Тень Дракона. Часть II. Белая Роза. Окрестности Эдирне. Конец 1456 года (1/1)

…и Ветер умчался. А Солнце посмотрело на Влюбленных и обернулось золотым дождем.Солнце и Ветер. Хорватская народная сказка ?Я вернулся к Тебе! Вернулся!!!.. И я не знаю, что помогло мне дойти?— жертва ли Козанджа Доане, заботы ли Яполло, или Твоя любовь ко мне…? —?…а после гибели старого эмира Караман не хочет видеть назначенным вами правителем никого, кроме его единокровного внука, Мустафы-бея. Вы что-то сказали, мой Султан? [1]—?Нет. —?Мехмед, который в последние несколько минут был занят исключительно своими мыслями, покачал головой и нашел в себе силы на улыбку для примолкшего советника. —?Только лишь то, что Караман получит Мустафу в наместники, если столь сильно того желает, но не ранее, чем нашему сыну исполнится двенадцать… И что… что здесь очень красиво, Махмуд-паша!Сад, в который они втроем, вместе с не отходившим от Мехмеда, подставившим ему свое плечо для опоры Юсуфом и взявшимся проводить их Махмудом-пашой, только что ступили, действительно мог поразить любое, даже самое прихотливое воображение. Там в четко согласованной гармонии обитали старые могучие деревья и новые саженцы, сейчас увенчанные медово-оранжевыми кронами, тихо журчали фонтаны и отцветали последние, поздние розы. Разделенный на две половины еще бывшим владельцем сад казался совсем небольшим, но его причудливые беседки и неглубокие искусственные озерца, устроенные на половине гарема, совершенно не мешая, мирно соседствовали с тренировочными площадками для стрельбы из лука, оборудованными на его правой, мужской половине.Сегодня на одной из таких площадок упражнялись молодой белокурый наставник и двое его юных учеников. День выдался теплым и ясным. Потому все трое скинули кафтаны и остались только в нижних рубахах, дабы ничто не стесняло движения при стрельбе. И вот теперь один из мальчиков вскинул лук и прицелился, а его учитель склонился к нему.—?Чуть выше, Мустафа,?— произнес самый любимый для Мехмеда голос, все тепло которого сейчас было отдано семилетнему воспитаннику с дымчатым взглядом и собранными в узел кудряшками. —?Помни: твоя цель всегда должна…—?… находится на кончике стрелы. Я знаю, лала. —?Мустафа, который за эти два года стал выше и гораздо стройнее, чем Мехмед его запомнил, бесхитростно улыбнулся склонившемуся к нему Раду, отвел назад локоть и выстрелил.[2]Когда пущенная им стрела угодила почти в самый центр установленной на тренировочной площадке мишени, второй из мальчиков, смуглолицый и темноволосый, что стоял немного в стороне от них, ревниво нахмурился на одобрение белокурого наставника и тоже вскинул лук. ?Нет!??— хотел крикнуть Мехмед Баязиду, который неожиданно для всех повернулся, нацеливая стрелу в беспечно улыбающегося брата, но... Его учитель и сам был настороже. Оставив младшего воспитанника, он без сомнений и страха шагнул к старшему и одним легким движением опустился на корточки перед отпрянувшем назад невысоким ширококостным Баязидом.—?Я понимаю,?— произнес любимый голос, тепло которого теперь устремились к опустившему свой лук Баязиду. —?Мужчине и воину нелегко смириться, когда кто-то умеет что-то лучше, чем он. Но ты, Баязид, тоже ведь можешь стрелять не хуже Мустафы…Старший шехзаде тряхнул короткими волосами и отчаянно дернул подбородком.—?Не могу, лала! И никогда не смогу!—?Ну что ты, мой друг? Ведь я тоже не мог. Раньше… —?погладив его по голове, Раду глубоко вздохнул затаенному и поднялся. —?Пока твой отец, наш Султан, да продлит Аллах его годы, не показал мне…—?Вы… Вы выросли вместе, лала? —?заинтересовался Баязид.—?Да, Баязид. Мы были вместе с самого детства. —?Раду положил свою ладонь Баязиду на пояс и сделал быстрый шаг назад, стремясь оказаться у мальчика за спиной. —?Попробуем по-моему? Хочешь?.. Тогда послушай и запомни то, чему некогда учил меня твой отец: при стрельбе ты должен стоять прямо. Поворачиваются только голова и верхняя часть твоего тела. Левая рука?— напряжена и всегда прямая… Да, именно так! Ты молодец, Баязид! Теперь?— натягивай тетиву и прицеливайся. Но помни…—?Цель?— на кончике стрелы,?— хором ответили наконец-то улыбнувшийся, забывший о соперничестве Баязид и подошедший и вставший рядом с ним Мустафа.—?Тогда стреляйте!Раду отступил. Его воспитанники согласно кивнули, прицелились и выстрелили. А их отец, самым сердцем заметивший все: и новый, очень различный облик своих сильно подросших сыновей, и ревнивое соперничество со стороны волевым решением оставленного в Эдирне Баязида, и завораживающую, уже взрослую, но пока безбородую красоту его мудрого наставника, вдруг понял, что больше не может… и не хочет оставаться безучастным.—?Отличный выстрел, Мустафа, Баязид,?— крикнул он, оставляя плечо Юсуфа. —?Я так горжусь вами…?И вашим наставником…? Но этого Мехмед, раскрывая объятия радостно ахнувшим и побросавшим луки сыновьям, пока не мог произнести вслух, хотя черные глаза уже искали любимые синие. И синие зажглись простым человеческим счастьем, сразу стершим два года разлуки, и, обратившись только к нему, сказали то, о чем он так мечтал услышать: ?Я люблю тебя, Солнце мира?, и ?Я благодарю, благодарю всех богов, что ты вернулся ко мне, мой Султан!?***Вслух они с Раду смогли все сказать друг другу уже совсем скоро, как только в окружившем их пламенеющем зареве осени Юсуф мягко оторвал повисшего на шее отца и засыпавшего того вопросами Мустафу и вместе с Махмудом-пашой увел обоих шехзаде смотреть на привезенные в качестве трофеев поверженные сербские и венгерские стяги, и когда оставшийся с ним наедине Раду в один момент оказался в его объятиях. Высокий, статный, двадцатилетний, во всем блеске ослепительной мужской красоты, только-только вступавшей в пору окончательного взросления. До сих пор?— самый. Горячо желанный, обожаемый и… совершенно родной.—?Мехмед! —?изящные ладони поднялись и обняли широкие плечи. —?Мой Султан! Солнце мира…—?Раду… О Аллах! Мой бесценный… Раду, Раду, Раду… —?не стыдясь невольных слез, говорил ему Мехмед. —??Мой хороший… Мое сердце! Я, наверное, сошел с ума, когда погнал войска в Сербию!.. Столько горечи, Раду! Столько потерь… Козандж Доане. И мой тесть…—?И едва не ты сам, моя Жизнь, мой Мехмед. —?Раду тоже вытер слезы. Потом, когда обветренные смуглые руки, мягко пройдясь по спине, взметнулись вверх и, чуть помедлив, сорвали с его волос удерживающую их повязку, качнул рассыпавшимися прядями.—?Но ты… почему-то все еще винишь только себя… —?его голос задрожал. И сердце Мехмеда, взорвавшись и на время позабыв о собственных горестях, и прежде всего?— не о боли в бедре, а о недостойном полководца и правителя поражении под Белградом,?— устремилось к возлюбленному.—?Ты… так сильно тревожился за меня? —?спросил он, склоняясь, чтобы поцеловать уголок четко очерченных, сразу ответивших губ.Это был первый после долгой разлуки, наполненный нежностью, узнаванием и по-настоящему выстраданный ими обоими поцелуй. Но едва их тела, вдруг точно вмиг ожившие, налившиеся силой и напомнившие о большем, потянулись друг к другу и сами собой сдвинулись плотнее, Раду поспешил разорвать его и отстраниться.—?Да, очень… Но… Твоя рана, Солнце мира,?— прошептал он, глядя на надежно укрытое тканями и повязками бедро. —?Она…—?Она больше не болит. Рядом с тобой?— больше не болит,?— удерживая в объятиях свое Желание жить, поправился Мехмед, скользнув губами прямо к тому месту, где под белой рубахой шея переходила в плечо, с наслаждением наконец-то прикасаясь к гладкой, теплой коже и находя нужные слова:?—?И я так, мое сердце… Так сильно соскучился по тебе! И так бы хотел любить тебя всю ночь до утра!—?Я тоже очень соскучился, мое Солнце. Но… —?Синие глаза заблестели. —?До утра еще слишком далеко. Как и до ночи. А я бы хотел…—?Что, Раду? —?Мехмед поднял голову и встретил новый поцелуй.Почти прогнав из сердца холодные снега, он стал продолжением их близости в золотом осеннем саду, под водопадом осыпавшихся листьев, но больше не был, как первый, спокойным, нежным и тягуче-медлительным. Теперь в нем главенствовало жаркое, пылкое нетерпение истосковавшихся в разлуке любовников. Неосознанно, но их тела придвинулись ближе и сомкнулись еще плотнее; изящные ласковые руки еще крепче сжали широкие сильные плечи, а смуглые поднялись и одним быстрым движением зарылись в белый шелк волос.… —?Хотел бы любить тебя прямо сейчас,?— выдохнул Раду, едва оба с трудом, почти со стоном, оборвали поцелуй и отстранились, чтобы взглянуть друг на друга.—?Ты знаешь, Раду, в нашей с тобой любви я всегда шел навстречу твоим желаниям,?— ответил Мехмед, мягко поглаживая раскрасневшуюся скулу. —?Но сейчас…Синие глаза возлюбленного взметнулись к его лицу, и Мехмед улыбнулся.—?…сейчас, мой бесценный, я еще должен выказать дань уважения своей супруге, валиде Гюльшах-хатун. И буду очень признателен, если ты поможешь мне добраться до покоев гарема. Потому что пока вряд ли дойду туда самостоятельно.—?Конечно, мой Султан. Об этом ты мог даже не спрашивать.Со всей своей преданностью поцеловав его ладонь, Раду пригладил растрепавшиеся волосы и повернулся, подставляя ему свое плечо для опоры. Мехмед же, с трудом оторвав свой взор от блестящих синих глаз и одухотворенно-чистого лица, подумал с нежданно нахлынувшей тревогой, что в окончательном и, как выяснилось, желаемом обоими чувственном сближении, его рана им с Раду… все-таки может помешать.***На половине дома, занятой гаремом, на смену Раду пришел почтительно склонившийся перед Мехмедом Главный евнух Ильмас-аге.Согласно свято чтимой традиции, красивому неженатому двадцатилетнему мужчине путь в это наполненное щебечущими голосами женское царство, где властвовали благовония, шелка, украшения и сплетни, был заказан. Единственными встреченными Мехмедом по дороге к комнатам Гюльшах представителями мужеского рода, кроме важно вышагивающих по светлым солнечным коридорам евнухов, были двое юных шехзаде.Оставшись без бдительного руководства своего наставника, Мустафа и Баязид ссорились, как это часто случается между мальчишками, которые совершенно не сходятся характерами, но вынуждены жить бок о бок. И, насколько успел заметить их отец, инициатором раздора опять был старший?— Баязид.—?Почему ты ее защищаешь? —?злился Баязид, наступая на брата. —?Какую-то сербскую девчонку!Мустафа тоже решительно шагнул вперед.—?Нареченную султана Чичек-хатун.Баязид замер.—?Что?—?Нареченную нашего отца, Великого Султана Фатиха, Чичек-хатун,?— твердо ответил наместник Манисы, поблескивая на него глазами. —?Но я бы стал защищать от твоих несправедливых нападок не только Чичек, но и любую другую дево… Отец?..—?Что у вас случилось?Подошедший к ним Мехмед знаком остановил Ильмаса-аге и не удержался: снова раскрыл объятия тут же обхватившему его за шею младшему сыну.—?Так что у вас случилось, Мустафа?—?Недопонимание, отец,?— решительно смотревшие на Мехмеда глаза обратились к Баязиду, и тот, помолчав, эхом повторил за братом: —?Да, отец. Недопонимание.—?Недопонимание, значит…Недопонимание…Мустафа и Баязид, застигнутые тактичным окликом Ильмаса-аге: ?Мустафа-бей, шехзаде Баязид! Кажется, это ваши луки до сих пор лежат в саду? Ох, как нехорошо. Ваш наставник Раду-бей будут очень недовольны, хоть и не покажут виду…?, после новых отвлекающих расспросов Мустафы о ходе сербской кампании, уже унеслись. А Мехмед, проследовав дальше по коридору, все еще думал о примеченным во второй раз недопонимании своих сыновей, которых подарили ему две настолько разные женщины, как Гюльбахар и Гюльшах.***Комнаты гарема тоже показались Мехмеду продолжением спелой, зрелой осени. На стенах, на укрывавшем их шелке, всюду, куда хватало глаз, наливались соком поздние осенние яблоки в обрамлении искусственных крохотных бронзовых листочков и медовых завитушек. На уносящихся к потолку красно-коричневых колоннах вызревали золотистые виноградные лозы. Под ногами желтым и оранжевым пестрел ковер, попираемый двумя подобранными точно в тон ему диванами.—?Чичек запретила Баязиду есть сладости, вот он и разозлился. Но Ильмас-аге говорит, что мальчики и без того постоянно ссорятся. И только у Раду?— простите, Повелитель! —?у их наставника Раду-бея как-то получается их примирить.Гюльшах, которая встретила Мехмеда в этих солнечно-осенних комнатах, ничего не стала говорить о смерти своего отца эмира. Лишь помогла супругу устроиться на одном из диванов, присела рядом и, немного помолчав, спросила:—?Вы виделись в Эдирне с Гюльбахар и вашей маленькой дочерью Гевхер, мой Повелитель? [3] —?Нет, мой милый Сфинкс. Мы не останавливались в Эдирне. —?Мехмед взял ее за руку. —?И более того…—?Да, Повелитель?.. —?Она подняла к нему свое серьезное, за два прошедших года ничуть не изменившееся светлое, мудрое сероглазое личико, и Мехмед ответил:—?И более того, Сфинкс. Я собираюсь отдать Илмасу-аге распоряжение отправить Гюльбахар вместе с нашей дочерью в Конью. Потому что…Мехмед умолк, так и не закончив фразы; Гюльшах, быстро взглянув на него, тоже решила пока промолчать... А устроившиеся чуть в стороне от них, в залитой солнечными лучами нише между колоннами, две очаровательные девочки?— тихая черноволосая и бойкая кокетливая рыжекудрая,?— разбирали намотанные на деревянные палочки нитки, извлеченные из ящика для рукоделия.—?Смотри, Зулейха,?— говорила маленькой Денеб аль-ассад, недавно овладевшая искусством вышивания Чичек. —?Чтобы вышить красную розу, нужно взять коричневую, красную, бордовую и вишневую нити…—?А чтобы вышить белую? —?вдруг обратился к своей нареченной отвлекшийся от раздумий Мехмед.—?Белый только кажется простым и чистым, но это?— самый сложный цвет, мой Повелитель. —?Чичек тряхнула непокрытыми локонами и жарко зарделась вниманию султана. —?Думаю, надо взять не только белую, но и вот эту?— нежную золотисто-желтую, и эту?— серебристо-голубую, и нить спокойного серого цвета… Но даже в таком случае я, наверное, не смогла бы создать совершенную белую розу.—?Никто бы не смог, Чичек-хатун. Только творец всего сущего Аллах и сама Природа. —?Мехмед улыбнулся девочке, так и оставшейся для него милым, безгрудым, четырнадцатилетним ребенком, затем повернулся к Гюльшах.—?Я два с лишним года не видел Гюльбахар, Сфинкс. И у меня было время подумать. Много времени. И я подумал… что больше не хочу видеть рядом с собой женщину, которая когда-то пыталась тебя отравить.Гюльшах вздохнула.—?Я ничего не говорила,?— сказала она, задумчиво водя пальцем по пестрой обивке дивана. —?Но знала, что однажды вы догадаетесь.—?Я не догадался. Мне сказал Козандж Доане…?Который прикрыл меня во время сражения под Белградом… И вина Гюльбахар, с помощью казненного визиря Халиля-паши лишившей меня нашей с тобой дочери, была его последними словами…??— но…Вся эта горечь вместе с опять подступившими снегами Сербии навсегда осталась только в мыслях, потому что теплые женские пальчики осторожно пожали его ладони, и Гюльшах покачала головой:?— О Аллах! Такие холодные!.. Думаю, вам не помешает сейчас просто забыть обо всем, как следует согреться и отдохнуть, мой Повелитель. —?И, понизив голос, чтобы не услышали склонившиеся над вышиванием девочки, добавила с присущей только ей, почти незаметной полуулыбкой:?—?Я, конечно, безмерно люблю и ценю ваше внимание и общество, но почему вы до сих пор здесь? Идите туда, где вас слишком сильно ждали и где теперь согреют.Мехмед поднялся.—?Ты мое сокровище, Сфинкс, знаешь?—?Знаю, Повелитель. Вы уже не раз мне это говорили,?— ответила Гюльшах, подзывая верного Ильмаса-аге и приказывая проводить повелителя в его покои.***Пояснения к главе[1] ?Караман получит Мустафу…? —?Факт, о котором долго спорили историки. Но доподлинно известно, что по достижении совершеннолетия Мустафа был направлен наместником в остававшийся де-факто независимым Караман, что косвенно подтверждает тот факт, что именно он и был внуком погибшего в сербской кампании эмира Карамана[2] Лала?— наставник шехзаде (принцев) в Османской империи носил почетный титул ?лала?[3] ?Вы виделись в Эдирне с Гюльбахар и вашей маленькой дочерью Гевхер, мой Повелитель?..??— тоже один из странных фактов, но вернувшийся из Сербии Мехмед Фатих, который всегда был любящим отцом, тогда проигнорировал и Гюльбахар, и родившуюся в его отсутствие двухгодовалую дочь Гевхер