кто?, а наш ближайший доверенный и принц крови.—?Кажется, его брат, Господарь Валахии, успел вступить в брак и обзавестись потомством.—?Выполнив ту миссию, что была назначена ему высшим долгом государя,?— Мехмед со всем своим неизменным благодушием улыбнулся не сводящему с него внимательного взгляда священнику. —?Не так ли, Святой отец?—?Да, Повелитель. Истинно так.Отец Геннадий поспешил поклониться. Раду меж тем поднялся с колен и медленно обвел восторженным взором уютное и радостное пространство храма, щедро наполненное фресками, воздухом и светом, лившимся из высоких, забранных в свинцовую оплетку окон.—?Прежний император любил бывать здесь вместе со своим другом?— шехзаде Орханом,?— сказал священник, приветливо кивнув приблизившемуся к ним юноше. —?Они приходили сюда и в ночь перед штурмом, чтобы забрать наши святые иконы и разместить их на стенах.[6]—?Все мы искренне верили, что их заступничество поможет спасти город от вторжения… Повелитель, надеюсь, я не позволил себе?.. —?Пожилой священник растерялся, когда оба его молоденьких высокородных посетителя вдруг замерли перед ликами, обрамленными серебряными и золотыми окладами.Мехмед и сам растерялся, встретив в константинопольской церкви тот самый идеальный заалтарный образ из беспечной, юной, счастливой, хотя и навсегда истаявшей в прошлом Манисы. Но, нарисованный безвестным монахом, сейчас Святой Севастиан опять смотрел на него любимыми, будто мерцающими ярко-синими глазами. Только теперь, уже повзрослев, Мехмед отчетливо видел, что пытаясь отобразить духовное, небесное, светлое и божественно-чистое, художник непроизвольно подчеркнул главное: безусловную человеческую притягательность выбранной модели.… —?Но как она там оказалась, Солнце мира? —?уже потом, в тишине и спокойствии вечернего шатра вопрошал его Раду, собирая в тяжелый узел волну только что вымытых и рассыпавшихся по спине волос.—?Не знаю, мой хороший. Никто не знает. Видимо, это судьба,?— усевшись рядом на подушки, Мехмед поторопился поделиться с возлюбленным теплом накинутого на плечи плотного шерстяного покрывала.В постепенно отступающем перед ночью вечере остался разговор с отцом Геннадием; удивление перед неожиданно появившейся манисской иконой; долгая прогулка по городу и возвращение в лагерь, где совместное омовение в бронзовом тазу, земная и грешная любовь и благодаря ей родившееся внутри желание снова заставили забыть обо всем и неудержимо толкнули их к телесному…Друг к другу.—?Чем были для тебя те три месяца разлуки, Солнце мира? —?спросил Раду, подчиняясь движению уверенных рук, потянувших его опуститься на мгновенно напрягшиеся смуглые бедра.—?Опустошением. Непроходящей горечью. И бессонными ночами,?— признался Мехмед, обнимая его за пояс. —?А для тебя?—?Отчаянием, что я больше никогда тебя не увижу.—?Но Айдос вернул нам счастье, Серебряный принц.—?И вернул мне твой солнечный свет,?— шепнул Раду, раскрываясь навстречу первому, осторожному пока проникновению.Больше той ночью они почти не говорили, если не считать сбивчивых признаний в любви, перемежавшихся упоительно горячими ласками и бесчисленными поцелуями. Лишь под утро, когда Мехмед поднялся, чтобы стереть с усталого тела следы обоюдной страсти и затушить окончательно прогоревшие и уже начавшие чадить светильники, Раду сонно проронил, что никогда не видел ничего настолько внушительного, величественного и прекрасного, как Константинов Град.—?В любом случае, мы задержимся здесь на несколько дней. И я постараюсь сделать их для тебя очень, очень счастливыми,?— пообещал Мехмед, возвращаясь в постель и привлекая к себе улыбнувшегося ему сквозь подступающий сон возлюбленного.***Последующие дни для них двоих в самом деле выдались безоблачными, радостными и бесконечно счастливыми. Мехмед и Раду много гуляли; много любовались красотами великого Города?— Египетским обелиском, акведуками, водным хранилищем;[7] много разговаривали; вместе со свитой охотились за холмами, а ночами уединялись в шатре для нежности и любви. Но судьба, поспешившая распорядиться путем манисской иконы, вторглась и в наступившее благополучие.—?Яков? —?только что вернувшийся с охоты Мехмед с удивлением смотрел на испросившего личной встречи и теперь отчаянно бросившегося к его ногам сына бывшего мегадуха. —?Что случилось, мальчик? Мой визирь снова попросил тебя о помощи?Вошедший следом Раду окинул юного Нотараса странным взглядом и на мгновение замер, точно в чем-то сомневаясь.—?Это Раду-бей. Брат Господаря Валахии и мой ближайший друг и советник,?— Мехмед кивнул наконец-то решившему подойти и вставшему за его плечом возлюбленному. —?При нем ты можешь говорить совершенно свободно. Так что же привело тебя сюда, Яков?—?Повелитель… —?мальчик опустил глаза в пол, скрывая, что тоже узнал красивого и ненавистного ему османа.Они, напротив, почти не прятали своей вдруг угаданной Яковом любви, совершенно непохожей на то, что когда-то было между ним и покойным Себастьяно. Чувство, прорвавшееся наружу, выразилось в особой, трепетной теплоте голоса, произнесшего: ?Это Раду-бей… Мой ближайший друг и советник?. В безмолвной, но искренней поддержке того, другого… В очевидном единении, оставившем свидетельства поцелуев на слегка загорелой, точеной шее. Во всем остальном, тоже отчасти угаданном, но заставившем задохнуться от жгучей зависти и еще ниже опустить глаза.—?Не бойся, Яков. —?Мехмед улыбнулся юноше, о котором сохранил какие-то смутные, хотя и не отвращающие воспоминания. —?Опять мой визирь?..—?Нет, Повелитель. Письма. —?Ладошка с неприятно короткими пальчиками извлекла из-за пазухи роскошного кафтана стопку бумаг, а сам Яков занавесился упавшими на лицо волосами.Он так и остался: опустивший голову, покорный, раззолоченный, словно райская птица в своих неуместных в скромном шатре парчовых одеяниях, пока повелитель просматривал принесенные послания; пока передавал их этому?— другому; пока молча и долго смотрел на него, Якова. Лишь услышав: ?Поднимись, Яков?, вскинулся всем телом и с тайной надеждой дернул ресницами.—?Что ты хочешь за… услугу?Это было тем, к чему он готовился, но в чем теперь сомневался. Однако подкрашенные кармином губы уже произносили:?— Я бы хотел…—?Чего тебе желается, Яков? Говори, не бойся.—?Поехать с вами в Эдирне, Повелитель.—?Хорошо.Мехмед глубоко вздохнул. Содержание писем, однозначно доказывающих вину Луки Нотараса в присвоении и дальнейшей продаже продовольствия для нуждающихся и явно потворствующего ему в этом Великого Визиря, было достаточно серьезным. По всему выходило, что сейчас молодому султану следовало подумать и принять очередное тяжкое решение. Но не в присутствии совсем юного, неискушенного и не знакомого с жизнью мальчика.—?Будь добр, позови Шихабеддина и Махмуда-пашу,?— шепнул Мехмед тревожно склонившемуся к нему возлюбленному.Своих поспешивших на зов сподвижников он попросил увести и обстоятельно порасспросить юного Нотараса, а сам перенес внимание на Раду.—?Видишь, мой хороший, что получается? Я должен быть рад, что наконец-то могу поквитаться с Халилем. Но,?— Мехмед тряхнул головой,?— …я не рад.—?Все потому, Солнце мира,?— тонкие пальцы преданно коснулись его груди, укрытой простым охотничьим кафтаном, —?…что сердце льва не может и никогда не сможет привыкнуть к яду предательства.—?Ты прав,?— взяв его руку, Мехмед поднес ее к своим губам. —?Но я не хочу верить, что мальчик понимал, что делает.—?Он понимал.—?Ты уверен?..—?Да. Как и в том, что узнал его, и что наш верный Кючук-бей погиб от арбалетного болта… его близкого друга, [8]?— признался Раду после продолжительного и горького молчания.Прошептав: ?Вот оно как. Выходит, что тем юношей у стены, о котором ты мне рассказывал, был Яков?..?, Мехмед обнял возлюбленного. Так они и застыли: вдвоем, под сенью походного шатра, крепко обнявшись и соприкоснувшись лбами. Думая вроде бы каждый о своем, а на самом деле?— об одном и том же: зачем Якову (каким бы он ни был) потребовалось предавать собственного отца.—?Подожди меня здесь, Раду,?— попросил Мехмед, едва его разум и воля укрепились в правильности с трудом давшегося решения. —?С ним я обязан все решить сам.***Его следующий шаг был слишком стремителен для юного Нотараса. Быстро пробежавшись по тщательно записанным Махмудом-пашой откровениям, молодой султан отложил свиток и, отослав своих советников, со спокойной уверенностью объявил, что передумал и больше не собирается брать Якова с собой в Эдирне.***Через неделю у стен Святой Софии состоялась двойная казнь.Первым вывели осужденного Советом Халиля-пашу Чандарлы. Он шел ровно, стараясь не припадать на изувеченную палачами ногу, сохраняя величие когда-то всемогущего, а ныне?— низвергнутого и бессильного. Мимо повелителя?— этого неблагодарного мальчишки, которого по-хорошему следовало утопить еще во младенчестве, но Хюма-хатун слишком берегла единственного сына… Мимо его белобрысого валашского любовника, о котором в свое время мечтал султан Мурад и до которого не удалось добраться Седифу… Мимо его безродных и пришлых царедворцев... Мимо равнодушной собравшейся толпы…Он остановился только перед стоявшим у помоста Махмудом-пашой?— новым Великим Визирем. Тот был при приличествующих его высокому положению регалиях, но в скромном кафтане?— все они теперь носят такое: простое и скромное… Точно не они тут победители, точно это не им пристали вышитые шелка и парча, и другие сокровища покоренного Города.—?Думаешь, мальчишка пощадит тебя, если посмеешь оступиться или встать у него на пути?—?Насчет ?мальчишки? не знаю. —?Махмуд-паша усмехнулся, скрывая неприятное впечатление, произведенное на него мрачным, будто пророческим тоном Халиля. —?А мой Султан, Великий Фатих, поймет и выслушает меня, случись мне оступиться.Он кивнул палачам, призывая их приняться за работу. Здесь пора было заканчивать. Походный лагерь у церкви Святого Романа свернули еще на рассвете, и вскоре всем им предстоял неблизкий путь в Эдирне.Следом за обезглавленным визирем вывели Луку Нотараса. Он ступал тяжело. В свите Мехмед шептались, что бывшего мегадуха сильно подкосило известие о предательстве сына.Самого Якова не было видно. Только где-то в самом центре толпы беззвучно рыдала дочь Нотараса?— прелестная Анна, по навязанной завоевателями традиции навечно прикрыв свои красоты подобающим женщине покрывалом. Ее успокаивал и поддерживал не отходивший от нее юный супруг.—?Помилуй, Господи. Помилуй… Якова,?— истово крестясь, Лука Нотарас пал на колени. И, после единого мощного взмаха палача, сине-золотистое, уже осеннее константинопольское небо окончательно померкло над ним.***—?Повелитель… —?Мехмед отвлекся от раздумий, чтобы обнаружить рядом вошедшего под белокаменный свод Шихабеддина.По окончании казни они с Раду отделились от свиты и направили коней к храму Святого Спасителя. Каждый из них преследовал собственную надобность: молодой султан хотел самолично передать новому Патриарху скрепленные печатью грамоты, повествующие о ?полной неприкосновенности, уважении его сана и освобождении его, а также всех подчинившихся ему епископов от обложения какими бы то ни было налогами и податями на вечные времена?, его прекрасный возлюбленный?— снова обратиться к найденному там богу.Он так и простоял возле икон, пока Мехмед переговаривался со священником, пока обдумывал обращенные к нему слова: ?Судя по вашим деяниям, Повелитель, ваше правление не будет столь ужасающим, как все мы предполагали…?, пока приветствовал Шихабеддина.—?Настоящее, подлинное чудо. Просто услада для глаз…—?Вы имеете в виду церковь? Или так похожий на Раду образ Святого Севастияна? Или самого Раду?—?А вы как думаете, Повелитель? —?Шихабеддин улыбнулся чуть лукаво, потом сразу перешел к насущным делам, попросив отставки и разрешения уехать в Бурсу.—?Мое здоровье в самом деле изрядно подорвано, Повелитель. Полагаю, что мне недолго осталось, но все в воле Аллаха. [9]—?Как мне не горько это слышать, но я приму вашу отставку и дозволю вам уехать. Но почему именно в Бурсу?—?Меня там ждут,?— ответил Шихабеддин, с теплом вспоминая о некогда вызвавшемся проводить ?доброго господина? чумазом мальчишке.Все эти годы он исправно переправлял в Бурсу серебро и подарки, которые (по заверениям его эмиссаров), всякий раз были приняты с самой искренней благодарностью и пожеланием скорой встречи. Что ж… Шихабеддин не любил разочаровывать приятных ему людей. А пуще прочих не хотел разочаровывать однажды приглянувшегося ему мальчика.—?Неужели он настолько хорош собой, что вы решили попросить отставки? —?Мехмед тоже улыбнулся, отринув саднившую сердце легкую грусть.—?Не столь, как Раду-бей. —?Шихабеддин в последний раз склонился перед своим повелителем, добавив очень тихо:?— Да и кто в этом мире может сравниться с Раду??Никто?,?— думал Мехмед, отпуская евнуха и подходя к возлюбленному. ?Солнце мира!..??— тот поспешил обернуться на гаснущий под сводами еле слышный звук шагов.—?Нам пора ехать, мое сердце,?— Мехмед снова улыбнулся, накрывая своей ладонью ответившую пожатием тонкую руку. —?Нас ждет Эдирне.***Пояснения к главе[1] Кроваво-красные порфировые колонны из храма Солнца в Баальбеке… Бронза?— из храма богини Артемиды?— Баальбек (Гелиополис)?— древний греческий город в Ливане, где сохранился в руинах грандиозный храмовый ансамбль, состоявший из пропилеев, богато украшенных резьбой дворов (в одном из них открыты остатки большого здания алтаря), Большого храма (храма Юпитера?— ?Храма Солнца?), хорошо сохранившихся Малого храма (храма Вакха или Меркурия) и круглого храма (храма Дианы?— ?Храма богини Артемиды?) с 4-колонным портиком… Нужно ли уточнять, что в свое время воинственные ромеи (римляне) просто завоевали и ограбили греческий Гелиополис и превратили его в одну из своих колоний?..[2] …коснулись губами священной земли?— Собор Святой Софии (возведенный в честь Божественной мудрости (софия (греч. —?мудрость)) одинаково почитали и христиане, и мусульмане [3] … всматриваясь в разрушенный османской артиллерией остов Влахернского императорского дворца?— дворец императора Влахерны, а вместе с ним и старый Золотой дворец были основательно разрушены османской артиллерией и стали непригодны для жилья. Собственно, именно из-за этого молодой султан и его свита оставались в походном лагере у церкви Святого Романа [4] …нового епископа для Константинова Града ?— на момент захвата Константинополя турками пост патриарха греческой православной церкви оказался вакантным[5] Переписка на превосходном академическом греческом?— молодой султан Мехмед Фатих в совершенстве владел классическими языками. Потому всю свою переписку с будущим Константинопольским патриархом вел на ?превосходном академическом греческом?[6] …забрать наши святые иконы и разместить их на стенах?— в ночь штурма по приказу императора Константина намоленные иконы из церкви Святого Спасителя были размещены на стенах Константинополя, чтобы не пустить захватчиков в город[7] Египетский обелиск (Обелиск Феодосия)?— древнеегипетский обелиск фараона Тутмоса III (XVIII династия), воздвигнутый на разделительном барьере константинопольского ипподрома императором Римской империи Феодосием Великим в 390 году н. э.Лучше всех сохранившийся из привезенных в Константинополь обелисков и единственный из привезённых непосредственно из Египта. Второй сохранившийся обелиск, из египетского порфира, сильно поврежденный, находится во дворе Стамбульского археологического музеяАкведук Валента?— акведук, являющийся частью водопроводной системы Константинополя. Был построен в период правления императора Валента приблизительно в 368—375 годах и являлся очень важным этапом в развитии водопроводной системы Константинополя?— он соединил два холма города. Его первоначальная длина составляла более 1000 метров, а максимальная высота 26 метров. В наше время сохранившаяся часть акведука имеет длину 971 метр и максимальную высоту 20 метров (за счет поднятия уровня земли). По свинцовым трубам, проложенным по верху акведука, вода поступала в город вплоть до середины XIX векаВодное хранилище (Цистерна Базилика)?— одно из самых крупных и хорошо сохранившихся древних подземных водохранилищ Константинополя, имеющее некоторое сходство с дворцовым комплексом. Базилика расположена в историческом центре Стамбула в районе Султанахмет напротив Собора Святой Софии?Цистерна? переводится с греческого как ?водохранилище?. В Базилике хранился резерв питьевой воды на случай засухи или осады города, вода доставлялась по водопроводу и акведукам (в том числе и по самому большому акведуку Константинополя?— акведуку Валента) из источников Белградского леса, расположенных в 19 км к северу от города[8] Арбалетный болт?— боеприпас для стрельбы из арбалета (самострела). Представляет собой короткую и часто толстую стрелу длиной 30—40 см. Иногда болты имели оперение, но выреза для тетивы на торце обычно не было[9] К великой печали автора, очень полюбившего придворного евнуха, Шихабеддин-паша действительно умер в Бурсе в конце 1453 года