Молодой султан. Маниса. Февраль 1451 года (1/1)

Песня к главе: Sarah McLachlan?— Song For A Winter’s Night (Мелодия зимней ночи)Если бы я только мог вздохнуть с тобой рядомЯ был бы счастлив просто держать тебя за рукиПроводя эту зимнюю ночь рядом с тобой(мой примерный перевод избранной песни)Они оставили Последний приют лишь когда холодное зимнее солнце высоко поднялось над Манисой, едва ли друг другом насытившись. Сметливый Хуршид был выслан вперед с наказом незамедлительно доставить Заганосу-паше те сведения, ради которых Раду ездил в столицу.—?Прямо в руки, Хуршид,?— сказал Мехмед, удерживая за повод его жеребца. —?И постарайся сделать это как можно более незаметно.—?Как будет угодно Повелителю,?— тот кивнул, взнуздал коня и совсем скоро скрылся за распахнутыми воротами.—?А мы с тобой, мой бесценный, можем не торопиться,?— Мехмед повернулся к возлюбленному.Раду вывел уже оседланных коней из конюшни и теперь задумчиво смотрел на дом, выстроенный в простоте старого стиля, словно пытаясь навечно запечатлеть в памяти источенные временем стены, полупрозрачное кружево инея на крыше и широкие каменные ступени, покрытые белым ковром. Теперь на нем остался лишь призрачный рисунок следов, но и ему вскоре предстояло исчезнуть под плавно спускавшимися с неба снежинками.—?Мне кажется, что я похитил тебя у времени, Солнце мира,?— с тихой грустью сказал Раду, переводя взор на Мехмеда. —?А еще мне кажется, что больше мы не вернемся сюда.—?Ты давно похитил меня, Раду,?— ответил Мехмед, согревая на своей груди прильнувшего к нему возлюбленного. —?Мое сердце. Мою душу. Мое тело. Только я в своем упрямстве слишком долго скрывал это даже от себя самого. И мне тоже кажется, что больше мы не вернемся в Последний приют. Нет, не печалься, мой хороший! Теперь, мой Серебряный принц, где бы мы ни были, мы сумеем сберечь и защитить то, что нас связывает.—?Любовь? —?Раду легким движением отбросил упавшую на лицо прядь и улыбнулся без горечи.—?Любовь,?— согласился Мехмед и, нежно коснувшись его губ, отстранился, чтобы сесть в седло.Как он ни старался, но при движении ему так и не удалось скрыть некоторое неудобство, причиненное пылкой несдержанностью слишком юного и неопытного возлюбленного. Раду заметил: его чистую кожу моментально залила багровая краска, волной поднявшаяся от груди до самого лба, а глаза заполнили неподдельная тревога и искреннее раскаяние.—?Я был неосторожен с тобой, мой любимый? Прости, мне так жаль!—?Не извиняйся, все хорошо. —?Мехмед улыбнулся: ему было всего восемнадцать, его тело горело от любви, пело и жило, а боль не имела значения. —?Но это не говорит о том, что я готов навсегда передать тебе бразды правления. Впрочем, если догонишь меня раньше, чем мы доберемся до Манисы…Он рассмеялся?— счастливо, беспечно, как смеются только позабывшие обо всем на свете влюбленные, и ударил пятками в лошадиные бока, прежде чем окончательно смутившийся Раду успел найтись с ответом. Он знал, что подобное состязание немного бесчестно, поскольку теперь возлюбленному придется, теряя драгоценные минуты, выводить коня шагом и самому закрывать за ними ворота, но угрызений совести не испытывал.***Раду нагнал его у городских укреплений. В мягких солнечных лучах его улыбка сияла торжеством превосходного наездника, а глаза искрились мальчишеским задором. Мехмед молча осадил разгоряченного стремительной ездой скакуна и протянул руку, чтобы хотя бы на миг прикоснуться и почувствовать возлюбленного, но голос ушедшего, вчерашнего, а может быть, неотвратимо подступающего грядущего уже окликнул его:?— Фатих, твой народ счастлив приветствовать тебя!То снова была маленькая сморщенная предсказательница из горного села, которая с легкостью молоденькой девушки, никогда не знающей утомления, держала путь в Манису.—?Авни, ты имеешь в виду манисский люд?Взор Мехмеда устремился к засыпанным снегом узким улочкам, начинавшимся прямо за укреплениями. В этот час землепашцы с предгорий, купцы, мелкие торговцы, женщины под покрывалами, ремесленники сновали под пузатыми балконами, которые тяжело и мрачно нависали над мостовой, вымощенной булыжником, сглаженным временем, копытами коней и ступнями прохожих.—?Ты лучшее, что когда-либо случалось с Манисой, Солнце мира,?— сказал Раду, подъезжая ближе. —?В столице восхищены твоей заботой о процветании города и устройстве переселенцев.—?В твоих словах?— сплошь истина, Прекраснейший,?— Авни согласно кивнула. —?Жаль, что его пребывание здесь подходит к концу. Но ты же оставишь в Манисе иное свое воплощение? —?она повернулась к растерянному Мехмеду. —?Не ведающего страха прелестного мальчика, маленького мальчика с дымчатыми глазами?—?Мустафу? —?Мехмед вздрогнул от дурного предчувствия. —?Моего сына?Знаешь ли ты, что в этой части города люди знают немало старых историй. Не могу судить, все ли они правдивы… Когда все открылось, муж девушки убил обоих любовников…—?Да,?— лицо Авни потемнело. —?У тебя душа поэта. И потому ты тоже способен почувствовать это озарение. Позволь же себе увидеть.—?Я не понимаю… —?зимний день вдруг пошел зыбкой рябью и неожиданно растворился в сочной густо-зеленой листве, в хрустальном плеске воды, в пении птиц, в необыкновенно красивых дымчатых глазах высокого стройного юноши, в темных косах доверчиво протянувшей ему хрупкую лилейную ручку девушки. ?Зулейха!?,?— раздался грубый мужской оклик, прежде чем взволнованный голос Раду и его теплое прикосновение выдернули Мехмеда из мистического тумана.—?Сердце мое, что случилось? —?обеспокоенно расспрашивал его возлюбленный. —?Тебе что-то привиделось? Что именно? Ты мне расскажешь?Отпустив обессиленную и совершенно поникшую прорицательницу, они вдвоем теперь ехали по извилистым улочкам Манисы, нарочно выбрав самую дальнюю дорогу к дворцу. День незаметно клонился к вечеру; снегопад усилился, разгоняя по домам громкоголосых торговцев с базара и праздношатающийся люд.—?Давай зайдем в кофейню, мой хороший,?— попросил Мехмед, направляя гнедого во двор приземистого строения с лиловыми тенями на резных колонах и огромными окнами, призывно залитыми светом множества светильников. —?Не подумай, что я от тебя скрываюсь, нет! —?прибавил он поспешно, пропуская Раду в большой и высокий зал. —?Но сейчас я и сам не в силах вспомнить то, что увидел. И потому не уверен, видел ли что-то вообще.Он ни в чем не солгал: пророческое озарение в самом деле ушло безвозвратно, оставив в душе отголосок смутной тревоги.—?Должно быть, духи (кем бы они ни были) лишь приоткрыли завесу,?— произнес Раду, разглядывая нарядную светлую комнату с выложенными узорчатыми плитками потолком и стенами. —?Но не сумели сохранить воспоминания.Эта кофейня была самой старой и самой уютной в Манисе. В ее центре располагался маленький плоский бассейн с дремотно журчащим фонтаном. Вдоль стен тянулись длинные, покрытые коврами сидения?— миндеры.—?Должно быть,?— согласился Мехмед. Сын хозяина кофейни поставил перед ними крошечные чашечки с кофе, тарелки с лепешками и изящные вазочки с засахаренными фруктами и вареньем, и с величайшим почтением склонился перед любимым многими Повелителем и его другом. —?Предсказания, пророчества, видения, мой бесценный,?— Мехмед развел руками,?— странная и ненадежная вещь. В их причудливых хитросплетениях и неясных образах порой бывает очень сложно отделить зерна от плевел.—?Только знания и жизненный опыт дают такую возможность,?— Раду понимающе улыбнулся. —?Но одному предсказанию я все же доверяю. Когда-нибудь ты станешь великим султаном, Солнце мира.—?Когда-нибудь,?— Мехмед заботливо придвинул к Раду блюдо с лепешками и вазочку с его любимым вареньем из лепестков роз. —?Когда-нибудь, мой Серебряный принц.***В тот вечер о предсказаниях они больше не говорили; других, более нужных и желанных обоим разговоров хватило с лихвой. В теплом уюте кофейни и по дороге во дворец Мехмед щедро делился с возлюбленным планами по дальнейшему благоустройству дорогого ему города, включающими в себя, кроме всего прочего, возведение новых общественных зданий.—?Послушай, Раду, это важно! Я замыслил постройку новой мечети и имарета*, где смогут кормиться бедные путники, сироты, неимущие?— независимо от происхождения и веры. Что скажешь на это, мое сердце?—?Скажу, что восхищаюсь твоим добрым гением. И что дела, к сожалению, не отпускают тебя ни на мгновение, Солнце мира,?— со вздохом ответил Раду, указывая на необычно торжественного Кючук-бея, который встречал припозднившихся, в своем эгоистичном счастье позабывших о времени влюбленных на ступенях дворца.—?Что стряслось, Кючук-бей? —?спросил Мехмед, передавая верному стражу повод и спешиваясь. —?Дурные вести?—?Важные, Повелитель,?— Кючук-бей сдержанно склонился. —?Но спешно прибывший из столицы Шихабеддин-паша, который с утра дожидается вас в зале Совета, не простит мне, если мой господин услышит новости от кого-то другого.—?Что ж, на все воля Аллаха и я приму Шихабеддина, с какими бы вестями он ни явился,?— Мехмед расправил плечи, без ропота подчиняясь обстоятельствам. —?Да, Кючук-бей,?— он улыбнулся, позволив себе хитро прищуриться. —?Сделай для меня кое-что еще: сходи за Гюльшах-хатун и незаметно проведи ее в зал Совета.—?Издревле заведенный обычай не дозволяет женщинам присутствовать на совете,?— пояснил он возлюбленному, держа путь по безмолвным коридорам дворца. —?Но Гюльшах, чья верность не отстает от мудрости, имеет право выслушать весть из первых уст. Как и ты, мой бесценный,?— кончиками пальцев Мехмед притронулся к дрогнувшей ладони. —?Теперь ты со мной?— навсегда.Так, плечом к плечу, они вошли под старинные беленые своды. Там их уже дожидались ближайшие сподвижники и преданные соратники Мехмеда. И конечно же Шихабеддин-паша в неизменно роскошном дорожном кафтане, подбитом сверкающим лисьим мехом.—?Да пошлет вам Аллах процветание и долгие годы жизни, Повелитель,?— евнух величаво склонил голову. —?Вы чудесно выглядите, мой молодой господин. Красота, сила, талант к управлению?— редчайшие дарования, слившиеся воедино… А плодами вашей несомненной мужественности,?— превосходно поставленный голос Шихабеддина стал чарующе-сладкозвучным,?— я успел сполна насладиться нынешним утром, когда мне представили двоих крепких и здоровых шехзаде.—?Счастлив приветствовать вас в Манисе, мой добрый друг и тайный помощник,?— краем глаза Мехмед заметил легкое движение за резной перегородкой, где промелькнули две тени?— жемчужно-серая и черная. Мехмед неприметно усмехнулся: то были Гюльшах и Кючук-бей. —?Надеюсь, что затянувшееся ожидание было не слишком тягостным. Также надеюсь, что принесенная вами весть, ради которой вы решились предпринять столь трудное путешествие по зимним дорогам, нас не разочарует.—?Не разочарует, Повелитель. —?Евнух с интересом разглядывал сильно возмужавшего правителя Манисы, которого не видел уже давно: юноша уходил; на его место заступал уверенный в себе мужчина, чье слово?— закон, а решения?— святы. Шихабеддин помолчал и продолжил торжественно:?— Не разочарует, мой Повелитель. Ибо я приехал сообщить вам о безвременной кончине султана Мурада и о том, что теперь вы?— султан.***Если бы Мехмеда спросили, когда началась его по-настоящему взрослая жизнь, он бы не колеблясь ответил, что в день приезда в Манису Шихабеддина. Давно отгремело бурное ликование, охватившее зал Совета, оставив после себя единственное воспоминание о том, как среди общей суеты и радостного шума Раду первым с глубочайшим почтением преклонил пред ним колени.—?Каким оно будет, ваше правление? —?спросил Шихабеддин, пытаясь правильно истолковать для себя то быстрое и незаметное другим пожатие сплетенных ладоней, которым обменялись новый султан и его коленопреклоненный юный друг. —?Что вы предпримите первым, Повелитель?—?Наш Повелитель всегда почитал обычаи этого города,?— вежливо вступил в разговор до сих пор молчавший Заганос-паша. —?Когда ваш старший брат,?— он учтиво поклонился Мехмеду,?— шехзаде Ала-эд-дин Али**, был новорожденным младенцем, султан Мурад вынес его к своим советникам и, согласно обычаю?— что подтвердят все присутствующие при этом,?— представил его, как будущего наместника Манисы***. Последуйте моему совету: прямо сейчас назовите того из шехзаде, в ком видите своего приемника в Манисе и на престоле Османов.—?Именно так я и поступлю,?— Мехмед кивнул своему визирю. —?Подобный обычай не следует нарушать.Он знал наперед, кого из сыновей назначит своим наследником, но все равно замешкался у покоев гарема. Здесь, в отрешенной от мира, сугубо женской атмосфере, царили дремотный покой и сонная тишина. Новость о смерти султана Мурада пока не успела проникнуть сквозь крепкие стены.—?Я не стану влиять на ваше решение, мой Султан,?— сказал убеленный сединами Главный евнух, встретивший Мехмеда глубоким почтительным поклоном.Благодаря своему высокому положению он тоже присутствовал в зале Совета и как никто другой знал старинные обычаи.—?Решение принято.Ты же оставишь в Манисе иное свое воплощение?..Мехмед отмахнулся от вновь охватившего его дурного предчувствия и толкнул дверь в комнату Гюльшах.—?Я ожидала увидеть вас, Повелитель,?— девочка-Сфинкс подняла на него серьезное бледное личико в обрамлении длинных темно-каштановых кос.Гюльшах по-обыкновению была собрана и деловита. Она уже успела разбудить, поднять и одеть Мустафу. Ребенок жмурился от прохладной воды, которой его умыли, и весело улыбался, решив, должно быть, что мать подняла его среди ночи для какой-то неведомой забавы. Завидев отца, он и вовсе расхохотался и протянул к нему крошечные ручонки.—?Ради этого все и замышлялось, верно? —?спросил Мехмед, встревоженно наблюдая, как Гюльшах, его оплот надежности и стабильности, с трудом справляется с застежками парадного детского одеяния из тяжелой негнущейся парчи.—?Наш брак? —?она опустила голову. —?Да, ради этого. Чтобы империей Османов когда-нибудь правил тот, в чьих жилах течет древняя, гордая и чистая кровь Караманидов.Ей наконец удалось справиться и с драгоценными застежками, и с подступающими слезами, и горечью предстоящего расставания. В конце концов, к этому ее всегда готовили; ради торжества собственного сына она когда-то появилась на свет. И потому она почти с возмущением отвергла предложение супруга перебраться вместе с остальным двором в столицу.—?Нет! Не настаивайте, милый друг, я не поеду. Я должна остаться с сыном и вырастить из него достойного правителя и мужчину.—?Я усилю вашу охрану и оставлю в Манисе Заганоса-пашу,?— как бы там ни было, Мехмед не мог перестать тревожится за них обоих. —?Он поддержит тебя своими советами и станет наставником нашему сыну.Гюльшах улыбнулась, ее слезы высохли. Оглядев напоследок притихшего в присутствии отца Мустафу, она бросила смешливый взгляд на супруга и тихо спросила:?— Не простили?Мехмед помолчал. Он знал, что мудрый, далекий от людских волнений и все понимающий Сфинкс не станет требовать объяснений, но решил ответить:?— Не простил. Но не столько разлуки, которая выжгла мне сердце и чуть было не убила. Просто теперь я больше никому не могу позволить действовать за моей спиной даже ради общего блага. Но Заганос-паша всегда был предан мне и потому имеет право получить должность визиря при Мустафе хотя бы в качестве награды за свою преданность.—?Да будет так.Гюльшах снова улыбнулась и ободряюще кивнула супругу. Сейчас первейшей обязанностью нового султана было представить маленького манисского наместника и наследника престола Совету и получить присягу на верность. А все остальное, кроме блага сына, для стойкой сероглазой девочки, в один час решением мужа превратившейся в полноправную валиде, по большому счету значения не имело.***Уже глубокой ночью Мехмед покончил с делами и добрался до своих покоев. Там было натоплено и чисто убрано; старомодные глиняные светильники на высоких подставках отбрасывали на расписанные стены нечеткие тени и зыбкие блики. Вернувшийся к своему господину Кючук-бей заканчивал укладывать вещи: на рассвете молодому султану и его окружению предстоял неблизкий путь в столицу. Произнеся приветствие, верный страж умолк и указал глазами на юношу, который молчаливо дожидался возлюбленного, сидя у накрытого стола.—?Раду,?— Мехмед просиял самой счастливой из своих улыбок: им двоим не нужны были слова о том, сколь тягостной стала бы эта последняя манисская ночь вдали друг от друга. —?Не ешь, мой хороший, подожди меня. Я скоро,?— добавил он, на ходу сбрасывая верхнее одеяние.Менее чем через полчаса он присоединился к возлюбленному, успев вымыться и переодеться в свободные домашние одежды. Помогавший ему Кючук-бей удовлетворенно оглядел собранные дорожные сумки, затем откланялся и в привычной невозмутимой манере отпросился уйти со двора.—?Иди, Кючук-бей,?— ответил Мехмед, припоминая радостные стены Последнего приюта и лимонные деревца в кадках, высаженные явно не мужской рукою. Что ж, наверное, даже самой сильной любви нельзя вечно жить, упиваясь горестными воспоминаниями. —?Иди,?— повторил Мехмед. —?Но не забудь вернуться к рассвету.Едва верный страж удалился, он пересел к Раду поближе, неосознанно стремясь почувствовать его желанное ровное тепло у своего плеча. Снова потекли разговоры, дополненные мелодичным звоном посуды: им удалось захватить любовников целиком, и потому о самом важном Мехмед сумел вспомнить только к концу сильно припозднившегося ужина.—?Хотелось бы верить, что тебе понравится мой подарок,?— сказал он с затаенной надеждой, вручая восхищенному юноше ларец греческого ювелира.—?Он превосходен,?— тонкие пальцы, которые Мехмед так сильно любил целовать, с благоговением скользнули по серебряной вязи и замерли на изящном узоре на крышке. —?Спасибо. Но я не вижу отверстия для ключа.—?Его нет,?— ответил Мехмед, вставая за спиной поднявшегося на ноги возлюбленного. —?Видишь того сокола, что готовится схватить зайца? —?тихо спросил он, почти касаясь губами белокурого затылка. —?Надо сдвинуть зайца ему в клюв и тогда…Ларец распахнулся под смех счастливых любовников. Лампы мигнули. Сосновая головешка, догорая в жаровне, вспыхнула голубым пламенем перед тем, как превратиться в горячую золу.—?Но мне нечего подарить тебе в ответ, Солнце мира,?— Раду виновато улыбнулся.Мехмед тоже улыбнулся: в данный момент его прельщала только одна награда.—?Подари мне себя.—?Султану нужно лишь приказать,?— Раду опустил ларец на стол и медленно повернулся. Его мерцающие глаза, зрачки которых расширились от благодарности и вспыхнувшего желания, встретились с черными глазами Мехмеда.—?Тебе, мое сердце? Никогда! —?шепнул тот, мгновенно загораясь ответным желанием. —?Но ты же видишь, мой бесценный, чувствуешь, что я с ума схожу от возможности прямо сейчас любить тебя.Вскоре на ложе их нагие тела слились в чувственном единении. Любовь вела их: порывы лихорадочного обладания перемежались с паузами подлинной нежности, наполненными прикосновениями, поцелуями и признаниями. Потом страсть снова вступала в свои права: движения спаянных тел становились резче, стоны?— громче, а ласки?— безумнее. Затем опять приходил момент чарующей гармонии: они неспешно сливались, постепенно хмелея от трепетных ласк, в своем единении заботясь прежде всего об удовольствии другого.В один из таких моментов Раду вдруг отчаянно вскрикнул: ?Прошу тебя!? и теснее прижался к Мехмеду. Даже сквозь собственное, неожиданно нахлынувшее наслаждение понимая, что нужно возлюбленному, тот протиснул руку между их плотно сомкнутыми телами. Его пальцы уверенно сжали напряженную плоть и почти сразу точно в награду оросились вязкой влагой.После, когда страсти утихли, тела успокоились, а усталое сознание медленно начал затапливать сон, Раду прошептал, что проведенные в Манисе счастливые дни навсегда останутся в его памяти.—?Как и в моей,?— ответил Мехмед, прижимая к себе засыпающего в его объятиях возлюбленного. —?Маниса была щедра к нам, Серебряный принц. Но я верю, что в Эдирне нас с тобой тоже ждут дни счастья.Конец первой книги