II (1/1)

I. Иллюзия счастьяНа белых камнях просторного патио лежали пятна сол-нечного света, изумрудные листья лиан изнывали от полуденного зноя и фиолетовые гроздья винограда стали прозрачными от пронизывающих их насквозь горячих лучей, словно в забытьи бабочки вяло качали крыльями, посасывая нектар из сердцевинок благоухающих цветов. Во всем была разлита звенящая тишина. На горизонте блестело лазурное море, окутанное туманом и, словно в раму, обрамленное пиками заснеженных гор. Морской воздух сюда не поднимался, и большой дом был разогрет, как будто в жаровне. И в нем, и в окружающих его многочисленных постройках все изнывали от жары?— сиеста.Самое прекрасное время для того, чтобы остаться наедине с собой и наслаждаться этой компанией в течение почти трех часов, когда тебя точно никто не будет беспокоить. Уютно потянувшись в плетеном кресле-качалке, я каждой клеточкой ощущала блаженство: море, солнечное тепло, запах цветов, чего еще желать, разве что…—?Cara, ты единственный человек на свете, питающийся солнцем, но я решил принести тебе вот это,?— Карло протягивал мне высокий ледяной бокал.—?Лимонад! О, вот об этом я только что и мечтала! —?Карло заранее угадывал все мои желания. —?Он такой холодный, в самый раз.—?Тебе больше ничего не нужно?—?Вы так любезны, синьор, что я не могу отказать себе в еще одном маленьком желании,?— и кончиком пальца я показала ему на свои губы. —?Один поцелуй Карло Броски?— и я буду совершенно счастлива.—?И почему я ни в чем не могу тебе отказать? —?Его поцелуй был мягким и нежным, таким, что сладко заныло сердце.—?Карло, я тебя так люблю,?— прошептала я, не в силах выпустить его из своих объятий.Он положил голову мне на колени и обнял мои босые ноги.—?Скажи, ты счастлив со мной? —?Наверное, я бы умерла, если бы это было не так. С наслаждением я ласкала его волосы, запуская в них пальцы. —?Мне все время хочется для тебя что-нибудь сделать, но я не знаю что, и это мучает меня. Ты так добр ко мне, ты заботлив и внимателен. А я?Карло посмотрел на меня своими прекрасными глазами и засмеялся:—?Само твое присутствие делает меня счастливым. Мне больше ничего не надо, как только знать, что ты будешь сидеть здесь, несмотря на пекло, в своей белой шляпе и пить лимонад.—?Как мало тебе надо,?— ответила я, улыбаясь в ответ. —?Карло, скажи честно, ты здесь не скучаешь? Я вижу, что у тебя много дел, но все же…—?Ты хочешь сказать, не скучаю ли я по театру? —?Он задумался, отчего лицо его вмиг стало серьезным, и в глазах промелькнула грусть. —?Ты все чувствуешь, не правда ли, cara? Я не хочу, чтобы ты печалилась по пустякам.—?Но Карло, твоя печаль отзывается в моем сердце еще больнее. Я чувствую, что-то не так. И это что-то, это твоя любовь к опере, твоя жизнь?— это земное воплощение музыки, которой просто перекрыли доступ воздуха, но она не может вот так взять и умереть! Если бы у меня отняли мою живопись, возможность писать, я не знаю, что было бы тогда со мной! Почему ты не хочешь даже думать о возвращении в театр?Карло порывисто встал, всем своим видом давая понять, что разговор закончен.—?Карло, прошу тебя, давай поговорим об этом!—?Cara, не сейчас! Я обещал Доменико послушать его, извини, мне надо идти,?— он поцеловал меня в щеку, как целуют любимого, но капризного ребенка, и скрылся в доме.Мы с Карло уже успели обжить этот большой дом, в начале показавшийся мне огромным и пустынным дворцом. В первый день нашего приезда я бродила по анфиладам комнат, множеству лестниц, балконов и террас, не понимая, как можно жить в таком огромном и свободном пространстве.Однако дом был построен очень удобно: он выходил фасадом на море, и всегда был наполнен солнечным светом. В комнатах, обращенных на противоположную сторону, было прохладно в полуденный зной. Самый светлый и просторный зал мы без всяких споров отвели под главную гостиную, где стоял любимый ?Рафаэль? Карло?— музыкальный инструмент, изумительно расписанный каким-то старым мастером. Позже над клавесином появился портрет маэстро Генделя, написанный мной как копия первого портрета, подаренного компо-зитору, и тут же увезенного им в Англию.Когда я впервые добралась до самого верхнего этажа, сердце мое сладко сжалось, это действительно была моя мечта, и не в силах больше сдерживать волнение, я бро-силась любимому на шею: ?Карло, это именно то, что я хотела! Понимаешь? Вообще все! Можно я заберу себе эту мансарду??. В его глазах я видела отражение своего счастья: ?Голубка моя, это твой дом, делай, что захочешь!?.И я недолго думая расположилась в этой уютной мансарде с большим балконом и видом на море. В одной комнате я устроила спальню, в другой студию, и еще маленькую гостиную, как говорится, будуар. Со мной в Италию приехали мои холсты, кисти, краски, мольбер-ты, а еще всякие мелочи, которые хранили память о жизни в Венеции: кукла, сделанная руками маленькой Роберты, старая вуаль, в которой я веселилась на карна-вале, и, конечно, частичка Англии, память о милой те-тушке Маргарет, подарившей мне на память свой веер и шкатулку, где она в девичестве хранила свои драгоцен-ности и тайны.Среди колец, браслетов и серег в ней лежала записка от ее Генриха, полная страстных слов любви. Я любила перечитывать ее, держа в руках помятый, тонкий, как пергамент, листок бумаги, с размытыми от слез Маргарет буквами, написанными витиеватым почерком. Карло, застав меня за этим занятием, обычно смеялся и дразнил меня ревностью к этому уже давно несуществующему сэру Генриху.На счастье, дом быстро заполнился всем необходимым: мебелью, коврами, посудой, портьерами и прочим. Слуги были расторопные, сдержанные и вежливые. Большим хозяйством заправлял синьор Лучиано?— какой-то давний знакомый друга Карло отца Мартини, который его и прислал. А тот, в свою очередь, снял груз забот о доме с наших плеч, и все, о чем нам нужно было подумать, ограничивалось выбором цвета обивки диванов и формы канделябров.Почти все свое свободное время я проводила на улице, стараясь охватить вниманием каждый уголок этой живописной природы. Верхом на своем любимом Ragazzo я обследовала все окрестности и пляжи.Быть может, именно наши, такие разные, занятия и увлечения позволили нам с Карло сохранить обостренное чувство любви друг к другу. Целыми днями он занимался музыкой, учил детей, общался с многочисленными гостями, наносил визиты, отвечал на письма, читал. Мы встречались, случайно столкнувшись где-нибудь в закоулках дома, и эти неожиданные для нас обоих встречи были наполнены нежностью, сравнимой по силе ощу-щений лишь с первым свиданием.Это была именно та свобода, о которой я мечтала всю жизнь: посвятить свое время тому, к чему лежит душа, а моя душа была расположена к любви и творчеству. Мне катастрофически не хватало времени, чтобы выплеснуть на холсты ту уйму впечатлений, что подарила мне ласковая Италия: настроение лета, счастья, покоя и восторга.Небольшой ноткой горечи в этом букете был мой Карло, которого мне очень не хватало, на что я жаловалась ежесекундно, правда лишь себе в своих мыслях и чувствах. Даже находясь под одной крышей, мы редко оставались наедине, и мне все так же, как и раньше, страстно хотелось видеть любимого и быть с ним рядом, но, увы, боясь помешать или оторвать Карло от дел, я лишь наблюдала за ним издалека, мышкой притаившись где-нибудь в углу на софе, впитывая его присутствие в комнате всем своим существом.Вниманием Карло одновременно пыталась завладеть масса людей: и музыканты, гостившие у нас, и предста-вители знати, специально приезжавшие с визитами, и родители, приводившие своих детей заниматься музы-кой, и любимые друзья, которым доставалось все его свободное время, а я питалась крохами с этого общего стола, но какими упоительными они были!Сегодня было полнолуние, а это значило, что я не усну ни при каких обстоятельствах: виной тому моя давняя привычка маяться под бледным светом луны, страдая от бессонницы. В такие ночи, обеспечив себя всем необходимым: теплой шалью и чашкой чая, я располагалась на своем балконе в плетеном кресле.После умопомрачительного заката, когда солнце тонуло прямо в море, окрашивая его воды в алый цвет, наступала ночь, поющая звоном цикад, благоухающая сладо-стным ароматом роз. Все успокаивалось и в большом доме: смолкали разговоры, прекращалась суета, разъезжались одни и ложились спать другие, только слуги тихо убирали со стола и гасили свечи.И вот луна во всей своей красе появилась на кобальтовом небе, рисуя искрящуюся дорожку на дрожащей воде. Море лежало прямо передо мной, словно расстеленный бархатный ковер, усыпанный звездами. Как жаль, что ни один художник мира не достиг еще полного совершенства в своем мастерстве, чтобы изобразить эту картину, и мне тоже приходилось лишь наблюдать, замирая от восторга.Мне вдруг представилось, что я всемогуща, как богиня Селена, и что стоит лишь, крепко зажмурив глаза, захотеть,?— и все желания тут же лягут на раскрытые ладони. Чего же я теперь желала? У меня было все или нет?Закрыв глаза, я прислушалась к себе: Италия с ее морем и солнцем, большой дом, наполненный друзьями, школа, живопись и музыка вокруг меня, все это несомнен-ные плюсы. Я продолжала размышлять, закутавшись потеплее и поджав под себя ноги.Если есть положительные моменты, то они непременно сопровождаются теми, что имеют знак минус, и как ни странно, сюда попадает мой Карло, что еще… ах, да, путешествия. Слоны, львы, северные олени до сих пор оставались лишь мечтой. А еще Риккардо и старинный английский замок с коваными дверьми, скрытыми за гобеленами и хранящими свои тайны.Как много оказалось в этом списке! Значило ли это, что я несчастна? Боже, какая сладкая грусть разливалась сегодня в моей душе, словно звуки скрипки в ночном воздухе. Луна тревожила каждую клеточку моего существа, проникая глубоко под кожу своим синевато-бледным светом.—?Cara, снова? —?любимый заглядывал в мои глаза, зная, что за пытка для меня эти ночи полнолуния. Его руки по-хозяйски распорядились мной?— через секунду я сидела у него на коленях, вся объятая его любовью и нежностью. —?Ты даже не пробовала уснуть?—?Зачем? Я знаю, что бесполезно. Но я смирилась с этим, и, знаешь, сразу стало легче. Возможно, эти ночи полнолуния специально даны мне для чего-то важного, а для чего, я еще не разгадала.Карло легко, чуть касаясь, провел губами по моей шее, вызвав волну дрожи и головокружение.—?Возможно, для этого? —?голосом, опустившимся до шепота, спросил он, не прекращая ласкать меня.Что тут можно было ответить?—?Карло, скажи мне, ты счастлив?—?Ты спрашиваешь меня об этом каждый раз.—?И каждый раз ты не отвечаешь мне!—?Это не так, ты прекрасно знаешь, что я счастлив с тобой.—?Почему ты такой? Ты улыбаешься и смеешься надо мной, почему ты не хочешь поговорить со мной серьезно?Он попытался снова сбить меня с толку своими поцелуями, но это уже не помогло унять желание выяснить все до конца. Отстранившись, я удерживала его руки, которые все делали для того, чтобы я замолчала.—?Карло, ответь мне лишь на один вопрос!Его глаза, до этого с усмешкой смотревшие на мое лицо, наполнились тревогой, но все же на этот раз он не сделал попытки сбежать, как это бывало раньше.—?Скажи мне,?— медленно начала я свой допрос,?— скажи, скоро начнется сезон…Он перебил меня:—?Не скоро, осень еще только началась.—?Осенью, 28 октября откроется сезон, а там и карнавал. Тебе еще пишут из театров?Этот прямой вопрос вызвал в нем такое замеша-тельство, будто плохого ученика пытали у классной доски, Карло отвел глаза в сторону, но наши лица были так близко, и я пытались угадать его самые сокровенные мысли.—?Карло, посмотри на меня! —?потребовала я и заставила его посмотреть мне в глаза. —?И ответь мне, наконец! Тебе еще присылают приглашения?!—?Да.Вот так просто. Оказывается, все, о чем думала я, интуитивно чувствуя подвох во всей нашей теперешней жизни, было правдой. Я вскочила, разволновавшись, стала мерить шагами террасу.—?И ты так просто об этом говоришь?!Карло продолжал сидеть в моем кресле, напустив на себя невозмутимый вид. На этот раз он уже не отвечал. Мне же хотелось многое ему сказать, но подходящих моим мыслям слов не было.—?Откуда писали?—?Из Вены. Из Неаполя. Из Мадрида,?— ровным голосом перечислял он. У меня дрожали руки, а потом и всю меня охватил странный озноб, от которого не спасала шерстяная шаль. —?Из Ковент-Гардена.При последних словах голос его дрогнул, вызвав у меня ностальгию и слезы. Ковент-Гарден, театр Королевы, Гендель, публика, устроившая неслыханные овации… Неужели такое можно было забыть, вычеркнув раз и навсегда из своего сознания, из своих чувств, своего сердца?! Фаринелли добровольно отказывался от своей прошлой жизни, но во имя чего?Как же я хотела понять это! Взглянув на его красивое лицо, такое бледное под светом луны, я испытывала странную смесь раздражения и любви. Опустившись рядом с ним на колени, я смотрела на этого непостижимого человека.—?Ты принял решение? Ты уже выбрал?—?Да… Я больше никогда не стану выступать в театре,?— медленно и холодно произнес он.Этого ответа я ожидала всякий раз, когда задавала подобные вопросы, но каждый раз не была к нему готова. Слезы застилали мне глаза, и сквозь эту пелену печали Карло казался нереальным призраком.—?Cara, умоляю тебя, не плачь, твои слезы разрывают мне сердце.Но я не могла и не хотела остановить поток слез, которые заволакивали мои глаза и текли по щекам.—?Во имя Бога, Карло, почему? —?прошептала я то, что не давало мне чувствовать себя счастливой в этом сказочном раю, таком призрачном раю. Все вставало на свои места, складывалось мозаикой: наш мирок был лишь миражом, лишь искусной подделкой рая.Он молчал. Он не пытался успокаивать меня. Он как будто окаменел. Я снова видела того Фаринелли, который терзался неведомыми мне муками. Сколько времени наши души вели безмолвный разговор, пять или десять минут, я не знала, но Карло прервал молчание:—?Роксана, я не хочу. Я туда не вернусь,?— и, помолчав, будто это было самое болезненное объяснение, он добавил:?— Я слишком много отдал ему. Я достаточно отдал ему, и мне больше нечего ему дать.—?Ты знаешь, что это не так. И кто, скажи мне, кто определяет эту меру? —?Я поднялась, отпустив его безвольные неподвижные руки. Он не пошевелился. —?Ее может определить лишь тот, кто отмерил. Не ты и не я. Я не могу писать настоящие картины, я уже давно не пишу ничего стоящего, потому что у меня нет вдохновения, которое ты дарил мне своей игрой в театре, своим голо-сом и этой неспокойной кочевой жизнью. У меня была масса впечатлений, пусть они были и радостные, и горькие порою. И все это переплавлялось в моей душе в художественные образы, которые мои руки были в силах перенести на бумагу. Теперь же я пуста, как пуста моя жизнь в этом доме. Как пуста твоя жизнь, как ни стараешься ты заполнить ее массой вещей,?— я, наконец, выговорилась, и теперь хотела остаться одна. Уже в дверях что-то заставило меня обернуться и посмотреть на него, все так же неподвижно сидящего в кресле:?— И еще, Карло, мы с тобой не можем дать друг другу того, что давало нам искусство, цена которого тоже безмерна!Возможно, я причинила ему боль, но такую же ответную боль чувствовала и сама. Укрывшись с головой одеялом, я пряталась от всепроникающей луны, от нервного дрожания каждой моей клеточки, от горя, ко-торое заполняло мою грудь и не давало дышать.Имела ли я право на те слова, что так долго копила в себе и сегодня дала им волю? Он жил для меня, можно было быть благодарной уже за это. Но это было бы неправильно! Это противоречило всему его существу. Фаринелли был рожден для искусства, для вечности, о которой он пытался забыть. Но сделать это было уже невозможно! Как бы он ни старался сейчас вычеркнуть свое имя из истории?— оно уже было вписано в нее. Все не так, все неправильно, пульсировали в моей голове болезненные мысли. Но я была рада, что смогла высказаться.Среди звенящей пением цикад ночной тишины послышался шум резко одернутой занавеси на двери моей спальни. Обернувшись на звук, я увидела Карло. Объятая нахлынувшей нежностью к нему и жалостью к нам обоим, я протянула руки:—?Иди ко мне.Мгновение?— и я в его власти, полностью погребенная под его тяжестью, грубыми ласками, словно он пытался отомстить мне за все то, что я сейчас наговорила, и од-новременно желал моей любви, как лекарства. Он искал во мне успокоения, как некогда искал его в опиуме, чтобы забыться и спрятаться от жизни с ее неразрешимыми проблемами.Карло долго не мог прийти в себя после того откровения, что помогла ему пережить эта хрупкая и молодая, но такая мудрая женщина. Ради чего он жил все это время? Ради любви к ней, только лишь? Как она смогла разгадать эту пустоту, поселившуюся в его душе с того самого момента, когда они приехали сюда? Что же выдало ее, так тщательно скрываемую ото всех? Воистину, Роксана читала его мысли, она жила его жизнью, полностью разделив с ним судьбу и боль, и переживания, и мечты. Как же она была близка в эту минуту и как непостижимо далека ежесекундно! Как страстно хотелось доказать ей, что нет ничего важнее на свете любви к ней. Такой прекрасной, настоящей, искренней. Что могло соперничать с ее присутствием в жизни, неужели… искусство, которое она боготворила? Нет. Когда-то он называл страсть к ней и к музыке равноценными, но теперь это было не так! Он пожертвовал музыкой ради любви к ней, почему же она не приняла этой жертвы?Роксана была самой жизнью, от которой хотелось пить и пить, чувствуя, что живешь сам.—?Карло… —?ее измученный голос, просящий о помиловании, остановил это безумное желание полностью поглотить эту женщину вместе с ее думами. Словно придя в себя, он остановился и сквозь пелену горячей страсти пытался рассмотреть выражение ее глаз, переживая, что напугал ее своей грубостью. Роксана смотрела кротко и тихо, и в ее глазах не было ни боли, и даже тени той обиды, с которой она произносила свою обличительную речь. Она источала любовь и нежность, светилась перламутром на шелке постели, она была неземной красотой, воплощенной и подаренной ему как награда за все пережитые страдания. Карло прижался щекой к ее горячей щеке и замер, впитывая ее тепло, вдыхая ее аромат и слушая стук ее сердца.Карло улыбался.—?Я люблю тебя,?— восхищенно прошептала я, любуясь его красотой.Боже мой, как же надо было постараться, чтобы произвести на свет такое чудо! Я обожала его длинные волосы, которые черными локонами спускались на плечи, глаза, казавшиеся бездонными, атласную кожу, к которой хотелось бесконечно прикасаться, губы, нежные, манящие, чувственные, одним видом доводившие до дрожи. Счастливец, он, казалось, не понимал своей красоты и ее власти надо мной. А я тонула в ней, испытывая неодолимую потребность прикосновений к этому чуду.—?Caro, моя жизнь,?— я не могла насмотреться на него, до конца не осознавая, что он рядом. Все это было слишком прекрасно.Полнолуние, забравшее сон, наградило меня новой ролью?— немого стражника того прекрасного ангела, что сейчас тихо спал в моих объятиях. Словно ребенок, он был таким беззащитным сейчас. И эти невероятно длинные черные ресницы, теплая кожа щеки, тихое дыхание пробуждали во мне почти материнскую нежность.Лицо спящего было таким спокойным, темные ресницы оттеняли худые щеки, черная масса волос вилась вокруг прекрасного лба, губы слегка улыбались, а грудь под-нималась так незаметно, что захотелось проверить, жив ли он.Роксана смотрела и смотрела на любимого, но сон не шел к ней, и, осторожно выбравшись из-под одеяла, она укутала им обнаженные плечи Карло. Он вздохнул, устраиваясь поудобнее, но через мгновение опять погрузился в мир сновидений. Она хотела бы знать, какие сны он видит, быть может, во сне случается чудо и освобождает его от всех цепей? Узнать это было невозможно, и Роксана, отворив деревянные двери, пересекла веранду и спустилась по ступенькам на дорожку, которая вела в сад. Деревья раскачивались на ветру, на ветке, нависающей над тропинкой, сидела маленькая ночная птица, издавшая свой внезапный пронзительный крик. Роксана отпрянула, испугавшись чего-то липкого на лице?— паутины. Под ногами хрустели сухие веточки. Холодный морской воздух мог считаться благословением летом, но теперь для худенькой мерзнущей девушки он был испытанием. Но возвращаться в дом не хотелось, Роксана уселась на мшистый парапет неработающего фонтана и погрузилась в свои мысли.Уже давно в ее жизни не было места страданию, думала она, подперев свой детский подбородок ладонью. Мысленно она вернулась в то время, когда была маленькой девочкой и засыпала вся в слезах в доме чужой старухи. Как одинока она была тогда! Так одинока, что временами желала смерти, хотя считается, что детский ум не может помышлять о подобном. Но Роксана думала по-другому, у нее не было воспоминаний о родном доме, о любящих руках, о тех, кому она нужна. Чувство одиночества было абсолютным. В то же время оно помогло выработать в характере такую силу, что годам к четырнадцати она могла управлять своими эмоциями и по-давлять печаль. После этого радость и удовлетворение ей доставляла лишь хорошо выполненная работа. Нет, жизнь ее отнюдь не была пустой, и впечатлений было предостаточно, но любви она была лишена абсолютно. Никогда не испытав желания стать матерью или стремления к мужчине, Роксана не могла оценить характер своих чувств к Карло. Она даже по-настоящему не знала, можно ли то, что она чувствовала к нему, назвать любовью. Он просто стал центром ее жизни. Она ни на минуту не забывала о его существовании, он приходил ей на ум тысячи раз в день, и если мысленно она говорила ?Карло?, то неосознанно улыбалась или чувство-вала сердечную боль. Как будто он жил внутри нее, сохраняя при этом свою отдельную сущность.Когда прежде она слушала чарующие звуки скрипки, то разумом стремилась к чему-то неизвестному, теперь же, когда в полумраке гостиной она смотрела на Карло, ничего искать было не нужно, все ее устремления воплощались в нем. Он захватил ее всю. Сначала красота и какая-то беспомощность Карло обезоружили ее, все одинокие годы пронеслись в ее сердце со всей остротой. А потом ей показалось, что она сама нужна ему, как будто он видел в ней то, что она сама в себе не осознавала. Что он нашел в ней?— печальной, холодной, несовременной? Наверное, было очень много людей в его жизни, кто был к нему жесток, но было еще больше тех, кто был добр к нему и обожал его. Людям с внешностью, способностями и, главное, характером Карло всегда хватает любви. Почему же тогда он предпочел ее?Над горизонтом разгоралась заря, Роксана посидела еще немного, глядя на мерцающие всполохи зарниц, а потом, словно очнувшись, поспешила обратно в дом.II. РевностьНаступило прохладное утро, дарившее соленый бриз с моря. Наверное, уже в последний раз за этот теплый сезон мы смогли завтракать на открытой террасе. Карло сидел напротив меня и улыбался сквозь пальцы?— удивительная привычка нас обоих. Меня это забавляло, я как будто бы видела в нем, как в зеркале, свое отражение. Осеннее солнце, уже не такое жаркое, но еще слепящее, падало Карло в глаза, и он щурился, становясь похожим на хищное животное.—?Карло, твоя улыбка наводит меня на мысль, что со мной что-то не так! —?я собрала рассыпавшиеся пряди волос, с которыми играл ветер.—?Я просто любуюсь тобой.—?Ты смущаешь меня, прекрати.—?Ты покраснела,?— он рассмеялся, чем привел меня в еще большее смущение. —?Роксана, сегодня принесли почту, и там есть кое-какие новости,?— он достал несколько сложенных и таких разных конвертов с остат-ками сургучных печатей.—?Дай мне! —?Я отставила чашку с кофе в сторону и с волнением принялась открывать письма.Одно было от маэстро Николы Порпора, он писал, что, несмотря на все его негодование по поводу и без повода (узнавался вздорный старый учитель!), он будет так ве-ликодушен, что посетит нас, чтобы удостовериться в том, что голос его лучшего ученика не потерял своей силы, а его обладатель?— своего мастерства.—?Вот отличная новость! Карло, вскоре тебе придется держать экзамен. Ты видишь?— маэстро настроен крайне решительно,?— любимый продолжал беззаботно улыбаться, ни чуточки не страшась приезда своего строго учителя. —?Ты еще в состоянии тянуть длинные ноты и задерживать дыхание на минуту?Карло приблизил ко мне свое красивое лицо и прошептал в ответ:—?Знаешь, после сегодняшней ночи я уже не уверен.Это интимное признание здесь и сейчас, когда вокруг было полно посторонних и мы были как на ладони, привело меня в страшное замешательство. Вначале я застыла в кресле, а потом огляделась по сторонам в надежде, что никто ничего не услышал. Пришлось прибегнуть к спасительному вееру?— этой милой вещице, так много говорящей и так много значащей для любой женщины. Укрывшись за ним и переведя дух, я нашлась с ответом:—?Карло, в таком случае тебе стоит постараться, иначе синьор Порпора обрушит свой гнев на меня, надеюсь, ты понимаешь, почему.—?Конечно, понимаю, я еще помню недовольство Рик-кардо по этому поводу, но, уверяю тебя, cara, что краснеть тебе не придется,?— его самодовольный вид вызывали во мне прилив гордости тем, что я была немножечко причастна к этому гению, вот так запросто сидящему со мной за одним столом.—?А что там во втором письме? —?потянулась я к следующему конверту, сложенному вчетверо и заполненному знакомым почерком. —?Это от Риккардо?В моем сердце дернулись какие-то глубокие струны, я опасалась прочесть и глазами спрашивала о содержании своего любимого, но он молчал, потом, лукаво улыб-нувшись, велел:—?Прочти!Пришлось раскрыть листок: послание было коротким, не как обычно на несколько страниц, а лишь пара строк. Среди признаний в тоске по родной Италии, выражений братской любви я, не поверив своим глазам, прочла, что в семействе Риккардо ожидается пополнение! Сумбурно и, по-видимому, дрожащей рукой он выводил сообщение о том, что Мария со дня на день должна была произвести на свет следующего (или следующую) Броски. Я, признаться, совершенно не ожидала таких новостей и сейчас не знала, как отреагировать?— это одновремен-но означало и то, что Риккардо становился счастливее, и то, что мы совершенно теряли его из нашей с Карло жизни. Теперь становилось ясно, что надежда на его скорый приезд к нам, на то, что смыслом его жизни вновь станет музыка, которую он писал для Карло, тает, словно свечка. А что Карло? Я взглянула на него, все еще держа перед собой письмо. Карло был счастлив. Другого ожидать от него не имело смысла?— наполненный только добром и любовью человек, а как же я была далека до такого совершенства!—?Caro, ты рад?—?Я просто вне себя от счастья, я не знаю, какие слова могут это выразить!—?Ты станешь дядей, и у тебя будет племянник или племянница,?— выстраивала я вслух будущее, рисовала перспективу нашей жизни, того, как она может измениться.—?И ты окружишь его своей любовью и будешь купать в роскоши, я угадала? —?скрываясь за веером, я безуспешно пыталась побороть возникшее чувство отчаянной ревности. А Карло словно светился изнутри, глаза его были полны радости и счастья, значит, я все правильно поняла.—?Мы должны поехать к ним! —?мой Карло, обычно такой неспешный и меланхоличный, преобразился, казалось, еще секунда?— и он прикажет собирать чемоданы.—?Подожди, куда торопиться? Ребенок еще не появился, сейчас им не до нас, поедем потом, когда он родится и немножко подрастет.Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую:—?Нет, нечего ждать! Мы поедем, как только будет готов экипаж!По-видимому, было бесполезно пререкаться с ним, он уже принял решение, а упрямее человека, чем Карло Броски, надо было еще поискать.—?Хорошо, мы поедем, когда ты скажешь,?— я поднялась из-за стола, оставив недопитым кофе и нетронутым завтрак. —?Я к себе, соберу принадлежности, чтобы писать на дальнем пляже.Испытав внезапную потребность остаться наедине с собой и своими мыслями, я быстро наполнила холщовую торбу всем необходимым, вскочила на своего Ragazzo и ударила шпорами по его бокам. Краем глаза я видела, что Карло провожал меня взглядом до тех пор, пока я не скрылась в зарослях зелени. А очутившись через пару поворотов горной дороги на берегу моря, я кое-как стреножила своего коня и бросилась на горячий песок.?Гадкая, гадкая!??— колотила я кулаками по коленкам, стараясь побольнее ударить себя, размазывала слезы по щекам, но ничто не помогало выгнать эту глубоко внутри засевшую ревность. Почему я такая? Почему я не такая, как он?! Верно говорил Риккардо?— от меня одни неприятности, так было раньше, так есть и сейчас. Почему в моей голове дурные мысли? Ничуточки мыслей о других, а только о себе! Злая, гадкая эгоистка!Примостившись на камне, опустив ноги по колено в воду, я вдыхала полной грудью воздух, но это не успокаивало. ?Не хочу делиться ни с кем, мне самой его не хватает! Ни с кем?— тем более с этим ребенком Риккардо!? И снова: ?Как это гадко?— так думать!? Я терзалась и мучилась, я бесилась и пыталась писать. Я просила Господа о ниспослании мне тысячной доли души Карло, ангельской души бескорыстного и любящего человека. ?Только бы он не догадался ни о чем?,?— билась в голове одна-единственная мысль, когда я водила кистью по холсту. Я забывалась в работе, я представляла наш приезд и Карло, который, взяв на руки маленького Броски, навсегда отдаст свое сердце ему. А еще… быть может, он… —?нет, об этом мне совершенно не хотелось думать и даже допускать намека на эти мысли.Только что забрезжила слабая надежда на то, что мы уладим свою жизнь, когда Карло вернется в театр, и вот теперь… экипаж, сборы, дорога, этот ребенок…Из-под моей руки проступало очертание горизонта, на котором сливались в единое целое небо и море, почти одного цвета, едва различимого оттенка ультрамарина. Волны, хлеставшие одна по другой, создавали ощущение движения на картине. Солнце, будто кораблик, тонуло в розоватой дымке, чуть просвечивая и придавая изображенному мотиву теплый и нежный оттенок. Но при всей этой теплой гамме картина вызывала ощущение тревоги.Вокруг на милю никого не было, только море и я. И осадок одиночества в душе. Отчего оно сопровождает меня повсюду? Мне неуютно с собой, я недовольна собой, но я хочу быть лучше, каждый день видя перед глазами такой пример, как мой любимый. Но я слаба и трудно поддаюсь перевоспитанию. Что ж… будь что будет.Я вернулась домой вся испачканная краской, уставшая и раздраженная, все вокруг выводило меня из себя, и я срывалась на мальчике, который открывал передо мною двери и одергивал в сторону портьеры. Эмилио?— так его звали?— в наш дом отдали родители без всякого сожаления, в надежде, что он выучится играть и петь и больше не будет висеть у них на шее. То, что делал для всех местных жителей Карло, требует отдельного рассказа?— стоит лишь сказать, что благодаря его заботам в округе не осталось ни одного бедняка. И бывшие бедные крестьянские семьи уже с гордо поднятой головой посматривали на своих некогда среднего достатка соседей из отдаленных мест. Эмилио, обожавший Карло, и, похоже, боготворивший его, перенес эти чувства на все, что того окружало, и сейчас он готов был на любую услугу, лишь бы угодить своей синьоре. В любой другой день меня бы это позабавило и умилило, но только не сейчас.Бедный мальчишка оказался под рукой совсем некстати. Я кое-как добралась до своей студии и пыталась найти масло, чтобы стереть пятна краски. Эмилио бросился мне помогать, вообще не зная, как может выглядеть эта жидкость, и в результате грохот, битое стекло, испорченный ковер под ногами и залитый красками стол.—?Эмилио! —?закричала я, еле сдерживаясь:?— Оставь все, ничего не трогай, бога ради! Просто уйди.Испуганный мальчик дрожащими руками стал подбирать осколки, с его щеки капнула слезинка, он что-то бормотал… Слова извинения! Он боялся меня?! Этого еще не хватало! Мне пришлось опуститься на стул, потому что ноги мои почему-то стали ватными.—?Эмилио, подойди ко мне.Он, не поднимая глаз, подошел и стоял, держа в руках остатки склянок.—?Дай мне это,?— я протянула руки, и мальчик, не глядя мне в глаза, высыпал осколки мне в ладони. Как же он был напуган, такой маленький, худенький, черноволосый.—?Эмилио, прости меня, пожалуйста, я не хотела на тебя кричать, тем более ругать тебя! —?приподняв лицо мальчика, я увидела недоверие в его глазах. —?Прошу, не обижайся, ты не виноват, я сама неловко задела все это, ничего страшного, мы сможем вместе поехать в город и купить все новое, правда же? —?но, похоже, мальчик не только не доверял мне, но и не верил, что я говорю с ним искренне.С тяжелым вздохом я отпустила его и продолжала сидеть, обозревая погром в мастерской. Вот так и застал меня Карло. А увидев, остановился на миг, а потом рассмеялся.Лучше бы он промолчал! Я больше не смогла сдерживать эмоций и просто разрыдалась, уткнувшись в перепачканные ладони. Только спустя его долгие уговоры и поцелуи мне удалось перевести дух и вздохнуть.—?Я понимаю, что сейчас бесполезно у тебя спрашивать, что произошло и отчего ты плачешь? —?спросил Карло, крепко прижав меня к себе, на что в ответ мое тело сно-ва содрогнулось в рыданиях. Он пытался успокоить меня, дав воды, и выглядел совершенно растерянным.—?Cara, умоляю тебя, объясни, что случилось? Ты пугаешь меня, скажи, что?!—?Я дурная, я совершенно недостойна тебя,?— я спрятала лицо у него на груди, забыв о краске на своих руках.—?Что ты говоришь? —?он прижимал меня к себе, отчего было еще труднее справиться со слезами. —?Посмотри на меня, Роксана!Не поднимая головы, я прошептала:—?Я накричала на Эмилио, а он не виноват! Он испугался меня! Я дурная, гадкая! Я думаю только о себе, мне так стыдно, так стыдно…Карло, сжав мое лицо ладонями, заставил посмотреть в глаза:—?Боже мой, как ты меня напугала! Я не знал, что и подумать! Ты внезапно собралась, вернулась так поздно, и этот разгром в комнате… Не переживай, с мальчиком я поговорю, я уверен, что он все поймет!—?Да, он все поймет, когда ты с ним поговоришь, они все так любят тебя, а я не умею так ладить с людьми.—?Ну что ты! Это совсем не так! Все вокруг тебя любят, особенно дети, и никто из них тебя не боится, ты ошибаешься! Смотри, сколько их ходит к тебе на занятия, эти бедные ребята никогда и не слышали о живописи, а ты смогла их увлечь… Ты несправедлива к себе.—?Нет, Карло, я знаю, что говорю. И я не все тебе рассказала.—?Может, не стоит?—?Я хочу тебе признаться. Карло, я уехала, чтобы скрыть от тебя свои чувства по отношению к письму Риккардо.Помолчав, он спросил:—?И что это были за чувства?Я закрыла покрасневшие щеки руками и как из-за ширмы или на исповеди призналась:—?Это ревность.—?Ты решила свести меня с ума, не иначе! —?воскликнул он. —?Ну что за глупости?—?Глупости, может быть, но это так. Ты не понимаешь: вместо того, чтобы испытать и разделить вместе с вами радость, я испытала нечто дурное, и как после этого ты можешь обнимать меня?!—?Глупышка моя, я не знаю, что еще сказать, ты вольна чувствовать что угодно! Ты не обязана чувствовать по заказу, сегодня одно, а завтра другое. За твою искренность я и люблю тебя!—?Но я не хотела делить тебя ни с кем, представляла, как ты берешь на руки этого ребенка и отдаешь ему свою любовь, которую я присвоила себе! Прости меня! Я пытаюсь быть лучше, но у меня плохо выходит.—?Если это все, что так встревожило тебя, то пора успокоиться. Мне до боли приятно, что ты так много чувствуешь по отношению ко мне, но поверь мне, мои положительные качества ты сильно преувеличила. Я сам каждый день борюсь с собой за право быть лучше, чем я есть.—?Это не так, и все об этом знают, все в округе! Для всех ты самый лучший друг, учитель, даже самый лучший господин, и я знаю, что ты непременно станешь самым лучшим дядей для маленького Броски.—?Мне хотелось бы таким быть, я лишь стремлюсь к этому,?— улыбнулся он в ответ. —?Посмотри, ты вся в краске, и я теперь вместе с тобой,?— он был таким же, как и всегда?— милым, чутким, добрым, самым прекрасным на всем белом свете!—?Ты ангел! —?воскликнула я, обнимая его со всей силы. —?Ты?— мой ангел!После того, как удалось оттереть краску сначала с нас, а потом с мебели и пола, подошла очередь ковра, который по единодушному согласию скрутив, мы просто вытолкали из комнаты.—?Карло, я тебе испортила рубашку. Снимай ее, нечего будет и пытаться это оттереть, это не акварель,?— я стала наблюдать, как он стягивает через голову свою рубашку, как красиво его тело, освещенное последними лучами красного закатного солнца.Карло заметил мой взгляд и замер. Он был похож на полуобнаженного бога, неведомо откуда взявшегося в моей студии:—?Что?—?Ты можешь вот так постоять еще некоторое время? —?я уже подвинула мольберт и этюдник.—?О, cara, нет!—?Ну, пожалуйста! Совсем чуть-чуть, я только успею поймать освещение! Карло, обещаю?— я быстро!—?Я не переживу сегодняшний день,?— ворчал он,?— мне можно хотя бы опереться на что-нибудь?—?Нет! Не двигайся, не то все испортишь! —?он покорно замолчал.Я потеряла счет времени, на бумаге появился прекрасный Аполлон, нежный и гибкий, похожий на молодое растение, полное сил и энергии. Еще несколько мазков?— и можно было заканчивать.—?Все, можешь шевелиться!—?Похоже, что шевелиться я уже не могу!—?Не смеши меня, всего каких-то пара минут.—?Пара часов, ты хотела сказать!—?Не знаю, когда я пишу, теряю счет времени. Иди сюда,?— я усадила его в кресло и начала массировать его плечи. Как много скрытой силы таилось под этой нежной кожей, опасной силы оттого, что она была наглухо спрятана, так что с первого взгляда и не увидишь. Это то, что делало его человеком с большой буквы?— сила и благородство духа, прекрасное сочетание качеств настоящего мужчины, которым можно было гордиться.—?Карло, так когда мы поедем в Испанию?Он усадил меня на колени, и я оказалась полностью беззащитна перед его обнаженной бархатной кожей, она притягивала взгляд и заставляла учащенно биться мое сердце. Он не мог не заметить этого, и на его губах появилась знакомая полуулыбка.—?Поедем, но сначала дождемся маэстро Порпора,?— он отвечал, при этом мысли его были заняты уже другим. Сегодня, в завершение такого длинного и невыносимо трудного дня, захотелось безмятежных радостей друг от друга. И мы прятали за ласками свои скрытые глубоко в душе чувства и переживания, словно убегая от неизбежности и необходимости ответа на все неразрешен-ные вопросы.III. ОткровениеСлишком измученная пережитым приступом нервов и слез, Роксана закрыла глаза и заснула неспокойным сном. Дрожание ее ресниц говорило о продолжающейся борьбе в ее сердце и мыслях. Как же она была трогательна в эту минуту!Карло кончиками пальцев убрал упавшую прядь ее волос и, боясь потревожить и спугнуть ее сон, тихо взял ее руку в свою. Красивая, хрупкая, нежная, вся?— драгоценность, воплощенное счастье, жизнь. Когда-то в маленьком чужом домике она была счастлива, была похожа на бабочку, на цветок. Она смеялась, пила кофе, пачкала все вокруг цветными мелками. Она грелась на солнце, протянув к нему свои прозрачные бело-голубые руки, словно пытаясь согреть их за всю ту прошлую хо-лодную и неведомую жизнь в далекой северной стране.Куда делось счастье, которым он хотел окутать ее? Слезы, каждый день слезы…Этюд, который она привезла сегодня с моря, был прекрасным по силе, но пугающим в эмоциях. Это буря, это безграничная борьба стихий, это ее борьба, но за что? Карло внутренне содрогнулся: неужели за свободу? Ему были знакомы подобные чувства, и он без труда вычислил их в картине.Ее лицо так близко, что можно почувствовать, как она дышит. Если бы можно было прочитать и ее мысли, как тогда, в маленьком домике в Венеции, тогда ему легко удавалось это делать.Пора было признаться, он запер ее с собой в клетке. И это откровение, так внезапно пришедшее сейчас, больно задело старые раны…?Карло?,?— прошептала Роксана во сне, почувствовав, как его рука сжимает ее пальцы. Все еще не желая смириться с этими мыслями, он прижал к губам ее руку, которую она безропотно отдала, тихо вздохнув. О, как же она была непостижима, эта тайна, тайна ее существования в мире. Нечто до боли прекрасное, дающее силы и желание жить, насыщаясь из этой чаши Грааля. И как одновременно далека и близка. Женщина, носящая в сердце так много и любившая его несмотря ни на что.Карло вспоминал то, что давно пытался стереть из па-мяти: Венецию и театральную ложу, в которой неиз-менно появлялась ее вуаль, их первую встречу и момент первого расставания, когда она подала руку, садясь в карету, потом нелепую сцену в доме Альбертино, рев-ность, доводящую его до безумия, желание владеть ею безраздельно, их недолгое счастье и ее мечты, которые оказались теперь такими ненужными…Неужели пройдя через все испытания, они так и не нашли того, что искали? И Карло начал перебирать в воспоминаниях моменты, когда она светилась счастьем. Выходило, что это было лишь в двух случаях: когда она писала свои картины и когда смотрела на него, стоящего на сцене.Мысли о театре захватили его, заставив выпустить руку Роксаны и оторвать взгляд от ее лица. Карло перевернулся на спину и уставился в потолок, по которому извивались черные тени: угрожающе вздымались облака, трубили охотники и падала, подломив тонкие ноги, стройная лань. Эти сцены охоты невообразимым образом оказались в ее спальне, совсем не так, как было модно и не раз приходилось ему вот так изучать, лежа в постели очередной соблазнительницы. Никаких купидонов, обнаженных красавиц и богов в облаках. Жертвенная лань, погибающая пред отважным охотником, яростные собаки, атакующие ее красиво изогнутое тело.В складках балдахина прятался свет луны, отчего балдахин походил на подсвеченный театральный занавес. Театр… особенный мир, который дарит и отнимает все. Сцена его?— алтарь, ежевечерне требующий жертвы, порой кровавой. Публика, возносящая на вершины и низвергающая в ад. Трепет, который испытываешь, стоя за кулисами, сравнимый с любовной лихорадкой. Театр?— это страсть, это болезнь. И Карло думал, что уже излечился от нее.Но сегодня Роксана растревожила его сердце, требуя невозможного. Для чего и зачем ей это нужно? Чтобы быть счастливой, только лишь? Или она искала его счастье, его путь, с которого он опрометчиво сошел? Роксана?— путеводная звезда, уютный мирок, приют. Как мало и как много она просит: вернуться в театр, а это значит… лишиться свободы, за которую он так яростно боролся! Свобода от этой пожирающей твари?— театра с его вечно алчущим жертв нутром.А этот восторг и замирание сердца, когда ты стоишь, задыхаясь, под крики ?браво? и тонешь в море цветов и оваций… Неужели что-то сможет заменить его? Блаженство чувств, когда тебя захватывает и уносит в небеса, в иной мир твой собственный голос, способный и возродить, и убить. Чудо музыки, которая преображает лица, смиряет любую толпу, делая ее похожей на стадо божьих агнцев. Парящий над всем этим бог, который заполняет своим существом все пространство зала, бог, воплощенный в музыке.И тут же слезы, обмороки и дорогие подарки?— дьявольская сторона священнодействия, этого обряда жертвоприношения. Поклонение, словно идолу, ему?— Фаринелли. ?Кем он себя возомнил?! Богом?!??— больно звучали в ушах несправедливые, обидные слова, брошенные Генделем как оскорбление, и тут же публика, кри-чащая в исступлении: ?Один бог, один Фаринелли!? ?Но я никогда не хотел быть богом, я?— человек?,?— твердил про себя Карло Броски, глядя на тихо спящую рядом любимую женщину.Быть может, она во всем права, и жизнь его стала никчемной, как не старался он заполнить ее разными делами, все это была подделка под истину. Больно сжалось сердце: самые глубокие и потаенные струны его были задеты. Карло продолжал ворошить воспоминания, словно перелистывая страницы книги.Когда же наконец они смирятся друг с другом?— Фаринелли и Карло Броски, не в подписи на бумаге и не на театральной афише, а в его сознании? Два существа, живущих в одном теле, пусть и похожем на ангела. Когда прекратится их яростная борьба? Карло казалось, наступи такой момент?— и он сможет полноценно жить, не раздирая себе сердце и душу, а просто наслаждаясь жизнью.Они такие разные и такие похожие, но при этом один постоянно пытается задавить другого. В одном живет божественная музыка, а в другом… А что в том, другом?Карло усмехнулся: а что если там ничего, ровным счетом ничего? Вспомнился Риккардо, его злые глаза, искаженное от крика лицо: ?Я тебя создал!?Гендель, гениальный композитор, писавший неимоверные произведения для вечности, не понятый, осмеянный толпой, не признанный, словно родившийся чуть раньше, чем следовало, великий человек, говоривший: ?Без музыки вас не существует. Вы лишь инструмент! Чудовище!?Карло закрыл лицо ладонями, спрятав в них стон и слезы. Неужели, это и есть истина? Карло Броски, служащий коконом для таланта Фаринелли, некой телесной оболочкой и ничем больше. И с недавних пор доказывающий себе и окружающим, что он тоже чего-то стоит: покровительствует молодым музыкантам, помогает беднякам, учит детей, строит дом, все это?— Карло Броски.Голова начала болеть так, словно в ней пульсировала и переливалась горящая смола. Но все это мог делать любой человек, просто обладающий деньгами и властью. Итак, никаких заслуг, которыми мог похвастать Карло Броски. Так для чего тогда это пустое существование? Не для того ли, чтобы из каких-то своих непонятных целей уничтожить Фаринелли?Роксана… он до сих пор не знал, кого она любит. И судя по ее настойчивым просьбам вернуться на сцену, она хотела видеть Фаринелли, а не Карло Броски. Того, кто заточил ее вместе с собой в этом доме, заставив разделить его пустую жизнь. Разве этого она хотела, когда говорила о путешествиях, о разных странах, о долгожданном возвращении домой? Фаринелли мог дать ей все это, не Карло.Ночь плотнее охватывала своими объятиями дом, словно погружая его на морское дно. Ни звука не доносилось из приоткрытого окна. Страшная звенящая тишина и полный мрак. Страх возвращался снова и снова, пробираясь в сердце тихими шажками, как ни пытался приглушить его Карло.Больше всего на свете он боялся одиночества, боялся его с самого детства: тогда, когда ругал за неправиль-ную ноту Порпора, когда умер отец, когда его оскорб-лял Гендель, когда сбежала Роксана и когда Риккардо истекал кровью по его вине. Не в силах больше справляться с нахлынувшей болью, Карло повернулся и, застонав, сжал голову руками.?Только бы скорее наступило утро?,?— твердил он себе.Мне снилось что-то простое, что-то знакомое, вроде зеленого поля с цветами, но в этом простом и ярком сне таилась неведомая мне опасность. И самое неприятное было то, что невозможно было разобрать, где и в чем она таится. Вроде бы: зеленая краска луга, алые маки на нем, голубое небо… откуда во всем этом угроза? Я пыталась понять ее причину, но тщетно. Все так же зеленела высокая трава, шевелились от ветра головки цветов, и я брела по этому полю неизвестно куда. А затем мне стало так грустно, что сердце мое, переполненное печалью, стало просить слез, чтобы облегчить эту невыносимую тяжесть. И я заплакала, горько и безутешно.Эти слезы меня и разбудили. Не сразу разобрав, где грань сна и яви, открыв глаза, я пару мгновений просто смотрела в темноту, а потом даже не услышала, а скорее почувствовала тяжелое дыхание Карло. Он лежал, отвернувшись от меня, закрывшись руками, словно скованный болью и страхом. Его душили сдавленные рыдания, он весь дрожал.—?Карло! —?я попыталась убрать от лица его руки, за которыми он прятался. Как давно его не посещали эти приступы, и вот опять…Что делать и чем ему помочь, я не знала. Был бы здесь Риккардо, он быстро бы расправился с этим с помощью опиума. Быть может, он был тогда прав, и это единственное средство для Карло?! Вскочив с постели, дрожащими руками я зажгла все свечи.—?Карло, скажи мне, что? —?мне наконец удалось разжать его руки, и я увидела испуганное и искаженное болью бледное лицо. Я увидела на его ресницах крошечные капельки. Сверкая, они стекали вниз по щекам.—?О, Карло! —?вскричала я в панике, чувствуя себя ужасно бессильной. —?Не плачь, caro, не плачь! Что с тобой? Скажи мне, умоляю!Он вырвался из моих рук и отвернулся. Слишком расстроенная и испуганная, чтобы соображать, что делать, я положила руку ему на плечо и начала гладить его, пы-таясь успокоить. Спустя какое-то время его перестали терзать рыдания, он повернулся ко мне и положил голову мне на грудь, прижимаясь, словно ребенок. Мои руки сами собой опустились ему на спину, а заплаканное лицо коснулось его волос.—?Не плачь, Карло,?— шептала я, гладя его волосы и целуя в лоб без всякой надежды на утешение и не имея никакого иного желания, кроме как утешить его. Он нуждался во мне, он спрятал лицо у меня на груди, как будто думая, что я могу укрыть его от всех опасностей мира. Жизнь не готовила меня к этому, я и не представляла, что может наступить такой момент?— бесконечно трогательный и настолько пронизанный болью. Его спина под моей рукой казалась прохладной и гладкой, как шелк. Одной рукой я прижала его к себе, а другой обняла голову, пальцы утонули в его густых, вьющихся волосах. Двадцать с лишним лет моей пустой жизни исчезли, растворились. Теперь они не имели значения, и если бы мне пришлось прожить еще столько же пустых лет, то я, не думая, согласилась бы, лишь бы вот так держать его в своих руках хотя бы мгновение, но?— Боже! —?пусть этот приступ скорее закончится!Карло поднял голову, в его взгляде таился немой вопрос. Этот взгляд, остановившийся, не видящий огня свечи, пугал меня, и я, словно девочка, оставшаяся один на один перед чем-то страшным, расплакалась, уткнувшись в Карло, вцепившись в него руками.—?Карло, прошу тебя, скажи мне что-нибудь! Что случилось?В ответ он зажмурился, покачал головой, а спустя несколько минут тяжело вздохнул и, взяв мою руку, тихо прошептал:—?Ничего. У меня просто болит голова. Сейчас пройдет. Я тебя напугал. Прости, cara!Я видела, что он меня обманывает, но пусть, лишь бы ему стало легче. Усевшись на кровати, я уложила его голову себе на колени и стала баюкать, как ребенка.—?Сильно болит? —?стараясь не шевелиться, в ответ он молча прижал к губам мои пальцы своей дрожащей ледяной ладонью. —?Хочешь, я принесу тебе горячего чая или молока?В ответ опять молчаливый ответ?— ?не надо?. Когда прошло полчаса, а Карло не становилось лучше, я начала подумывать о том, где можно ночью раздобыть опиум. Я пришла в такое отчаяние, что была согласна на все, даже на это. Перебирая его волосы, я вспоминала все молитвы, которые когда-либо знала. Когда стали догорать свечи, он перестал дрожать и лежал в моих объятиях совершенно неподвижно, лишь слабое дыхание говорило о том, что приступ прошел.Карло глубоко вздохнул, протянул руку, как будто хотел прижать меня к себе, и забылся сном, а ближе к утру уснула и я, не выпуская его из объятий.Как же мудр тот, кто надеется на утро, веря, что с приходом нового дня обновляется мир, забываются вчерашние мысли и все плохое остается за волшебной чер-той рассвета. Карло открыл глаза?— на смену отчаянным мыслям пришли совершенно другие.Роксана так и уснула, полулежа, положив голову на резную спинку кровати, лицо ее было измученным и бледным, словно у святой Сусанны на старинных фресках. Осторожно уложив ее поудобнее и укрыв одеялом, Карло кончиками пальцев провел по нежной щеке, испытывая острое чувство любви и благодарности. Стараясь не разбудить ее, он тихо выбрался из постели.В монастыре его ждал друг, отец Мартини, который мог разрешить большинство проблем одним только своим мудрым словом. Они сблизились как-то сразу, и вскоре их дружба переросла в такие доверительные отношения, что Карло искал в этом пожилом образованном священнике ответы на многие свои вопросы, с которыми не мог справиться сам.Отец Мартини обладал непререкаемым авторитетом в Болонской Академии, являя собой живую легенду музыкальной Италии. Этот удивительный человек с недавних пор обитал в монастыре Сан-Стефано, в небольшом уютном домике, наполненном книгами по истории музыки и церкви. Карло обожал проводить там время, впитывая в себя все те знания, которые гнездились в голове этого старого мыслителя, разговаривать с ним об искусстве и жизни. Джамбаттиста Мартини был известен как археолог, путешественник, библиофил, непревзойденный знаток музыкальных трактатов, обладатель уникальной библиоте-ки в 17 тысяч томов, в которую входили бесценные но-ты и музыкальные исследования. Он был собирателем старинных рукописей, в том числе и нотных. А как органист Мартини много лет работал над созданием ?Истории музыки с древнейших времен?.Кипучую общественную жизнь этого человека прервала тяжелая болезнь: кашель отнимал его силы, распухшие ноги не позволяли подниматься к соборному органу. ?Уже пять лет я страдаю астматической грудной болезнью,?— говорил он,?— каковая вынуждает меня каждые полтора месяца дважды отворять кровь …? Но он продолжал работать и был первоклассным преподавателем.С недавних пор он взялся за написание книги ?Еsemplare ossta sagio di contrappunto? (?Основы кон-трапункта?), в которой старался изложить свои взгляды на современную музыку и описать свой опыт работы с начинающими композиторами. Монастырь, в котором поселился отец Мартини, предоставлял замечательную возможность не только для спокойной работы, но и со-зерцательного отдыха.Монастырь Сан-Стефано, в который направился Карло, был поистине поразительным по красоте и богатству своей истории местом. Побывавшему там надолго врезались в память прекрасная архитектура церквей и те величайшие святые реликвии, которые монастырь бе-режно хранил веками.Само это место было уникальным и единственным в мире по своему значению: шесть церквей здесь соединялись в единый комплекс. История их возведения растянулась на десятки столетий.Изначально епископ Петроний организовал христианский монастырь на месте языческого храма египетской богине Изиде. Отсюда началась история знаменитой базилики. Когда арабы завоевали земли Средиземного моря и закрыли проход в Иерусалим, христиане стали строить монастыри, куда верующие могли бы беспрепятственно совершать святые паломничества. Сохранились такие святые места в Италии в городах Бриндизи и Пизе, в Эфиопии?— Славная Лалибелла. Между ними одним из самых важных является святой болонезский Иерусалим, который позднее получил имя святого первомученика Стефана.С начала VIII века монастырь стал принадлежать монахам–бенедиктинцам. Этот замечательный монастырский комплекс состоял из Храма Креста Господня, Крипты, Храма Воскресения Христова, Храма святых мучеников Виталия и Агриколы, Церкви Пресвятой Богородицы.Chiesa del Crocifisso был возведен в IV веке и сохранил в себе все черты сурового средневековья: просторный зал с узкими окошками и с нависающим древним дере-вянным сводом. В глубине открывалась взору высокая лестница, ведущая к алтарю храма. Лестница являлась прототипом той, по которой Иисус Христос шел на суд к Пилату и оригинал которой?— Scala Santa?— находился в Риме. Над лестницей нависал Крест с распятым Христом?— произведение художника Simone de Crocifissi 1380 года. И возникало ощущение присутствия на Голгофе. Наверху, в глубине, находился алтарь из желтого мрамора, привезенного из Вероны, и фреска, изображающая Распятие Христа художника Микеле из Модены.Спустившись по одной из маленьких лесенок вниз, можно было попасть в тесное темное помещение, разделенное на пять нефов круглыми колоннами с капителя-ми. Это была Крипта?— образец протороманской архитектуры, устроенная аббатом Мартином. Одна из колонн, высотой в рост Иисуса Христа, была привезена в Болонью из Иерусалима.В глубине Крипты на красивом мраморном алтаре водружена рака святых мучеников?— Виталия и Агриколы. По двум сторонам алтаря?— фрески, изображающие сцены истязания этих святых мучеников за Христа.Вернувшись обратно в Храм Креста Господня и повернув направо, можно было оказаться в Basilica del Sepolcro. Этот храм называли ?древним сердцем христианской Болоньи?. Изображенный в храме гроб Господень являлся самым старейшим в мире. После своей смерти в 450 году здесь был захоронен епископ Петроний, но затем его мощи были перенесены в собор, названный его именем, так как никто не мог быть погре-бен в этом месте.Basilica dei santi Vitale e Agricola?— старейшая из всех церквей в монастыре святого первомученика Стефана. Здесь и находилось капище языческой богини, на месте которого возник христианский храм. На месте алтаря возвышался саркофаг святого Агриколы. С правой стороны, у стены, стоял крест, напоминающий верующим о распятии Спасителя и о мученической смерти на кресте святого Агриколы.От церкви Воскресения Христова открывался выход на двор Пилата, названный так в воспоминание о евангелическом Litostrotos?— месте, где Пилат судил Иисуса Христа и умыл руки в знак своей непричастности к каз-ни. Во дворе стояла мраморная водосвятная чаша 730–740 годов, указывающая на Таинство Крещения.Под портиками располагались захоронения и капеллы. Одно из захоронений принадлежало святой Иулиане?— богатой вдове, которая пожертвовала много средств на строительство монастыря святого Стефана, а также на церковь, построенную во Флоренции.Из двора Пилата можно было попасть в Храм святых мучеников. Строительство этой церкви проводилось во времена императора Константина. Она включала в себя пять капелл, где были представлены работы современных творцов христианского искусства. Среди них знаменитая работа скульптора Luigi Mattei, изображающая Христа после снятия с Креста.Монастырский дворик был исполнен в чисто романском стиле, а по периметру его окружали аркады двойных колонн. В центре возвышался каменный колодец. Сюда не проникал шум города, и казалось, что время замерло, остановившись.Но самой прекрасной в монастыре была Chiesa della Benda della Madonna, которая хранит самые важные реликвии этой церкви, среди которых узкая полоска из ткани?— Бенда, которую носила Пресвятая Богородица.Для того чтобы насладиться всем этим великолепием, воистину не хватило бы и недели, и было неудивительно, что попадая туда, Карло буквально терял счет вре-мени. Сегодня он решился на самый важный разговор, от которого зависело очень многое. Полный надежд на удачный исход этой поездки, Карло торопился и одновременно с этим безумно переживал. Лишь только его карета остановилась у входа в монастырь, он почти бегом преодолел расстояние от нее до домика своего друга и духовника.Отец Мартини встретил его на улице и тут же заключил в объятия.—?Сын мой, я с утра чувствовал, что ты скоро приедешь! Сознаюсь, что несколько раз в мое окно стучала ласточка. Прислушавшись к этой примете, я отложил все дела и вижу, что не ошибся.Священник, не выпуская руки Карло, ввел его внутрь домика, где царил полумрак и тишина, клубился аромат свечей и ладана.—?Вы правы, отец, мне необходим ваш совет, и я смею надеяться, что в вашем лице найду помощника в решении одного вопроса, на который я давно безуспешно пытаюсь найти ответ. Мне многое хочется поведать вам, и даже то, в чем я сам себе боялся признаться.Отец Мартини подвинул ближе к Карло старое вытертое кресло и, разлив по чашкам ароматный кофе, уселся и приготовился слушать, не перебивая и не торопя взволнованного собеседника. Карло, однако, не знал с чего начать: слишком многое хотелось ему рассказать и о многом спросить, но все казалось важным и первостепенным.—?Отец, вы единственный человек, которому я могу довериться, зная, что в вашем лице найду дружеское расположение и поддержку…—?Да, это верно, сын мой. Но твой вид сегодня беспокоит меня, как ты себя чувствуешь?Карло смутившись, опустил глаза:—?Благодарю вас за вашу заботу обо мне, сейчас хорошо… Но вы угадали, сегодня ночью я снова пережил приступ.Отец Мартини вскинул печальные, по-старчески мутные глаза, протянул руку и мягко дотронулся своими прохладными пальцами до сжатых рук Карло:—?Мне очень жаль!Помолчав, Карло продолжил, не поднимая глаз, будто стыдясь того, что с ним происходит:—?Отец, мне тяжело видеть, как из-за меня страдают те, кого я люблю.—?Отчего у тебя такие мысли, друг мой? Насколько я знаю, а знаю я немало благодаря добрым людям в округе,?— священник улыбнулся,?— ты ведешь жизнь совершеннейшего праведника и тебя не в чем упрекнуть.—?Это не так, это совершенно не так!—?Ах, вот и нашелся повод укорить тебя! Упрямство, сын мой,?— это единственный грех, от которого тебе еще предстоит избавиться. Поверь мне, как другу, смею на это надеяться, что я таковым являюсь, ты иногда слышишь только то, что хочешь слышать и видишь только то, что хочешь видеть. Я дам тебе совет: прислушайся к тому, что говорят вокруг, и тогда ты увидишь, что все не так мрачно, как рисует тебе твое воображение. Так ты говоришь, приступ снова повторился? Ты опечалил меня. Мне казалось, что болезнь отступила, и новая жизнь здесь никогда не позволит ей вернуться,?— священник тяжело вздохнул. —?Расскажи, как это произошло.—?Я не знаю, отец, я никогда не мог угадать, когда это начнется. Раньше я связывал это с усталостью и… —?Карло умолк, погрузившись в воспоминания.—?И чем-то еще,?— продолжил священник,?— что упорно не хочет воспринять мой разум, сын мой, от чего открещивается твое сознание, отстраняясь и уходя в это болезненное состояние. Так что же?Карло поднял на священника потемневшие глаза:—?Выходит, что эта болезнь своего рода защита от чего-то? Возможно.—?Так от чего ты прячешься, друг мой?—?От себя… от своих мыслей, быть может.Отец Мартини не перебивал, он мягко улыбался, как ни в чем не бывало, и по его лицу можно было прочесть, что все суета, что нет ничего такого, что нельзя испра-вить, кроме смерти. Он ждал, когда потерянный и застигнутый врасплох самим собою Карло найдет силы продолжить откровенный разговор.—?Вы знаете, меня очень беспокоит Роксана. И мне страшно думать о том, что я являюсь причиной ее несчастья. Она плачет, так часто плачет, как никогда раньше. Даже когда она вынуждена была терпеть выходки Риккардо, она никогда так сильно не страдала, как теперь.—?Действительно, это неприятная новость. Но ты уверен, что ее слезы связаны с тобой? Почему ты так решил?—?Я ни в чем не уверен, мне просто больно видеть ее несчастной.—?Ты пытался с ней поговорить?—?Отец, это бесполезно: она ни за что не сознается, не скажет того, что может огорчить меня, никогда. Она…—?…любит тебя,?— закончил за Карло священник.—?Это я знаю. Но, понимаете, отец, можно любить человека и все равно делать его несчастным. Я страдаю от того, что не могу дать ей того, в чем она нуждается.—?Ты снова ошибаешься, Карло! Откуда такие мысли?—?Я просто это знаю. Я помню, как она мечтала и доверяла эти мечты мне, но я не смог сделать для нее и половины.—?Ну так сделай то, что в твоих силах. Друг мой, человек обречен в этом мире, мы многого лишились, когда Адам был изгнан из рая, но стоит ли делать из этого трагедию? И разве недостаточно много взамен Эдема дал человеку Господь? Зная тебя, я могу предположить, что гнетет тебя именно то, что ты по каким-то причинам упрямо не хочешь разрешить. Можешь всегда рассчитывать на мою поддержку, сын мой. О каких еще мыслях ты не рассказал мне, поделись! Незачем держать это в себе, когда есть человек, способный разделить с тобой груз переживаний. Я вижу, что в твоей душе происходит серьезная борьба, что тебя гнетет что-то, что может являться причиной болезни.—?Сегодня ночью, перед тем, как это началось,?— Карло поморщился и вновь сжал пальцы так, что они побелели,?— ко мне пришла странная мысль, которую я вос-принял как откровение. Я не мог ответить сам себе на простейший вопрос: кто я? Внутри меня поселились два человека, и они ведут яростную борьбу. Почему-то раньше меня это не сильно заботило, и в моей жизни все было ясно: у меня был брат и музыка, которую он писал для меня, пока все не изменила Роксана. Она появилась в моей жизни неожиданно, для нас обоих… Мы были так счастливы, найдя друг друга, каждый раз я надеялся на встречу с ней так, как будто от этого зависела моя жизнь. Я ни на минуту не мог расстаться с ней и потом… мы пытались жить как прежде, но это оказалось невозможным. Мы трое ужасно ссорились, мне стыдно в этом признаться, отец, но однажды из-за такой ссоры чуть не погиб мой брат,?— Карло закрыл лицо руками и долго не мог вымолвить ни слова.—?Как это случилось? —?Мартини нахмурился, глубокая морщина прорезала его лоб.—?Я толкнул его… он упал на осколок зеркала… Риккардо серьезно поранился и истекал кровью. Отец, на моих руках кровь брата,?— со слезами на глазах прошептал Карло.В ответ священник только молча покачал головой.—?Врач приехал не сразу, но благодаря Роксане Риккардо остался жив, а я… я снова был в беспамятстве, я даже не услышал, как она покинула дом. Взяв на себя всю вину и по собственной воле заточив себя в замок, словно в каменный мешок, она была сама себе и судья, и тюремщик. Мы находились в разлуке с ней больше года, я не знал, где она и что с ней. Самое страшное было даже не в ее потере, а в том, что, как мне казалось, она не любила меня, она не захотела быть со мной, я чувствовал себя тем, чем меня считали,?— чудовищем. Вот верное определение тому существу, что сидит сейчас перед вами, отец… Я думал, что не смогу пережить эту потерю, но меня спасла испанская королева, подарившая мне душевный приют и новую семью,?— при этих воспоминаниях черты Карло смягчились, и в глазах его стояли уже светлые слезы, которые появлялись на его глазах каждый раз при одной лишь мысли об Испании.—?Да-да, я слышал, мой друг. О том, что ты спасал Филиппа-безумца от черной меланхолии, говорит вся Европа, и это лишний раз доказывает твое благородство, чистоту души и твою доброту.—?Отец, о чем вы говорите? Я прятался там от самого себя, будучи не в состоянии дальше жить прежней жизнью! О каком благородстве вы говорите? Рядом с королем я мог чувствовать себя кем-то иным, а не… —?Карло не смог закончить фразу из-за вновь нахлынувших переживаний.—?У тебя большое сердце, сын мой. Что бы ты ни говорил, человека судят по поступкам, а не по намерениям! Тебе ни за что не удастся изменить мое мнение,?— Мартини снова смягчился и нежно смотрел на своего друга. —?Я хочу, чтобы ты хоть немного полюбил себя и был к себе чуть более благосклонным и менее требовательным. Признаюсь, что я, старый человек, проживший жизнь, поражен силой твоего духа и тем упорством, с которым ты стараешься стать человеком с большой бук-вы. Хотя в твоем случае я не знаю, к чему еще стремиться: у тебя могли бы поучиться многие из тех, кто окружает меня в этом монастыре.Карло по привычке смущенно прижимал к губам свои длинные пальцы, жившие как бы своей собственной жизнью.—?Друг мой, раз ты приехал ко мне, позволь мне воспользоваться нашей замечательной дружбой и просить тебя сыграть мне что-нибудь, чтобы порадовать мое сердце.—?С радостью, отец мой,?— Карло взял несколько аккордов,?— ваш клавесин совершенно расстроен, я привезу вам новый инструмент.—?Вот и еще одно доказательство твоей доброй души,?— старик уселся поближе к инструменту и закрыл глаза, чтобы не пропустить ни звука.Только лишь Карло занял место за инструментом, как лицо его преобразилось: глаза засветились, и на губах заиграла улыбка. Перебирая клавиши своими изумительными пальцами, он заставил очнуться ото сна и старый инструмент, и, казалось, весь домик, пропахший пылью старинных фолиантов.Он размышлял, что же такое исполнить, чтобы угодить старику, и начал с sonata da chiesa Алессандро Скарлат-ти, а потом исполнил несколько произведений Антонио Лотти, Перголези и закончил ?Колыбельной младенца Иисуса? неизвестного итальянского автора, вызвав сле-зы на глазах священника. Так незаметно прошли часы, оторванные от мирской суеты. Действительно, время здесь как будто не существовало.Карло взглянул в окно: почти отвесные парапеты, остроконечные крыши из шиферных плит, башенки с галереями, похожие на корзины. Повсюду со стен спускались заросли плюща, и ветер качал макушки тополей. Виноградные лозы и жасмин обрамляли все вокруг и прикрывали окна келий.—?Отец, иногда я завидую вам: жить в таком удивительном месте, посвятить себя молитве и книгам… Если бы я мог так жить!—?Карло, только растения созданы, чтобы расти на одном месте, люди же предназначены для того, чтобы двигаться и общаться друг с другом. Но ты же не цветок, а человек. Или ты хочешь стать монахом?—?Не знаю, отец. Может быть, я смог бы им стать.—?Сын мой, не огорчай меня. Что за странные желания! Ты молод, у тебя есть для кого и для чего жить. Так почему же ты упорно ставишь крест на себе?—?Простите, отец, это проявление моей слабости. Конечно, вы правы: для жизни в монастыре слишком серьезные и крепкие узы связывают меня.—?Если бы ты произнес эти слова без твоей искренней улыбки, я бы всерьез забеспокоился, но вижу, что все куда лучше, чем можно представить. Твое лицо преображается при воспоминаниях о тех, кого ты любишь.—?Вы правы, отец. Знаете, скоро Риккардо подарит нам еще одного Броски!—?Поздравляю! Наконец-то счастливая новость, за которую не грех выпить старого вина,?— Мартини вышел за дверь и через пять минут был накрыт стол, где среди скромных монастырских кушаний появилась пыльная бутылка с восхитительным вином. После обеда друзья отправились в монастырский садик, чтобы продолжить начатый разговор.—?Итак, мой друг, я хотел бы услышать, к чему же ты пришел, размышляя о своих внутренних противоречиях. Что за два человека живут в тебе, нетрудно догадаться… —?ласточки летали низко, почти задевая своими острыми крыльями сутану старика. —?Достичь гармонии с самим собой?— это самая сложная задача, она бывает не под силу и старым монахам, которые живут лишь молитвами и этой внутренней борьбой. Что касается тебя, то прошу, относись к себе мягче, ты слишком непримирим, слишком требователен к себе. Ты стремишься к совершенству во всем, но помни, что оно недостижимо! Хотя путь к нему, которым ты идешь, порой преодолевая себя, похвален. Я уверен, что причина твоих приступов кроется именно в этом противоречии и борьбе. Что ж, они совершенно не говорят о твоей слабости, напротив, доказывают твою силу. У тебя необыкновенная душа, доброе и смелое сердце, пытливый ум, и обладая этими качествами, ты легко справишься с любыми проблемами. А я буду продолжать молиться, выпрашивая у Господа милостей для тебя и твоих близких.Карло, низко склонившись, поцеловал руку священника. По дороге домой он был спокоен, потому что этот нелегкий выбор, который терзал его долгие месяцы, был наконец-то сделан.IVШколаМеня разбудил солнечный свет и чудесный аромат: рядом на постели стоял серебряный поднос с чашкой моего любимого кофе, сыром и красивой, мокрой от росы розой. Сладко потянувшись (боже, как приятно!) и закрыв глаза, я полежала так еще немного, а потом принялась за завтрак, читая записку, оставленную мне на подушке. ?Моя Роксана, прости за то, что заставил тебя пережить этой ночью… Со мной все в порядке, благодаря тебе, мой ангел. Я до вечера буду у отца Мартини, не беспокойся. Твой Карло? и еще одна строчка: ?Как ты красива, cara!?Сердце замирало от восторга и любви, я перечитывала вновь и вновь эти слова, представляя, как он писал их, что при этом думал и как смотрел на меня, когда я спа-ла. Такой нежный и заботливый, такой любящий и трогательный, мой любимый Карло! Я не догадывалась, зачем он отправился к отцу Мартини, но подобные визиты не были редкостью.Впереди меня ждал новый день, который я намерена была посвятить живописи. В последнее время я не давала уроков в школе: слишком издерганными были мои нервы, а приходить к ученикам в плохом настроении было не в моих правилах.Лишь только я попросила оповестить всех в окрестности, что сегодня будут занятия, Эмилио скрылся углом. Я была уверена, что спустя пару часов мой класс будет полон, за мольбертами рассядутся мальчики и одна единственная девочка Джулия, и будут восхищенно таращиться на то, как из-под моей кисти появляются море, горы, облака.Реакция детей на то, что могла творить моя кисть и мои мелки, была неописуема?— они толпой наваливались мне на спину, висли на плечах, щекоча шею и щеки своим дыханием, рассматривали, широко раскрыв глаза, мою работу и восклицали: ?Ах! Ох! Смотри-смотри! Прямо как настоящее!?Меня это забавляло, и иногда я усаживала кого-нибудь из ребят в центре класса и писала портрет, что было за-тем прекрасным подарком для родителей, которые от-носились ко мне с доверием и теплотой. Лишь одна семья огорчала меня?— семья Джулии…Она тайком сбегала на занятия, без памяти влюбившись в рисование, хранила за корсажем черный угольный карандаш и бесконечно рисовала все, что видела вокруг. Эта девочка обладала талантом, она могла бы стать прекрасным художником, если бы серьезно училась. Но, увы, родители были настроены крайне отрицательно и, более того, винили меня в том, что девочка увлеклась этим ?пустым, глупым и недостойным женщины заня-тием?. Конечно, по мнению большинства, место женщины на кухне. И Джулии была уготована участь простой домохозяйки, матери семейства, тяжелая доля служанки при богатом доме, если повезет, а если нет, то работа в поле и на виноградниках.Джулия была босоногой смуглой девочкой семи лет, с красивыми тяжелыми косами, черными, как маслины, глазами и прозрачной легкой фигуркой. Она нашла во мне и подругу, и покровителя, а еще отклик на то, что поселилось в ее маленьком сердце?— любовь ко всякой красоте, будь то зеленый луг или цветы, скалы и море или стадо белых коз. Вместе нам было весело и интересно, но какой дорогой ценой доставались ей наши прогулки!Я видела синяки на ее плечах и руках, которые она тщательно скрывала от меня под простым платком, на вопросы отвечала лишь, что она упала или поцарапалась, когда работала и ухаживала за животными. В первый раз, увидев побои, я долго не могла прийти в себя, вече-ром рыдала и требовала разобраться с родителями бед-ного ребенка, но… сделать было ничего нельзя, меня не поддерживал практически никто, и Карло велел мне не вмешиваться в чужие семейные дела. Частенько на этой почве мы с ним ссорились, и в конце концов я отступилась и стала придумывать, что можно сделать, не прибегая к посторонней помощи.Сегодня в классе собрались почти все, кто был мне уже хорошо знаком, все, кроме Джулии. Никто не мог мне объяснить, почему она не пришла, а Эмилио сообщил, что отец запер ее в доме сразу, как только увидел его, бегущего по улице в сопровождении других учеников. Это меня расстроило до невозможности?— еще одна проблема в череде навалившихся в последнее время.—?Что ж, друзья, приступим к занятиям! —?я стала терпеливо объяснять, что такое композиция и как ее нужно строить.Уже через полчаса довольные мальчишки сооружали натюрморт из всего, что находили вокруг: в центр клас-са они притащили стол, на него навалили фрукты, та-релки, чашки, кто-то принес с улицы рыбачью сеть и обломки деревянных граблей. В этом хаосе я пыталась работать, стараясь не замечать странных и лишних деталей, больше рисовать по воображению.Мои же ученики, довольно сопя и рассевшись по кругу, старательно срисовывали то, что минуту назад нагромоздили, и сами же смеялись над своими работами.Меня не отпускали мысли о девочке, и сердце ныло, когда я представляла все те ужасы, что угрожали ей. Нищенская жизнь, тяжелая работа, которая сведет ее в могилу еще до сорока, никакой отрады для души, никакой радости в жизни.Все! Сегодня я решилась сходить к ее родителям, чтобы просить о милости?— о разрешении посещения моих уроков. За суетой и смехом часы занятий пролетели быстро. Мальчишки, держа под мышкой рисунки, побежали по домам, мутузя друг друга на пыльной дороге. Их будущее рисовалось мне почему-то не столь печальным, как у этой несчастной девочки.Ее заперли, она действительно сидела под замком и плакала. Я смогла рассмотреть ее несчастное лицо в одном из окон. Ко мне вышел отец девочки, Джорджио, еще молодой мужчина, но лицо его сплошь было изрезано морщинами: крестьяне быстро старели от тяжелой работы на солнце. Он скрыл свою антипатию ко мне за низким поклоном и деланной улыбкой, а я, долго не церемонясь, начала убеждать его быть милосердным.—?Джорджио, я пришла к вам с простой просьбой. Что вам стоит разрешить дочке рисовать? Или вы считаете, что из-за этого она станет хуже работать дома? Она лишена всяких радостей, так дайте ей почувствовать себя счастливой хотя бы пару часов!—?Синьора, я не скрою, что мы против этих ваших занятий, но еще более против того, чтобы вы сбивали с пути мою дочку, которую просто не узнать. Она убегает из дома, она витает в облаках вместо того, чтобы помогать матери по хозяйству! Для чего ей ваши художества? Что за глупость, что за блажь?У меня вспыхнули щеки:—?Вы хотите сказать, что-то, чему я посвятила свою жизнь,?— глупость и блажь? Так, Джорджио? Вы это хотели сказать? Ну что ж, вы не одиноки: большинство мужчин, которые узнают, что я художница, начинают относиться ко мне как к сумасшедшей. Но поверьте, что женщина в состоянии писать настоящие картины, устраивать выставки, расписывать храмы и жить, зарабатывая этим неплохие деньги! Может быть, хоть это вас убедит, и вы наконец разрешите девочке общаться со мной? Впоследствии я хотела бы отправить ее на обучение в город.При этих словах глаза его полезли на лоб:—?Что?! —?вскричал, совершенно взбесившись, крестьянин,?— никогда я не дам на это согласия! И если вам так нравится заниматься вашим кощунством, то занимайтесь! Но мою дочь не трогайте!—?О чем вы говорите? Я не понимаю вас!—?А то я не знаю, чем занимаются эти художники!—?Да вы просто темный человек! Вы сами необразованны, и желаете такой же участи своей дочке, как вам не стыдно!—?Знаете что, синьора, Джулия вам не игрушка! Что за блажь забивать ее голову разными глупостями. Ей и всем остальным, чья участь?— работа на виноградниках, кому никогда не стать никем иным, и у кого нет столько денег, сколько есть у вас на все эти глупости.—?У меня тоже ничего не было, если хотите знать! Я с детства пишу и учусь, и благодаря трудолюбию, и тому, что вложили в меня учителя, я получила, как вы говорите, деньги, хотя это не цель, но пусть даже будет так! У этих ребят есть шанс, он есть у каждого человека, тем более у вашей дочки, которую бог наделил талантом! И вы слепы, вы предпочитаете не замечать этого! Вам выгодно держать ее, словно рабыню. Мне жаль, что мне не удалось убедить вас,?— уходя, я обернулась и, собрав в душе всю свою злость к этому человеку, пообещала,?— и еще, если вы будете бить девочку, я упеку вас в тюрьму, так и знайте!В ответ он расхохотался. Этого человека невозможно было переубедить. Ни перспективы будущего Джулии, ни наличие у нее таланта, ни мое желание оплатить ее обучение, ничто не могло поколебать его. В итоге мне пришлось уйти ни с чем, бедняжка помахала мне из окна своей комнаты, вытирая слезы ладошкой и силясь улыбнуться.Эта неприятная история, с которой нельзя было ничего поделать, чтобы разрешить ее, угнетала меня. Настроение, такое бодрое утром в классе, сменилось печалью, и, чтобы скрыться ото всех, я ушла на море, прихватив с собой этюдник и краски. Море по-осеннему хлестало волнами по голым камням, ветер сменился с теплого и ласкового на холодный северный. Совсем скоро придут холода, и солнце скроется на целый сезон. Боже, какое тоскливое время ожидало меня: о работе на воздухе не могло быть и речи. Раньше в такое время спасал театр, которому я отдавалась всей душой.Что нас ждало в эту зиму? Не знаю. Но в одном я была уверена: никто не мог бы остановить меня в аренде театральной ложи в Венеции, даже если бы для этого мне пришлось переехать и снимать угол, как раньше. Ради оперы я была готова на все. Разделит ли мою страсть Карло… не знаю, мне бы очень хотелось на это надеяться.И сейчас, сидя на пустынном берегу, я горько жалела о тех словах, что в сердцах наговорила ему. Для чего и ради какой своей прихоти я ворошила старое? Как я была несправедлива к нему в тот час, когда требовала вернуться на сцену!Ничего сегодня не удавалось: пальцы мерзли, краски застывали, ветер срывал с меня шляпу. Захотелось вернуться домой, забраться под теплое покрывало с чашкой горячего чая из трав.Джулия волновала меня. Что если ее отец, совершенно рассвирепев от моего визита, обрушит весь свой гнев на нее?И как, оказывается, я слаба, ничего не смогла сделать в ее защиту. И все мои добрые намерения разбились о непреодолимую преграду. Я так хотела помочь, принять участие в ее судьбе, желая лучшей доли, а в итоге наслушалась оскорблений, от которых опускались руки. Но, вспоминая горящие глаза любопытных и веселых мальчишек, сидящих в кружке перед мольбертами, мне хотелось учить их еще и еще, пускай даже все их роди-тели соберутся и изобьют меня, как они бьют своих родных детей!Ждать благодарностей от этих необразованных крестьян было глупо, но и уподобляться им тоже было нельзя. Сколько мальчиков с удовольствием и мечтами о будущем учились музыке благодаря Карло! Многих из них (я была в этом уверена) ждала другая жизнь, попытка вырваться из нищеты, поступить в консерваторию… Карло дарил им надежду и давал шанс. Пусть не всем из них повезет превратиться в известных музыкантов, но все станут лучше и образованнее благодаря этим занятиям! Я тоже хотела быть полезной и приложить свои усилия к тому, чтобы сделать этих детей лучше, умнее, образованнее.Когда же придет то время, когда женщина перестанет быть слабой и униженной, прекратит довольствоваться вторыми ролями, сама будет решать свою судьбу, когда к ней станут относиться с уважением и прислушиваться к ее мнению? Я уверена, что такое время обязательно придет, пусть и не скоро. И тогда девочки будут учиться в школах, строить свою жизнь так, как им заблагорассудится. Женщина сравняется с мужчиной в правах и из бесправного существа превратится в свободного и счастливого человека!Обуреваемая целой гаммой чувств, я добралась до дома, сад уже окутал вечерний туман, цветы благоухали, насыщая своими ароматами воздух, на небе светились первые звезды, природа отдыхала и готовилась ко сну. Продрогнув на море, я торопилась укрыться в своем уютном гнездышке, где все дышало добротой.Катрин, накрывшая ужин в большой столовой, встретила меня с улыбкой и поинтересовалась моим здоровьем и настроением. Синьор Лучиано, занятый какими-то книгами, Эмилио, поспешивший принести мою шаль,?— все были добры ко мне и искренни в своих чувствах. Это был настоящий дом, где меня ждали, где меня любили, где не было места невежеству и злости, с которыми я столкнулась сегодня в деревне.И все это благодаря Карло! Я была уверена, что люди вокруг просто переносят свои чувства к нему на мою персону. Его невозможно было не любить! Его обожали все: от мала до велика, и знатные господа, и бедняки. И для каждого он находил время и готов был окружить заботой и вниманием любого, кто в этом нуждался. Добрый, самоотверженный человек, рядом с которым невольно начинаешь ощущать свои недостатки и испытываешь желание становиться лучше.—?Синьора, прошу вас,?— Катрин принесла горячий чай в красивом белом чайнике и налила его мне в чашку. —?Я ждала вас, как обычно, но вас долго не было, и мне пришлось убрать со стола, потом заново готовить.—?Катрин, не сердитесь, прошу, простите меня за опоздание! Когда я работаю, совершенно теряю счет времени. Я ничего не хочу, только замерзла немного.—?Камин сейчас разгорится,?— отозвался синьор Лучиа-но, работавший за письменным столом при свете свечей,?— я недавно подбросил поленья. Эмилио, подставь кресло синьоры поближе к огню!—?Вы так добры ко мне! —?я не смогла сдержать улыбки,?— вы так заботливы, спасибо! Синьор Лучиано, вы не знаете, к кому обращаются за помощью, если в деревне происходят беспорядки?—?Какие беспорядки?—?Например, ссоры, драки, несправедливость…—?Несправедливость, говорите? —?управляющий отложил в сторону книгу и перо,?— это частое дело, на пустяковые ссоры никто не обратит внимания, а вот если что-то серьезное, то идут к старосте.—?А кто у них староста?—?Синьора Роксана, я извиняюсь за мой вопрос, но почему вы спрашиваете?—?Я не могу вам сказать, пока. Просто назовите мне этого старосту, я хотела бы переговорить с ним.Лучиано покачал головой, долго размышлял, а потом решил все-таки не говорить.—?Давайте так, расскажите мне, а я сам разберусь, съез-жу туда и сам все решу.—?Но почему вы не хотите, чтобы это сделала я?—?Понимаете, синьора, большинство из этих крестьян?— невежественные люди, зачем вам с ними что-то решать?—?А затем, что пора прекратить позволять некоторым из них издеваться над своими детьми! —?выпалила я.—?Знаете, синьора, уклад их жизни формировался на протяжении сотен лет, и как бы вы ни хотели его испра-вить, в один момент это просто невозможно сделать.—?Хорошо, что тогда? Смотреть, как девочка ходит вся в синяках, из-за того, что ее отец против школы?—?Я понял, о ком вы говорите. Джорджио не убедить в обратном. Он никогда не позволит девочке учиться, это бесполезно.—?Ну уж нет! —?я была возмущена. —?И вы туда же? Да-вайте все закроем на это глаза и будем делать вид, что все в порядке!—?Синьора, не следует вам общаться с девочкой, если вы не хотите для нее неприятностей,?— управляющий был непоколебим.Ну ладно, мы еще посмотрим!На улице послышался стук копыт и голоса, я вскочила, уронив на пол шаль, и побежала встречать Карло. Он уже направлялся к дому по дорожке. Вернулся! Его не было целый день, такой долгий и бесконечный.—?Карло! —?только прижавшись к нему, ощущая себя окутанной его теплом, я могла, наконец, вздохнуть спо-койно. —?Тебя не было так долго, я скучала, я тосковала по тебе, мне так много нужно тебе сказать!Он улыбался, глядя на меня сверху вниз, чуть припод-няв краешки губ, глаза его блестели, как драгоценные камни. Я не могла налюбоваться на него, надышаться им, оторвать от него своих рук.—?Я тоже хочу тебе кое-что сказать, но не здесь, пойдем в дом, не то ты простудишься.Не разжимая сплетенных пальцев, мы вошли рука об руку, не замечая никого вокруг. Катрин поставила еще один прибор и поспешила на кухню, уводя с собой за руку Эмилио. Синьор Лучиано захлопнул книги и зату-шил свечи на письменном столе.—?Ну вот, все дома, значит можно отправляться на по-кой. Доброй ночи! —?он поклонился и тихо вышел, при-крыв за собой дверь.Мы с Карло остались одни и, усевшись рядышком на мягком диване, долго смотрели друг на друга, улыбаясь и держась за руки. Каждый из нас хотел сообщить что-то очень важное, и никто не хотел уступить другому. Поспорив, потом посмеявшись, но так и не договорив-шись, кто начнет первым, мы снова замолчали, глядя друг другу в глаза.—?Карло, я хотела попросить у тебя прощения.—?За что?!—?За то, что тогда наговорила… про театр, про нас с то-бой… Я много думала и поняла, что была не права. Я никогда больше не буду настаивать на твоем возвраще-нии в театр! Поверь мне, что я люблю тебя и разделяю с тобой твою жизнь: все, что ты хочешь, все, чем ты жи-вешь! Мне хорошо с тобой, мне нравится жить в этом доме. Ты?— единственное, что мне нужно. Я была так неправа, мне ужасно жаль, что я тогда наговорила тебе, поверь, что я совсем так не думаю. Никакое искусство не даст мне и половины того, что даешь ты. Я откажусь от всех своих глупых мыслей о выставках, потому что это так неважно по сравнению с моей любовью к тебе!Он крепко прижал меня к себе, и я закрыла глаза, чувст-вуя себя счастливой. Моей шеи касалось его теплое ды-хание, он был сейчас Орфеем или Александром, чем-то нереальным, существом из другого мира. Лунный свет упал ему на лицо, и глаза его, глубокие и черные, смот-рели на меня как бы сквозь тонкую пелену. Мне показа-лось, что он видит во мне то, чего не видит никто дру-гой.—?Карло, неужели ты мне не скажешь, что сделало тебя таким несчастным прошлой ночью?В его глазах промелькнула не известная мне мысль, за-туманив их, но через мгновение Карло спросил, ожидая ответа со страстным нетерпением:—?Скажи, ты никогда не уйдешь от меня?—?Нет, если ты сам этого не захочешь, или я не умру.Я взяла его холодные руки в свои, а он обнял меня и прижал мою голову к груди, рукой лаская волосы.?— Cara, послушай теперь, что я хочу тебе сказать. Мы с тобой поедем в Мадрид. Я вернусь в театр. Мне жаль, что я заставил тебя так долго ждать. Я наконец могу признаться, что из-за моих страхов, ты лишилась всего, что так было дорого тебе.—?Нет, Карло!—?Прошу, выслушай меня,?— он мягко, но настойчиво удерживал меня. —?Я хочу, чтобы ты писала, устраивала выставки, могла видеть работы других художников! Ты талантлива, ты обладаешь таким мастерством, что иные не могут и сравниться с тобой. Я всегда знал это, и как я мог запереть тебя здесь, до сих пор не понимаю. Мне жаль, я виноват даже не только перед тобой, но и перед всем искусством, ради которого ты живешь. Ты такая сильная, хотел бы я обладать хотя бы частью твоей си-лы. Стыдно признаться, но я, не знаю почему, выбрал самую безопасную жизнь, заперев нас с тобой здесь, словно в клетке.—?Карло, ты просто устал, и это была лишь остановка на твоем пути. Я уверена, что у тебя впереди еще много прекрасных моментов. Опера?— единственное, ради чего ты должен жить. И никто, даже я, не смогут тягаться с ней. Ты ошибаешься, если думаешь, что мне трудно де-лить тебя с театром. Напротив, я буду только счастлива. Мое счастье заключено в твоем, а твое?— в музыке. Мы поедем в Мадрид, мы поедем туда, куда ты захочешь! А я буду писать свои картины, видя, что ты занят своим любимым делом. Я тебя так люблю…—?Я тоже люблю тебя, мой ангел.—?Я так хочу видеть тебя счастливым, Карло!..Уже глубокой ночью решалась наша будущая судьба: при свете свечей Карло писал несколько писем?— Рик-кардо, Метастазио, Порпоре и испанской королеве. До рассвета он скрипел пером, иногда забываясь в своих мыслях, что-то перечеркивал и исправлял. А я, закутав-шись в шаль, незаметно для себя уснула рядом с ним на узкой софе.Утром, открыв глаза, я почувствовала себя хорошо, как никогда: меня радовало солнце, уже неярко светившее из-за туманных облаков, пение птиц за окном, голоса в гостиной. Хотелось поделиться своим настроением со всем миром. А заметив, что мои ноги заботливо укрыты теплым покрывалом, я совершенно растаяла от любви к моему Карло и впала в блаженное ожидание счастья.V. ПорпораВсего через несколько недель явился маэстро Никола Порпора. Любимый старый учитель был все так же ворчлив и невыносим. Но Карло, похоже, этого не заме-чал и с первых шагов маэстро в нашем доме предупре-ждал все его желания.Мы заранее постарались подготовить для гостя самые лучшие комнаты, обеспечив их всем, что могло понадо-биться учителю: музыкальным инструментом, нотной бумагой, свечами и прочим. Мы с Карло обрадовались, как дети, когда у ворот остановилась запыленная карета и из нее выбрался, тяжело ступая на свои слабые боль-ные ноги, Порпора. Побежав старику навстречу и за-ключив его в объятия, мы не обращали никакого внима-ния на его шутливые протесты.—?Погодите, не трогайте меня, я еле добрался! Еще чуть-чуть?— и я бы просто не пережил этой ужасной дороги! Я смертельно устал, но еще в состоянии оценить ваш голос, синьор Броски, ведь за этим я и ехал. У меня к вам накопилось много вопросов!—?Я буду рад ответить на любой из них, маэстро! —?Кар-ло, с детства привыкший к брюзжанию своего учителя, не замечал его недовольства по поводу тяжелой дороги.Обняв по очереди меня и Карло, Порпора наконец по-зволил проводить себя в дом, по дороге расспрашивая о картинах, украшавших стены, и сувенирах, привезенных Карло из разных стран. Все он успевал замечать, и все его интересовало. Я же не могла поверить, что такой известный композитор находится у нас дома!История еще не знала столь великого неаполитанца, ко-торый прославил искусство музыки, заставил восхи-щаться собой во всякого рода ее проявлении. Церковь, салоны, театры одинаково обладали шедеврами его со-чинений. Папы часто одаривали принцев оригинальны-ми произведениями Порпоры. Его музыка, величествен-ная и серьезная, была хорошо знакома и мне благодаря Карло. В обществе говорили, что ?достаточно одного речитатива, написанного этим гением, чтобы обессмер-тить его имя?.Отдохнув в своих покоях, вечером маэстро вышел в гостиную, где мы с огромным нетерпением ждали его появления. Подали ужин и прекрасное вино. После от-дыха лицо строгого учителя стало мягче и приветливей, он лукаво посматривал на нас, улыбаясь чему-то, из-вестному лишь ему. Карло, видя рядом с собой близкого человека, каким он, несомненно, воспринимал учителя, похоже, был счастлив.—?Ну, рассказывайте, как вы тут живете,?— Порпора с удовольствием смаковал куриную ножку, утираясь крахмальной салфеткой, и сквозь прищуренные глаза поглядывал на сидящего напротив него Карло. —?Вы ни-чуть не изменились. По непонятным причинам спокой-ная жизнь вдали от суеты и театральных интриг не на-ложила абсолютно никакого отпечатка на ваше чело, Карло Броски. В ваших глазах я вижу все тот же огонь, который мне был хорошо знаком и понятен. Говорит ли это о том, что вы не превратились в зажиточного шева-лье, а остались тем, кого я знал прежде?—?Маэстро, я все тот же, я ваш ученик. Быть может, не-достойный этого высокого звания, но никогда не забы-вающий о том, что вы для меня сделали и чем я вам обя-зан.—?Все вы так говорите,?— Порпора недовольно заерзал в кресле,?— вы вспоминаете о своем старом учителе толь-ко тогда, когда вам что-нибудь от него нужно. Ученики?— это самые неблагодарные существа на свете!Старик был невыносим, со стороны могло показаться, что он грубый и черствый, начисто лишенный доброде-тели, но это лишь для непосвященного. На самом же деле это был практически одержимый Музыкой чело-век, сродни пастырю для тех, с кем он занимался, кого учил. В это число избранных попадали далеко не все, а только те, кто действительно обладал могучим талан-том, даром божиим.Карло был лучшим учеником Порпоры. А это означало, что и отношение к нему было особенным: ни один шаг, ни один поступок Карло не мог пройти мимо глаз вели-кого учителя. Даже находясь за сотни миль от своего ученика, Порпора следил за его жизнью, переживая и радуясь так, как если б это был его родной сын. И его ворчание вызывало лишь умиление у всех, кто был по-священ в эту тайну отношений учителя и ученика.—?Маэстро, все ли вас устроило в комнатах, которые вам отвели? —?я тоже была искренне рада видеть учителя моего Карло. Мне хотелось окружить этого постаревше-го за год разлуки с ним человека заботой и вниманием.—?Да, дорогая, меня все устроило, более чем. Признать-ся, я не ожидал такого великолепия. Ваш дом?— это про-сто мечта, уверен, что во многом благодаря вашему вку-су художника здесь царит такая гармония.—?Что вы, синьор Порпора, я здесь совершенно ни при чем! Это все Карло. Когда мы приехали сюда, дом был практически готов и явился для меня настоящим сюр-призом. Мне оставалось только расположить свои хол-сты да развесить картины по стенам!Порпора, как всегда неожиданно, в свойственной ему резкой манере вновь обратился ко мне:—?Кстати, синьорина, долго ли вы намерены держать моего ученика в вашей золоченой, обитой шелком клет-ке? Предупреждаю: он птичка певчая, а птица, которой не дают петь, быстро теряет оперение. Я понимаю, что он счастлив здесь, но та славная публика, которую он свел с ума, настойчиво требует его возвращения.Я, признаться, опешила от этих слов, не знаю, что было написано на моем лице, но Карло поспешил спасти ме-ня, демонстративно взяв меня за руку:—?Учитель, вы несправедливы к ней. Роксана?— единст-венный человек, разделяющий со мной это, как вы вы-разились, заточение. Ее общество, которое невозможно сравнить ни с какой благодатью мира, позволяет мне оставаться тем, кого вы хотите видеть. И больше всего на свете мне совестно от того, что я держу ее в этой клетке. Вы заметили, что я счастлив, и в этом ее заслуга. Мы очень дорого заплатили за этот приют, где я позволил себе укрыться от вашей ?славной? публики.—?Вы смогли устроиться шикарно, это я успел оценить. Тем горше мне осознавать, что учитель, который отдал вам всего себя, положив все свои знания и всю свою энергию на ваше становление, находит своего лучшего ученика в роли шевалье, ушедшего на покой, да еще в такие молодые годы! Посмотрите на меня, на старого учителя пения, у меня нет ничего! Я никогда не окружал себя мягкими диванными подушками, камином, картинами и дорогим вином! Я?— артист! А значит, должен быть голодным и бесприютным, иначе все мои музы умрут от тоски! Подари вы мне ваш замок, все вина вашего погреба в придачу, я ни за что не расстанусь с моими театральными лампами, моими котурнами и моими руладами так, как без сожаления проделали это вы! Я никогда ни на минуту не сомневался в выборе между беспечной жизнью богача и жизнью людей искусства. А что вы об этом думаете? Отвечайте же!Мне было больно слышать все это и видеть, как страда-ние искажает красивые черты моего Карло от речей Порпоры, но что я могла сделать? Слишком велика бы-ла фигура обвинителя, сидевшего с торжествующим ви-дом прямо перед нами.Карло опустил глаза. Он молчал, не находя, чем можно возразить и стоило ли это делать сейчас, когда Порпора в гневе ничего не замечал вокруг. Речь его была страст-ной, говорил он много и громко, так, что прислуга по-старалась скрыться за дверью. Но неожиданно для всех и, быть может, даже для само-го себя, Карло нашел в себе силы справиться с нервами и ответить. Говорил он тихо, почти не глядя в лицо се-дого старика, но каждое слово попадало в душу, вызы-вая ее трепет. И я еле сдержала слезы.—?Дорогой учитель, я смею надеяться на то, что я по-стиг, что такое музыка, и каким святотатственным глумлением заменяет ее большинство людей, ваша ?славная? публика. Даже выступая в театре, я не был в состоянии извлечь ни одного звука иначе, как распро-стершись мысленно перед богом. Вы, маэстро, с малых лет учили меня соединять в музыке религиозное чувство с человеческой мыслью. Справедливо говорят, что цель музыки?— возбудить душевное волнение. Да простит меня моя художница, никакое другое искусство не пробудит столь возвышенным образом благородные чувства в сердце человека, никакое другое искусство не изобразит красоту природы, прелесть созерцания, тяжесть страданий. Сожаление, надежда, ужас, сосредоточенность духа, смятение, вера, сомнение, упоение славой, спокойствие?— все это и еще многое другое музыка дает нам или отнимает у нас силою своего гения и в меру нашей восприимчивости. Она воссоздает внешний вид вещей и показывает нам сквозь туманную дымку, возвышающую их, те предметы мира, к которым она уносит наше воображение. Обаяние музыки позволяет приобщиться к самой сущности этой жизни.Мой учитель, я прошу вас понять меня и не требовать больше того, что в моих силах. Музыка?— жизнь, но не вся, а всего лишь прекрасная ее частица! Да, она многое дарит, но не так много, как мне надо. Только вы, резкий, строгий, недоверчивый, каким должен быть отец и друг, поймете меня и простите за то, что я сделал свой выбор не в пользу театра. Вы увидели во мне тщеславие, которого у меня никогда не было. Я никогда не завидовал богатству великих мира сего, я презираю преимущества, полученные не личными заслугами человека. Вы сами воспитали меня в таких правилах, и я не мог изменить им. Но в жизни есть нечто помимо денег и славы, и это нечто настолько драгоценно, что может возместить и упоение славой и радости театральной жизни. Это любовь женщины, это семейное счастье и радости. Публика?— властелин тиранический, капризный и неблагодарный. А моя Роксана?— подруга, поддержка, мое второе ?я?. Я люблю ее так, как она любит меня, и от этого я более счастлив, чем когда-либо в своей жизни.—?Что за глупые речи! —?воскликнул маэстро. —?С ума вы сошли, что ли? Бог мой, что за сентиментальность! Сво-бода?— единственное благо для артиста, единственное условие его развития! Если вы вешаете себе камень на шею, то мне нечего вам сказать, у вас нет здравого смысла, вот и все!Никола Порпора помолчал, покосившись в мою сторо-ну. Вдруг лицо его смягчилось, а в глазах промелькнула тень гордости за своего ученика, которую он тщательно пытался скрыть, ничем не показывая того, что любит его и гордится им, потому что воспитал действительно не просто музыканта, а высокодуховного человека, об-ладающего богатым внутренним миром и чуткой ду-шой. Черные глаза маэстро метали молнии, но вдруг он утер платком свой высокий лоб и продолжил уже мяг-ким голосом:—?Карло Броски, у вас есть призвание, профессия, кото-рая должна быть целью вашей жизни. Вы принадлежите искусству, которому посвятили себя с детства. Вы хоти-те вернуться на сцену?—?Не знаю. Я не солгу вам, сказав, что меня больше не тянет туда. На этом бурном пути я испытал пока только ужасные мучения, но в то же время я чувствую, что с моей стороны было бы слишком смело дать обещание навсегда отказаться от этого поприща. Такова моя судь-ба, и, видимо, нельзя избежать будущего, которое чело-век однажды себе наметил. Впрочем, я размышлял об этом и пришел к выводу, что вернусь ли я на сцену или буду давать уроки, все равно я остаюсь певцом. Да и на что я еще годен? Никогда я не прикасался к инструмен-ту иначе, как переносясь в идеальный мир и повинуясь вдохновению, которое ни вызвать, ни удержать не в мо-их силах. А сейчас, когда у меня нет этого вдохновения, я не могу исполнить самую простую музыкальную фра-зу.—?Я понимаю ваше отношение к музыке. Я встаю перед вами на колени. Я, ваш учитель, менее суров к вам, чем вы к себе: я считаю, что певец и виртуоз должны чер-пать вдохновение в симпатии и восхищении своих слу-шателей. Природа, которая создает свои чудеса, не за-ботясь о том, как они будут приняты людьми, выделила вас из всех мужчин, чтобы вы расточали в мире сокро-вища могучего гения. Для вашего полета нужен боль-ший простор. Некоторые существа не могут жить без проявления своего ?я?, они повинуются властному ве-лению природы, и божья воля в этом отношении так оп-ределена, что бог отнимает у них способности, которы-ми их наделил, если они не пользуются ими как должно. Артист чахнет и гибнет в неизвестности. Идите же на сцену, Фаринелли, верните миру это чудное зрелище, воплощавшее для многих жизнь и свободу!Вечер затянулся несколько дольше обычного. Маэстро попросил спеть какую-нибудь венецианскую песню, Карло сел за клавесин и так чудесно смог изобразить вольную жизнь рыбаков, удалую бесшабашность гон-дольеров, что невозможно было без живого интереса слушать его и смотреть на него. Его красивое вырази-тельное лицо становилось то гордым, то ласковым, то насмешливо-веселым.Его изысканный костюм, от которого за милю веяло роскошью, еще более усиливал впечатление и очень ему шел. Меня все более охватывало волнение. В Карло я узнавала всю Венецию, а в Венеции?— Карло прежних лет, с нашей любовью и переживаниями. Глаза мои на-полнились слезами, а пассажи будили в моем сердце глубокую нежность.Карло извлекал из клавесина звуки, тихие, непрерывные и легкие, напоминающие журчание воды у каменных плит и шелест ветерка в виноградных лозах. Это виде-ние Венеции, с ее дивным небом, нежными мелодиями, лазурными волнами, где мелькают то блики от быстро скользящих огней, то лучезарные звезды! Карло словно возвращал мне это чудное зрелище.А затем спел произведения любимых старых компози-торов, которым Порпора обучал его, и исполнял их с той тщательностью, с тем безупречным вкусом и тон-ким пониманием, каких от него когда-то требовал ста-рый учитель.Карло спел и сочинения своего учителя с таким совер-шенством, что маэстро снова почувствовал нежность и восхищение. Давно уже он не имел подле себя таких способных учеников и, с недоверием относясь к каждо-му новому лицу, давно не испытывал такой радости, как слышать свои сочинения, исполняемые прекрасным го-лосом и понятые прекрасной душой. Он был до того растроган, услышав, как его талантливый и покорный Фаринелли исполняет созданные им произведения именно так, как он их задумал, что на глазах его показа-лись слезы радости, и, прижимая голову Карло к груди, он воскликнул:—?О, ты первый певец в мире! Голос твой стал вдвое сильнее, и ты сделал такие успехи, словно я ежедневно в течение всего этого года занимался с тобой. Впервые за много месяцев я наконец счастлив!Взволнованные обществом друг друга и тем, что сотво-рил голос Карло сегодня в этой гостиной, мы разошлись поздно, молчаливые и пораженные тем откровением, что пришлось только что пережить всем троим. От всей души я надеялась на то, что Карло спокойно перенесет этот вечер и слова учителя не вызовут в нем пережива-ния, влекущего за собой его страшный недуг.Теперь уже точно и без всяких сомнений Фаринелли возвращался, под одобрение великого Порпоры и всех тех, кто его любил. Как я надеялась и на то, что мучи-тельная борьба в его сердце, происходившая между Карло Броски и Фаринелли, прекратится и наступит гармоничное сосуществование, может быть, даже рож-дение счастливой и полностью удовлетворенной собою личности.VI. ПьетроВ течение нескольких недель пребывания в доме Порпо-ры были решены некоторые вопросы касательно нашего переезда в Испанию. Но самая главная проблема?— с чем Фаринелли должен вернуться на сцену?— оставалась не-разрешенной.По мнению учителя, это должна была быть не просто опера, а нечто достойное великого таланта и гения ис-полнителя, каким, без всяких сомнений, являлся Фари-нелли. Но где достать такую оперу? И какой композитор отважился бы взяться за такое произведение накануне открытия оперного сезона? Выход был один?— выбирать из того, что могли предложить лучшие авторы всей Европы. Заказ был сделан, оставалось дождаться ответа.Маэстро самолично написал всем своим друзьям, боль-шинство из которых обитали в Вене?— уже признанной столице музыки. Там же находился и любимый друг Карло, его ?брат-близнец? поэт Пьетро Метастазио?— единственный либреттист, достойный писать для Фари-нелли. Карло всегда отзывался о нем, как о красивом человеке, самом веселом из многих своих знакомых, и говорил, что стихи Метастазио идут прямо к сердцу, минуя наш ум, и вызывают непосредственное ощуще-ние горя или радости.Метастазио родился в Риме и в десятилетнем возрасте был уже известным импровизатором. Богатый римский адвокат Гравина, писавший ради скуки скверные траге-дии, пришел в восторг от мальчика: он начал с того, что из любви к греческому языку изменил его фамилию Трапасси на Метастазио, затем усыновил ребенка, по-тратил немало сил на его воспитание, как говорят, хо-рошее, и, в конце концов, оставил ему состояние. Метастазио было двадцать шесть, когда в Неаполе ис-полнили первую оперу на его текст, и спустя всего лишь пять лет его пригласили на должность поэта-либреттиста императорской оперы в Вене. Теперь Метастазио наслаждался высокими духовными и не только радостями и всюду говорил о том, что в его стихах переданы чувства, волнующие его благородную душу. Своими оперными либретто Метастазио привел в восхищение не только итальянцев, но и лучшие умы при всех европейских дворах.Теперь нужен был счастливый случай, чтобы волею не-бесных сил сошлись два человека, способных сотворить чудо создания достойной оперы?— композитор и либ-реттист. Если с последним все было просто, то с первым было гораздо труднее.Кое-кому приходили на ум отчаянные мысли о письме в Англию. Карло не мог выбросить из головы своего обо-жания новаторской музыки Генделя, но, по общему мнению, обращаться к нему в данном случае было бес-смысленно: Гендель никогда не стал бы писать на заказ в такой ограниченный срок, а кроме того, были опасе-ния, что, вспомнив прежние времена, он обрушит на бедного Карло всю свою язвительную мощь, поэтому, скрывая действительную причину, Роксана категориче-ски выступала против такого письма. Однако время не стояло на месте, и, как водится, волею случая все сло-жилось, как нельзя лучше для всех.В один прекрасный день, когда солнце решило напосле-док побаловать осеннюю природу своим теплом, а еще зеленые и густые ветви деревьев замерли и стояли, не шелохнувшись, под его ласковыми лучами, Роксана с Карло бродили по саду, прощаясь с этим маленьким ра-ем, который им вскоре предстояло покинуть. Было не-много грустно, и волнение сжимало сердце девушки. Любимый держал ее за руку, и его нежное тепло окуты-вало, как плащом, не позволяя тревожиться о будущем.—?Cara, ангел мой, почему ты грустишь? Может быть, я ошибаюсь, решившись на все это? Может быть, мы с тобой были правы, когда, покончив с прежней жизнью, скрылись здесь? Мне становится не по себе, стоит толь-ко представить, что ты будешь вынуждена терпеть длинную дорогу и чужую страну. Как бы я хотел убе-речь тебя от всех, мое сокровище! Я боюсь за тебя, мне кажется, что только здесь, в нашем доме, ты находишь-ся в полной безопасности. Только здесь я могу быть спокоен за тебя.—?Карло, я понимаю тебя, потому что сама чувствую то же самое. Но мы ведь вместе, и какая разница, где, если ты рядом, а я с тобой. Ты все еще сомневаешься? Скажи мне, чего бы ты сам хотел? Неужели ты хотел бы про-должать жить здесь, словно монах?—?Нет, монахом жить у меня уже не получилось бы! Но мне было бы приятно просто заниматься своим делом, мне хотелось бы вести спокойную, уединенную жизнь, в достатке и без забот. Потому что только так у меня нет зависимости от кого-либо, кроме тебя, лишь при таких условиях мой разум свободен, в душе нет никаких тревог, а в жизни?— хлопот, и тогда я могу полностью посвятить себя музыке.—?Но, amato, живя в спокойствии, ты не можешь петь, а как композитор ты не сотворишь ничего, кроме ?спо-койной?, под стать твоей жизни, музыки, слишком пра-вильной, слишком холодной.—?А чем она плоха? Что может быть лучше спокойст-вия? Посмотри на наш сад, на небо, на цветы, весь этот мирный пейзаж разве не радует сердце?—?Неподвижность этих цветов нравится нам лишь пото-му, что она сменила волнение, вызванное ветром, голу-бизна и чистота неба поражают нас потому, что мы ви-дели молнии и бури на нем, луна никогда не выглядит более величественной, как тогда, когда ее окружают теснящиеся тучи. Разве отдых может быть по-настоящему сладок без усталости? А постоянная непод-вижность?— это уже не отдых, а смерть. Карло, спокой-ствие?— это не жизнь!Пораженный этими словами, он остановился и бросил взгляд на стоящий неподалеку красивый и уютный дом. Минутное замешательство в его глазах сменилось ре-шимостью.—?В таком случае, я доверяюсь судьбе, но с большим сожалением покидаю наш спокойный приют, чтобы полнее насладиться жизнью! Мне будет очень не хва-тать этого сада и твоих удивительных цветов.Цветник, действительно, был великолепен и доставлял немало удовольствия не только хозяйке, страстно лю-бившей цветы, но и всем, кто здесь бывал. Розы пятиде-сяти сортов, редкие красивейшие анемоны, пурпурный шалфей, всех сортов герани, благоухающие лилии и да-же кактусы, выставлявшие свои яркие цветы на причуд-ливых стеблях и еще сотни растений, семена которых присылали по заказу со всех стран мира, служили его украшением. Ухаживая за своими маленькими друзьями, Роксана пыталась уловить связь между музыкой и цветами, ста-раясь понять, как эти две страсти совмещаются в ее ду-ше. Как художнице, ей приходили в голову мысли о гармонии красок и звуков, а здесь, в саду, наивысшей гармонией казался аромат цветов.—?Карло, послушай, мне кажется, что из каждого преле-стного венчика раздается голосок, рассказывающий нам на своем неведомом наречии о тайнах. Вот роза, она поет о страстной и пылкой любви, лилия шепчет о небесной невинности и нежности, а фиалка рассказывает о радостях простой и скромной жизни. И все они вместе образуют воздушный хор, идеальную гармонию.Карло сорвал с огромного куста гибискуса алый цветок и легким, почти неуловимым жестом, украсил им ее во-лосы:—?А этот что говорит?Прикосновение его рук вскружило голову, и девушка еле успела прошептать, принимая нежный поцелуй:—?Я люблю и любима…Карло раньше никогда не замечал окружающего мира и был к нему совершенно равнодушным, если он не втор-гался в его жизнь, но сейчас он вдруг обнаружил, что стал остро чувствовать мир: небо, землю, воду, расте-ния. Все это казалось ему удивительным и красивым. Роксана научила его этому, когда показывала свои со-кровища: цикаду-хормейстера с олеандровового куста, дикую орхидею или голубого прозрачного мотылька. Он смотрел на них ее глазами, видел в них то, чем они в действительности были: частью его мира, как и она са-ма.Самое приятное, как оказалось, было впереди, и если перефразировать поговорку, то не только беда приходит одна, но и счастье: узнав о том, что затевается поста-новка новой оперы с участием Фаринелли, из Вены прибыл Пьетро!Надо было видеть лицо Карло в ту минуту, когда его ?близнец? показался на дороге в клубах пыли, верхом на белой лошади, в красивейшем дорожном костюме! Пьетро издалека заметил высокую изящную фигуру хо-зяина подле дома и стал кричать, размахивая широкопо-лой шляпой.Порпора выбрался на балкон и своими зоркими черны-ми глазами усмотрел Метастазио. Я выбежала на шум и не могла двинуться с места от счастья, видя, как два красавца стискивают друг друга в объятьях, пугают своим смехом взмыленную лошадь, переживают бурные моменты радостной встречи. Порпора, широко улыба-ясь, так, что все его лицо покрыла мелкая сеть морщин, скрипучим голосом с балкона приветствовал своего ученика такими словами:—?Пьетро Метастазио, извольте оставить свое мальчи-шеское дурачество и обратить свой взор на старого учи-теля, который уже с полчаса наблюдает за вами!Пьетро, выпустив из своих объятий Карло, театрально поклонился в сторону балкона, красиво задевая шляпой дорожную пыль. Он был похож на мушкетера: на вид ему было лет тридцать, хотя я знала, что он был ровес-ником Риккардо, то есть на семь лет старше моего Кар-ло.Они были поразительно похожи! Густые темные воло-сы, которыми Пьетро не жертвовал ради нелепой моды, оттеняли его бледный высокий лоб. Великолепно сло-женный, с искрящимися глазами, черными, как смоль, усиками и бородкой, белыми, но сильными руками. Он был в шикарном костюме и на великолепной лошади. Подумалось, что частички красоты в этом мире притя-гиваются друг к другу, ведь просто невозможно было представить, чтобы эти двое, такие молодые, прекрас-ные и талантливые мужчины, были еще и близкими друзьями!—?Маэстро! Как же я рад вас видеть! И как вы там уютно расположились, вы похожи на старого богатого поме-щика, не хватает только колпака с кисточкой!—?Ну-ну, поговорите еще! Ваше счастье, что моя трость не может достать вашей спины, проказник! Но я добе-русь до вас, дайте только спуститься вниз,?— и Порпора действительно встал и скрылся за дверью балкона.—?Все, теперь тебе точно не поздоровится,?— Карло хо-хотал, повиснув на своем товарище.Я наблюдала всю эту сцену с террасы, потому что мне было неловко им мешать. С Пьетро я не была знакома и не встречалась ни разу, но то, с какой любовью они смотрели друг на друга, вызывало и во мне невообрази-мо прекрасное ответное чувство доверия и любви. Этот человек любил Карло не меньше, чем любила его я, это было видно сразу. Ни разу я не видела таких сердечных чувств между братьями Броски. А ведь Пьетро жил вда-ли от своего друга и даже не смотря на расстояние от Австрии до Италии смог сохранить братскую любовь к Карло.Я имела счастливую возможность читать их переписку и была лишь заочно знакомой с Метастазио, теперь же он стоял прямо передо мной. Карло, держа его за руку, волнуясь и смущаясь, представил нас друг другу. Я про-тянула руку своему новому знакомому и тот, тоже сму-щенно, низко склонившись, поцеловал мои пальцы.—?Синьорина, я имел честь узнавать о вас от моего дру-га. Иногда то, что он мне рассказывал, вызывало в моей душе недоверие, сознаюсь и каюсь, потому что теперь вижу своими глазами?— вы невероятно прекрасны, глаза ваши полны доброты и ума, и теперь у меня за много лет впервые появился повод завидовать этому счастлив-чику!—?Дорогой Пьетро, я рада наконец увидеть вас, потому что не проходило и дня, чтобы Карло не упоминал вас в разговоре. Я безумно счастлива, что вы приехали и дос-тавили нам такую радость.Послышался скрип дверей и на улице показался маэст-ро, опиравшийся на трость.—?Ну, все, братец,?— засмеялся Карло,?— теперь ты про-пал!Пьетро, крутнувшись на каблуках, немедленно оседлал лошадь и с криками, что ему необходимо в конюшню, под наш смех и проклятия Порпоры умчался за поворот.—?Он не знает, где у нас конюшня,?— смеялась я.—?Ничего, найдет, сейчас для него главное?— уйти от трости маэстро,?— Карло отряхнул с себя пыль, которой щедро осыпал нас с ног до головы весельчак Пьетро и его лошадь.Мне не терпелось познакомиться поближе с ближайшим другом Карло, о котором я столько была наслышана. Я знала от Карло, что они знакомы буквально с юных лет, и первая их встреча состоялась при официальном дебюте Фаринелли в Неаполе во дворце князя де ла Торелла. Метастазио попросили сложить стихи в честь прибытия в Неаполь племянника вице-короля, и он сочинил первую свою вещь, ?Анжелика и Медор?, которую должен был исполнить Карло, которому было тогда пятнадцать лет. Оба они находились в самом начале своего пути, подружились сразу и навсегда. Где бы ни находился Карло или его друг-поэт, отовсюду они слали друг другу письма, полные всяческих уверений в своих симпатиях, дружбе и любви. И вот Пьетро в нашем доме!Разобравшись с конюшней, он в своей подчеркнуто те-атральной и возвышенной манере попросил поводить его по дому, о котором ?он столько раз читал, но, как говорится, лучше один раз увидеть?. Эта прогулка мог-ла послужить неплохим поводом для нашего знакомст-ва, и я сразу же приступила к делу.—?Синьор Метастазио, как я могу к вам обращаться?—?Пьетро, и никак иначе, дорогая синьорина! Возможно ли, что мы с вами станем друзьями?—?В таком случае и вы называйте меня Роксана.—?А вас не пугает этакая излишняя фамильярность в не-аполитанском обращении на ты?—?Совершенно не пугает, напротив, мне нравится, когда я слышу от уважаемого человека такое обращение. Мне кажется, что это указывает на дружеское расположение и доброе отношение человека ко мне.—?Хорошо, тогда веди меня, прекрасная нимфа, в свои таинственные покои, полные неописуемой роскоши и изысканности!Когда мы приехали сюда, дом хоть и был новым, но еще не полностью завершенным. Из окон и многочисленных балконов и террас можно было наслаждаться прекрас-ными видами на горы и холмы, которые его окружа-ют. Сельская местность вокруг дома с одной стороны была плоской, и это были самые плодороднейшие земли в Италии, но казалось, что местные жители не обладают никаким вкусом: их сады были запущены.Вилла, как здесь ее называли, была оформлена в вели-чественном и вместе с тем изящном стиле. На стенах самой большой залы с бассейном висели портреты вы-сокопоставленных фигур почти всех царствующих кня-зей, которые были покровителями Фаринелли.В других комнатах стены украшали очаровательные гравюры Ximenes и Morillo?— двух выдающихся худож-ников испанцев. Я показала гостю и некоторые из порт-ретов Карло, написанные в разное время. Пьетро заин-тересовался моими картинами, особенно ему понравил-ся английский трубочист, играющий с кошкой, и прода-вец яблок с тачкой.—?Я всегда удивлялся искусству живописи, а когда уз-нал, что возлюбленная моего братца рисует картины, признаться, онемел.—?Ты никогда не встречал женщин-художниц?—?Никогда! И вот такое счастье?— быть в настоящей мас-терской художницы. Мне сразу стало понятно, что вы просто созданы друг для друга,?— Метастазио прохажи-вался по студии, разглядывая мои этюды и пробуя на запах все баночки и тюбики, которые попадались ему под руку.—?Любопытно, откуда такие выводы?—?Просто живопись и музыка так же близки, как музыка и поэзия, по сути, мы с тобой тоже родственники. Му-зыка есть искусство, доходящее до сердца через ухо, подобно тому, как живопись есть искусство, доходящее туда через глаза.—?А поэзия?—?Поэзия ничего не рисует, она изображает все таким образом, что получается впечатление, будто видишь или слышишь, как бы это объяснить… Живопись в действительности рисует все то, что может иметь материальную оболочку, все же остальное представляется ею в такой форме, чтобы более или менее дать лишь иллюзию, быстро направляя мысль. Музыка в действительности показывает то, что может действовать на слух. Это она заставляет слышать с полной отчетливостью все картины живой и неодушевленной природы и особенно все страсти и чувства. То есть все наши занятия: живопись, музыка, поэзия имеют одну цель?— подражание природе, но каждое при этом идет к ней разными способами. Но хватит размышлений! Синьорина, а я умею наверняка предсказывать будущее,?— Метастазио забавно вздернул нос, встав в пафосную позу посреди мастерской.—?Что ж, великий предсказатель Зороастр, если ваши услуги стоят не так дорого, предскажите и мне что-нибудь.—?Синьорина, могу пообещать вам, что ваш любезный друг вас никогда не сможет покинуть, в отличие от вас, если у вас возникнет когда-нибудь такое желание.Предсказание Пьетро, хоть и сказанное в шутку, вызва-ло во мне смешанные чувства, он поверг меня в недо-умение и заставил потребовать объяснений.—?Пьетро, довольно гадкое предсказание! Ты считаешь, что я несерьезно отношусь к… —?но поэт перебил меня и не дал закончить, бросившись на колени. Расцеловав мои руки, он начал страстный монолог, достойный пера какого-нибудь философа или историка искусства:—?Роксана, я несу чушь, видя вашу красоту и добрые глаза. Это все шутки, да, порою и у меня они бывают крайне неудачными. Я хотел сказать, что восхищен тво-им искусством, я обожаю живопись, преклоняюсь перед ней. В живописи все сказано с первого взгляда. Я уве-рен, что и ты, как истинный художник, с первого взгля-да полюбила, иначе и быть не могло. Но в этом есть и недостаток, ведь суть живописи?— все на виду, ничего не скрыть, таков, должно быть, и характер изображающего. А вот преимущество музыканта?— это возможность рисовать вещи, которые слышать нельзя, в то время как для художника невозможно рисовать то, что видеть нельзя. Сон, тишина ночи, одиночество и даже молчание?— вот образы музыки. Хотя бы спала вся природа, тот, кто созерцает ее, не спит, и искусство музыканта состоит в том, что невоспринимаемый образ предмета он подменяет переживаниями, вызывая их в сознании зрителя, вызывает в нашей душе то чувство, которое испытывают, видя его.—?Пьетро, ты ошибаешься, думая, что живопись не спо-собна передавать тишину ночи и молчание!—?Я поклонюсь такому живописцу, который сможет за-ставить меня это увидеть!—?Конечно, я не так сильна в своем ремесле, но я стрем-люсь к этому.—?Это правильно и похвально, жаль только, что ты мо-жешь дать несоизмеримо больше своему другу, чем по-лучить от него. И я не ошибусь, предположив, что Кар-ло будет находиться в зависимости не только от тебя, но и от твоего, как ты изволила выразиться, ремесла,?— когда Пьетро произносил серьезные вещи, он преображался на глазах, с его губ сходила ироничная улыбка, и взгляд его становился вдумчивым и немного печальным.—?А с чего ты решил, что Карло в более выгодном поло-жении, чем я?—?О, это просто: художнику нечего извлечь из партиту-ры музыканта, но искусный музыкант не уйдет без ре-зультатов из студии художника!Получив довольно высокую оценку собранной нами коллекции живописи, я переключила внимание Мета-стазио на всякие любопытные и диковинные вещицы, которыми щедро награждали Фаринелли его поклонни-ки и покровители, например, любопытные английские маятниковые часы с фигурками, которые играли на ги-таре, скрипке и виолончели, при этом двигая руками и даже пальцами.Что касается драгоценных табакерок, то Пьетро сразу же уверил, что его коллекция лучшая в мире, и произнес он это с таким бахвальством, что я не смогла сдержать смеха. Тогда я решила отомстить ему, показав великолепные инструменты, достойные находиться в королевских гостиных. Все они были сделаны на заказ в разных странах специально для Фаринелли. Его любимый клавесин был изготовлен во Флоренции, на нем была гравировка золотыми буквами ?Рафаэль из Урбино?, а еще ?Корреджо?, ?Тициан?, ?Гвидо?. Карло любил играть на своем Рафаэле. Специально для этого инструмента он сочинил несколько очень элегантных вещей. Второй инструмент был подарен ему королевой Испании. Он был сделан в Испании и имел голос бога-че, чем у других. Третий инструмент был также изго-товлен в Испании, клавиши его были покрыты перла-мутром, а сам он был сделан из кедра. Судя по блеску в глазах, Пьетро остался вполне доволен увиденным. Время прошло так быстро, что я не успела показать гос-тю сад, где я была полноправной хозяйкой. Нас пригла-сили к обеду.По уже сложившейся привычке всех гостей, обычно за-нятых в течение дня своими делами, собрал роскошно сервированный в мраморной столовой обед. За огром-ным дубовым столом, покрытым белоснежной скатер-тью, расположилось все общество, к которому присое-динился синьор Лучиано. Стол сервировали в честь приезда высоких гостей элегантным столовым серви-зом, привезенным Карло из Англии.Как только подали первое блюдо, доставили записку, которая предназначалась Карло. Он бегло просмотрел сложенный листок бумаги и не без удовольствия сооб-щил, что отец Мартини собирается посетить нас, и что у него есть намерение поговорить с маэстро Николой Порпора. У меня в голове молниеносно созрела идея, и я не преминула тут же поделиться ею с Карло, прошеп-тав:—?Дорогой, я хочу сама поехать к отцу Мартини и при-везти его. Мне сдается, он не откажется от моей компа-нии.Карло поцеловал мне руку в знак полного одобрения, черкнул ответ и отослал доверенного обратно в мона-стырь. Потек неспешный разговор, прерываемый взры-вами смеха. Пьетро и Карло никак не могли угомонить-ся, они вели себя, словно мальчишки, наконец-то дож-давшиеся каникул. Сидя рядом друг с другом, они шеп-тались, толкались и, по-видимому, без слов понимали друг друга.Ах, как мне было приятно видеть Карло таким! Чего нельзя было сказать о маэстро. Вначале он недовольно поглядывал на них, потом прятал нос в салфетку и, в конец разозлившись, стукнул по столу кулаком:—?Вы дадите спокойно поесть старому и больному чело-веку?! Как вас только принимают за приличных людей? Ваше место в харчевне среди батраков!Я, еле сдерживая смех, прикрывшись веером, поспеши-ла успокоить старика, одновременно пытаясь наступить каблуком на ногу своего супруга:—?Маэстро Порпора, вы совершенно правы, никакого покоя, и как вы могли справляться с ними?—?Дитя мое, я был тогда еще молод и полон сил, а те-перь они пользуются моей старческой немощью.Мой каблук достиг цели, но желаемого эффекта не вы-звал: Карло не только не успокоился, но веселые бесе-нята в его глазах запрыгали еще сильнее. Старик не вы-держал и потянулся за своей тростью. И только этот жест остановил двух шалопаев.—?Я вижу, что с годами наш учитель не изменил методов воспитания,?— Пьетро, изящно обогнув стол, подошел к креслу учителя и подлил ему в бокал вина.—?Ничего подобного, моя метода меняется, но не в ва-шем отношении, вам подходит лишь старый проверен-ный способ! Что, Пьетро, твоя спина забыла, как по ней гуляла моя трость? Тогда самое время напомнить!—?Моя спина всегда к вашим услугам, маэстро! —?Мета-стазио был неисправим и остроумен. —?Учитель, сейчас самое время выгнать нас из-за стола, тем более что я наелся на сотню лет вперед. Здесь невероятно много умопомрачительной еды!Синьор Лучиано довольно расплылся в улыбке, ответив на комплимент кивком головы.—?Самое время! Если бы я не чувствовал себя здесь бес-правным приживалой, я бы давно выгнал и вас, и вашего дружка Броски! —?Порпора не уставал всех смешить своим ворчанием.—?Учитель, почему вы так несправедливы? Мы стараем-ся изо всех сил угодить вам, неужели вы не видите? Все в этом доме готовы выполнить любой ваш каприз, стоит вам только щелкнуть пальцами. Хотите, мы предупре-дим ваше желание и, не дожидаясь, сами уйдем, посы-пая голову пеплом? —?Эти слова Карло заставили Пьет-ро согнуться пополам, благо, что его в этот момент не видел маэстро!Я не успела вставить и пары слов, как мой ?воспитан-ный? супруг вместе со своим дружком покинули столо-вую, и за дверью послышался их громкий хохот.—?Ну вот, наконец, мы одни! —?Пьетро на всякий случай выглянул за дверь, а потом поплотнее прикрыл ее.Друзья укрылись в одной из комнат, где весело трещали дрова в камине и блестел хрусталь бокалов и светиль-ников.—?Давай выпьем, братишка, за нашу встречу! Карло… как долго я не видел тебя. Как много мне хочется тебе рассказать!Карло в сравнении с Пьетро обладал совершенно дру-гим темпераментом: большую часть времени он был сдержан, лишь его глаза были выражением эмоций. Сейчас он улыбался своей самой теплой и милой улыб-кой. Метастазио, напротив, был похож на ураган: руки его были все время чем-то заняты: он то наливал вино, то теребил край скатерти, то поправлял галстук. Тело его изящно и театрально извивалось, словно уж, на лице отражались все мысли, за которыми их хозяин просто не успевал.—?Да сядь ты наконец! —?Карло подвинул поближе к себе второе кресло,?— у меня от тебя голова кружится.—?Нет, скажи, ты рад?—?Я рад.—?И ты счастлив?—?Счастлив.—?Ты скучал по мне?—?А ты скучал по мне?Пьетро уселся и стал пытливо разглядывать своего дру-га. Они долго не могли решить, с чего начать, слишком много времени прошло, и слишком большое расстояние было между ними последние годы. Когда разговор кос-нулся серьезного выбора, с которым столкнулся Карло, Пьетро вмиг почувствовал, чего это стоило другу. Он ласково произнес, выслушав рассказ о душевных терза-ниях, пережитых его ?братишкой?:—?Карло, ты слишком большой артист, чтобы так близко принимать к сердцу все земное. Мне кажется, что ар-тист должен относиться хладнокровнее и безразличнее ко всему, что не имеет отношения к его искусству. В твоих последних письмах я видел не артиста, а филосо-фа, я почувствовал эту перемену в тебе. Но, Карло, на мой взгляд, нельзя быть одновременно и тем, и другим, вот почему ты испытывал такие муки. Не принимай же так близко к сердцу человеческие страдания и вернись к своему обычному занятию.Когда разговор коснулся Роксаны, Карло, подкуплен-ный вниманием Пьетро и побуждаемый его бесконеч-ными вопросами, увлекся и долго с удовольствием рас-сказывал о своей любимой. Он испытывал неодолимую потребность припомнить все достоинства Роксаны и доверить их дружескому сердцу. И рассказывая, он почувствовал силу своей любви. И все, что было в ней прекрасного, благородного, достойного, представлялось ему сейчас в еще более ярком свете.Эти откровения, может, даже и безрассудные, показа-лись Пьетро открытием чего-то нового в самом Карло. И желая ответить откровенностью на откровенность, он стал рассказывать о своей жизни в Вене:—?Ты счастлив, мой брат, потому что лишен тех опасно-стей, что подстерегают любовников. Ты живешь тут в уединении, и никто не в силах помешать тебе наслаж-даться любовью женщины. Но, честно признаться, не могу сказать про себя, что я способен на такое. Без опасностей, без интриг и сплетен, присущих нашему обществу, и тайных связей, я не чувствовал бы себя от-чаянным любовником, мне не хватило бы перцу. Ох, как ты на меня посмотрел! Не прожигай меня взглядом, ты же знаешь, я не рожден для семейной и тихой жизни, а вот ты меня всегда удивлял. Так вот, скажу тебе по секрету, что у меня в жизни разворачивается сладчайшая интрижка. В меня влюбилась прекраснейшая из красавиц и артисток!—?И как ее имя? Я ее знаю? —?не без интереса спросил Карло, лениво вытягивая длинные ноги и устраиваясь с бокалом вина в удобном мягком кресле.—?Еще бы! Кто ее не знает! —?Пьетро снова напустил на себя важный вид и, сделав паузу, горделиво воскликнул:?— Романина! Марианна Романини!И, видя, что друг не особо удивлен, вспыхнул:—?Ты что, не рад за меня?—?Почему? Рад.—?Ты как-то не так реагируешь.—?Пьетро, не смеши меня! Что я должен делать? Пры-гать и кричать браво, Метастазио?—?Ну, мог бы хотя бы порадоваться за меня.—?Черт тебя дери, чему я должен радоваться? Твоим свя-зям конца нет. То одна певица, то другая, потом графи-ня, потом фрейлина его величества…—?Нет! —?почти взвизгнул поэт. —?На этот раз все серьез-но! Она красива и умна, она дает мне дельные советы. Вот, например, она посоветовала мне написать для нее партию Дидоны, которую потом превосходно спела! Она так страстно меня любит!Карло хохотнул:—?Она еще и пользуется тобой! Что ж, вижу, у вас высо-кие отношения. А что ее муж?Пьетро тут же перестал бахвалиться, сел бочком к свету, достав белоснежный, тончайший, обшитый кружевом батистовый платок и стал промакивать им выдуманные слезы.—?Это мое горе… Да, она замужем, но свое сердце Ма-рианна отдала мне. Мы живем вместе, жаль беднягу, на него смотреть страшно. Моя любезница не могла оста-вить его: он способен и руки на себя наложить. Я пре-доставил ему в распоряжение огромную библиотеку с греческой поэзией.Надо только представить себе лицо Карло, услыхавшего такое признание! Он на пару минут онемел, во все глаза таращась на своего чинно сидевшего в свете солнечных лучей друга.—?Ну, ты даешь… Я знал, что ты сумасшедший, но что-бы настолько…Пьетро вдруг взвился, вскочил с такой скоростью, что уронил на пол бокал, пролив вино на свои дорогие бриджи. Пометавшись по комнате с обвинениями в пре-дательстве по отношению к своему близнецу, он подо-шел к нему и прошептал на самое ухо:—?Давно ли ты стал святошей, а? Или ты думаешь, я за-был твои истории?—?Отстань, не было у меня никогда никаких историй,?— отмахнулся Карло, как от назойливой мухи.—?Не было, значит? Ну конечно, против моего греха об-ладать моей Марианной безраздельно ваши забавы с Риккардо грехом считаться не могут.—?Что ты несешь?—?А то, что весь свет болтает о том, что вы с ним делили напополам любовь женщины! Да во всех газетах писа-ли, что ты скрываешься от этой скандальной истории. Якобы раньше у вас все хорошо ладилось, а потом вы не поделили даму, в конец разругались и разбежались в разные стороны, и всю вину негодующая публика воз-ложила на твою художницу, из-за нее театры лишились своего любимца, а публика не может найти достойной замены Фаринелли! И после всего этого ты упрекаешь меня в моей связи с Марианной?—?Пьетро, остановись! Никто тебя не упрекает, мне нет никакого дела ни до тебя с твоими грехами, ни до газет. Ты же не думаешь, что это правда?—?А что ж ты тогда так побледнел? Смотри, дойдут эти сплетни до твоей семейной крепости. Тебе дела нет. А твоей художнице? Смотри, береги ее от света, там не посмотрят ни на что, съедят на десерт.—?Ты прав, близнец, я не знаю, как сложится наша жизнь за пределами этой виллы. Я боюсь. Я в панике, зная, что представляет из себя высшее общество, двор, я не уверен, смогу ли я уберечь ее этих отвратительных интриг. А что до газет, здесь их нет, никаких сплетен она не слышит, я окружил ее только добрыми знакомыми и друзьями. Но что будет, когда мы столкнемся с миром, как она сможет выдержать всю эту гнусность…—?Карло, возможно, она сильнее, чем ты думаешь, и не силком же ты ее тащил сюда, значит, она сделала свой выбор, несмотря ни на что, значит, она любит тебя. Быть может, там, куда мы отправимся, отнесутся к нам по-доброму, хотя сложно в это поверить. Но я буду с вами, и там твой брат, если что, наши шпаги всегда за-щитят вас. Я так тебя люблю, ты не представляешь! А вот ты?— предатель!Пьетро уселся на подлокотник кресла и обнял Карло, который пробормотал, совершенно задушенный в его кружевах и духах:—?Почему это я предатель?—?Потому что ты любишь только себя, а меня даже по-нять не хочешь. Ты должен был порадоваться за меня и мою Марианну, я ждал от тебя одобрения, восхищения и радости, бог знает, чего еще, но дождался лишь оче-редных упреков.—?Ну ладно, если тебе это так важно, я рад за тебя и твою Марианну. Но скажи, хотя бы роль свою она ис-полнила хорошо?—?Что ты! Великолепно! Она была так прекрасна! Во всей истории оперы не было еще лучшей Дидоны!Карло смеялся, глядя на воодушевленного поэта, разма-хивающего руками, демонстрирующего, как Марианна ходила по сцене, какие позы принимала, как ей аплоди-ровали и бросали цветы. Потом, немного угомонив-шись, Пьетро продолжил рассказ о своей придворной жизни поэта:—?Я могу возблагодарить провидение, ибо наша импе-ратрица шлет мне шкатулки и кольца с бриллиантами, писчие перья из ляпис-лазури, украшенные бриллиантовыми лаврами, золотые вазы с испанским табаком, печатки из целого бриллианта, и все это так ярко сверкает, что ей богу, глаза мои не перестают слезиться! —?Метастазио рассмеялся своему же каламбуру. —?Однако какой свирепый профессор этот Порпора, мне так и казалось, что он упрячет меня в клавесин, чтобы я задохнулся там от гармонического удушья! У меня просто волосы дыбом встают от этого Порпоры, и я не могу избавиться от мысли, что это не наш учитель, а сам старый итальянский черт!—?Друг мой,?— отвечал Карло,?— наш маэстро просто не-счастлив. Он не злой человек. Мы с Роксаной стараемся поделиться с ним своим счастьем. Я уверен, что вскоре он смягчится, и мы узнаем в нем нашего прежнего учи-теля. Я помню, каким сердечным и жизнерадостным он был в годы моего детства, все повторяли его тонкие и остроумные шутки, но тогда у него был успех, были друзья, были надежды. А вспомнить его в то время, ко-гда в театре Сан-Мозе мы ставили его оперу ?Поли-фем?! Маэстро вызывали семь раз, он казался богом, до того он был прекрасен и радостен. Увы! Он еще не стар, а как изменился: наш учитель настолько же горд, на-сколько и беден, а попытайся преподнести ему в дар что-нибудь, он тут же выбросит все это за окно.—?Да уж… можно сказать, что произведения Порпоры одеты богаче его самого.Друзьям было грустно осознавать, каким порой блестя-щим бывает начало пути, и каким мрачным ее конец. Они умолкли, слушая, как за открытым окном поют птицы, провожая вечернюю зарю, а внизу из гостиной доносились звуки музыки: старик Никола Порпора из-влекал красивейшую и торжественную мелодию из ?Рафаэля?.VII. РазговорыУтром я отправилась в нашей большой карете за отцом Мартини. Карло провожал меня верхом до самых даль-них ворот усадьбы. Глаза его извинялись за то, что весь вечер и всю последующую ночь я была лишена его ком-пании. Теперь же он, казалось, ни на минуту не мог вы-пустить меня из виду, это было так трогательно! А мне не терпелось поговорить с отцом Мартини о нашем предстоящем путешествии и о том, что нам еще пред-стояло пережить.Старичок не заставил себя долго ждать: забрался при помощи слуги в карету, я быстро обложила его слабое тело мягкими подушками и укутала в одеяло.—?Спасибо тебе, дочь моя! Ты так добра к старику! В тебе я каждый раз узнаю моего друга синьора Броски. Ты такая же, как он, добрая и внимательная. Ты специ-ально приехала за мной? Это чудесно, сейчас у меня нет возможности держать свой экипаж, а на монастырскую карету сегодня рассчитывать не приходится: капеллан уехал на ней в город.—?Отец, сознаюсь, что я не просто хотела встретить вас, но надеялась побыть с вами наедине, чтобы поговорить.—?Я с большим удовольствием выслушаю тебя, дочь моя, ведь дальняя дорога располагает к разговорам,?— священник улыбался, глядя открыто и по-доброму. —?О чем ты хотела со мной поговорить?—?О том, что мы скоро уедем. И мне, так же как и Карло, эта перемена в нашей жизни тревожит сердце. Как вы думаете, правильно ли мы поступаем, решившись на столь отчаянный поступок? —?Мне хотелось открыть священнику свою душу, чтобы испытать хоть немного облегчения в этих бесплодных попытках поиска пра-вильного решения для нас с Карло.—?Странная у Карло судьба,?— начал Мартини, погружа-ясь в свои мысли, отчего взгляд его прозрачных глаз словно бы обратился вовнутрь,?— небо наделило его большими способностями и страстной любовью к ис-кусству, и в то же время стремлением к свободе и гор-дой независимости. Он, увы, не обладает, насколько я могу судить, тем холодным и жестоким эгоизмом, что обеспечивает артистам силу, необходимую для того, чтобы пробить себе дорогу сквозь опасности и соблазны жизни. Небесная воля вложила в его грудь нежное, чув-ствительное сердце, бьющееся только для других, жи-вущее только привязанностью и преданностью. И вот он, раздираемый двумя враждебными силами… Знаешь, что я думаю? Жизнь нашего друга в этом уединении проходит напрасно, и здесь он не сможет достичь своей великой цели. Так получилось, что бог наделил его лю-бовью и преданностью к тебе, но при этом не отнял ни любви к искусству, ни жажды свободы, которые пре-вращают эту преданность в пытку, в мучение.Эти слова так больно задели меня, что на глазах высту-пили слезы.—?Так что же, отец, и Риккардо, и маэстро Порпора?— они правы?! Получается, что именно я?— помеха, ?ка-мень на шее?? Господи, за что нам все это… ведь все мои мысли были лишь о том, как сделать его счастли-вым, а что получилось, все наоборот? —?Не в силах больше сдерживаться, я разрыдалась.—?Ну-ну, дочь моя, перестань, это промысел божий! Ис-пытания, которые он посылает нам, тем горше, чем больше любит нас Господь!—?Отец, выходит так, что Карло, рожденный для искус-ства и для свободы, должен вынуть из своего сердца и жалость, и дружелюбие, и свою заботливость, и боязнь причинить страдание?! Словом, все то, что мешает его карьере? Так разве не прав он, когда на этом пути выби-рает первое, жертвуя последним?!Отец Мартини глубоко задумался. Наше молчание затя-нулось на добрых полчаса и прерывалось лишь тяжелы-ми вздохами старика и моими всхлипываниями. Но как это было несправедливо! Я никак не хотела смириться с тем, что для того, чтобы быть Фаринелли, Карло Броски должен был сделаться напыщенным жестоким карьери-стом, забывшим обо всех своих ангельских качествах.Ну хорошо, допустим, что Карло уже сделал свой выбор в пользу театра, но что тогда делать мне?—?Отец, я даже согласна стать несчастной, тем более мне не привыкать, у меня ведь тоже странная и печальная судьба. Если я не могу посвятить себя Карло, не разбивая его судьбы, пусть тогда Господь отмерит мне за двоих, мне не придется выбирать между долгом и страстью.—?Дочь моя, нет, этим ты разобьешь ему сердце! Он до сих пор не может без ужаса вспоминать твое бегство в Англию!—?Так как же правильно поступить?Мартини положил белые пальцы на молитвенник и спо-койно, как будто читая мессу, произнес:—?В Писании сказано: ?Оставь отца своего и матерь свою и следуй за мужем своим…?—?Дорогой отец, в Законе ничего не сказано относитель-но моей судьбы,?— сквозь слезы ответила я,?— потому что я на самом деле не жена ему ни перед богом, ни пе-ред обществом, и никогда не смогу ей стать благодаря нелепым законам церкви.Лишь теперь я поняла, сколь отчаянным было мое по-ложение. Прежде я никогда не задумывалась так ли важно следовать букве всяческих законов, но, что каса-лось Закона божьего, для Карло он до некоторых пор был непререкаем. Выходит, благодаря моему вмеша-тельству он нарушил его.—?Дитя мое, как священник я могу сказать, что сердца ваши не случайно нашли друг друга, Господь соединил их на небесах. А как член общества, гражданин, живу-щий по законам света, говорю тебе, что даже законы Церкви не только не совершенны, но глупы и дики! —?Мартини стоило больших усилий произнести это кра-мольное заявление. —?Слушайтесь голоса ваших сердец, и он никогда не обманет вас, вы?— более супруги, чем многие из тех, кто венчался в наших храмах. Я не дол-жен в этом сознаваться, но любовь моя к вам обоим так велика, что я не могу молчать и кривить душой! Была бы моя воля, я добрался бы до самого верха этого дико-го законодательного совета! О, если бы я был молод и здоров, имел бы силы побороться с этим так называе-мым законом! Дочь моя, прости мне мою слабость. Все, что я могу сделать,?— это обратиться к верховной власти за разрешением…—?Отец, нет! Умоляю вас, оставьте эти мысли! Я давно уже все решила на этот счет. А лишний раз испытывать унижение, стоя на коленях перед власть имущими, что-бы получить это разрешение… Ни за что! Тем более подставить под удар вас… Нет!—?Все будет хорошо, дитя мое. Где бы вы ни были, в Мадриде, в Вене, Дрездене или в Венеции, в любом го-роде, где процветает музыка, Карло будет достаточно счастлив, окруженный музыкантами, когда станет зани-маться музыкой, а ты просто предоставь ему свободу действий, не переставая заботиться о нем. Любая беда покажется ему менее страшной, чем разлука с тобой, я тебя уверяю. Карло любит тебя по-настоящему, ему не-обходима такая душа, которой он мог бы изливать свои мысли, и которая поддерживала бы его.Беседа с отцом Мартини немного успокоила меня, хоть и не разрешила всех вопросов, что меня мучили. Но в одном я была уверена?— мы с Карло нужны друг другу, и вместе мы перенесем все испытания, которые уготовил для нас Господь.С приездом Мартини в доме собралось замечательное и пестрое общество: профессор Никола Порпора, давав-ший частные уроки и утративший свою былую славу, академик Болонской Академии музыки отец Джамбат-тиста Мартини, придворный поэт, модный писатель, новый Альбани, любимец муз и дам, очаровательный изысканный Метастазио, контролировавший придворную оперную жизнь Европы, и Фаринелли?— первый среди первых певцов в мире.Утомившись от всего, что происходило последние дни вокруг меня, и находясь в каких-то расстроенных чувст-вах после разговора со священником, я отправилась к себе в студию, где мне предстояла еще уйма дел: надо было готовиться к отъезду, собирать вещи, проследить за тем, чтобы дом оставался в надежных руках. Можно было надеяться на талант синьора Лучиано, который мог без труда справляться с управлением огромным по-местьем, и все равно я переживала за свой сад, за цветы и овощи, которые оставались здесь без хозяйки, словно маленькие сиротки.Ворох одежды, холсты, этюдники, мольберты, кое-какие книги и вещи, с которыми было жаль расставаться… Стоило ли брать их с собой, все же теперь у нас появился дом, в который можно было в любой момент вернуться? Но даже и ту малую часть вещей, что необходимо было взять, предстояло еще собрать и упаковать.Сложив художественные принадлежности в одну боль-шую кучу, я встала перед ней и растерялась: ни в один чемодан или корзину это поместиться не могло, то де-ревянная нога мольберта выскакивала, то папка с бума-гой грозила помяться. Тщетно пытаясь придать этому хаосу более или менее приличный вид, подходящий для перевозки, я уселась на край постели и стала смотреть на эту груду.—?Cara, ты здесь? Я тебя повсюду искал! —?Увидев меня, сидящей над кучей вещей, Карло стал смеяться. —?Ты с ними разговариваешь? Думаешь, они сами соберутся, как надо и быстренько упакуются в чемоданы?—?Карло, и ты еще смеешься? Я правда не знаю, как это можно сложить!—?Зачем тебе везти их с собой? В Мадриде купим все новое, что тебе нужно.—?Я не хочу новое, я не смогу работать, когда все чис-тое, только что купленное. Это сбивает меня с толку! Когда я вижу совершенно чистый деревянный мольберт, без единого пятнышка краски, я теряюсь, я стою перед ним, как школьница, не в состоянии провести ни одной линии!—?В таком случае придумаем что-нибудь, не расстраи-вайся. Нагрузим отдельную повозку всем, что тебе надо. Ты из-за этих пустяков такая?Карло все замечал, впрочем, как и я, когда он был чем-то расстроен или встревожен, я всегда это видела. Сей-час он смог прочитать на моем лице следы нашего раз-говора с отцом Мартини.—?Что с тобой?—?Я просто немного устала от гостей. Ты же знаешь, что я не могу долго выдерживать шумное общество, это просто особенность моего характера.—?Да, я понимаю, сейчас они там устроили диспут, бо-юсь, как бы Порпора с Метастазио не сцепились. —?Учитель не приходился по вкусу придворному поэту, а Метастазио отлично знал, что Порпора?— весьма уме-ренный поклонник его таланта и не раз резко отзывался о его эгоизме и притворной чувствительности.—?С ними отец Мартини, на него можно положиться. И у них есть ты. Возвращайся, я буду дальше разговаривать со своей кучей.Карло сел рядом и обнял меня за плечи:—?Я не хочу. Я уже успел соскучиться по тебе.Стало понятно, что мое общество на этот раз он пред-почтет тому, что собралось сейчас в гостиной.—?Карло, скажи мне, а ты помнишь тот момент, когда полюбил меня?—?Я всегда тебя любил.—?Нет, дорогой, скажи, когда?Карло улыбался. У него были такие красивые глаза! Точно драгоценные агаты, светились они в полумраке комнаты. Глядя на эту красоту, я не могла ни думать, ни чувствовать ничего, кроме безмерного восторга. Все мое существо приходило в трепет от его взгляда, а когда он начал вспоминать нашу жизнь и первые наши встре-чи, сердце мое испытывало такое блаженство, которое было похоже на то, что я ощущала, слушая музыку.—?Я помню, как увидел однажды в ложе театра закутан-ную в черную вуаль фигуру девушки. Таинственную тем, что она была неподвижна, в то время, когда все во-круг нее было похоже на безумство: все аплодировали, вскакивали с мест, бросали цветы на сцену, а она сиде-ла, словно в оцепенении… И еще рука, такая тонкая, вцепившаяся в перила ложи, перчатка, на которой не было ни одного перстня… Выходя на сцену, я невольно обращал внимание на тебя, искал тебя взглядом, если тебя не было. Ты стала неотъемлемой частью моего су-ществования в театре. Ты снилась мне каждую ночь, и больше всего на свете мне хотелось, чтобы ты сняла свою вуаль. Я хотел увидеть твое лицо, увидеть твои глаза. Я дошел до безумия, я чувствовал маниакальное желание узнать, кто ты. А потом, когда я осмелился по-слать за тобой, боже, ты оказалась воплощением моей мечты!—?Карло, это так трогательно…—?А ты? Почему ты приходила слушать одно и то же?—?Глупый, я приходила слушать твой голос, без которо-го я уже не мыслила своей жизни! И ты ни разу не по-вторился в своих ариях. А все же когда ты полюбил ме-ня? Когда мы с тобой были в ночном театре?—?Нет, тогда я был настолько ошеломлен тобой, что во-обще ничего не соображал. Я сквозь туман видел тебя у своей постели, ты была так добра ко мне. А когда я уви-дел тебя на террасе под солнцем, ты грелась, будто цве-ток… я уже любил тебя. А еще, когда ты играла с мо-рем, я готов был превратиться в его волны, чтобы цело-вать твои босые ножки.—?Тебе не надо было превращаться, я помню, как ты це-ловал их.—?Знаешь, больше всего на свете я боялся тогда, что ты оттолкнешь меня. Если бы ты отвергла меня, я бы не смог жить.—?Карло! Что ты говоришь… Ты ведь раньше жил без меня. Я даже не знаю, как ты жил. Почему ты никогда не рассказывал мне об этом?—?Ты тоже никогда не рассказывала.—?Мне просто нечего рассказывать, ты и так все знаешь. Ты хитрец! Но тебе не удастся уйти от ответа, я хочу знать все.Он засмеялся, выворачиваясь из моих рук, настойчиво пытавшихся удержать его рядом. Однако мне удалось с ним справиться, и, не обращая внимания на крики и се-ренады под окнами, которые выводил Пьетро, вызывая своего ?дорогого братишку?, мы перешли на язык, бо-лее понятный влюбленным сердцам.Заметив с досадой, что только что придуманные им слащавые стихи не возымели никакого действия, Мета-стазио отправился в гостиную, где у ?Рафаэля? чинно восседали ученые мужи. Они начали, по-видимому, серьезный разговор, касающийся музыки и ее предна-значения.Порпора метал молнии, он был смертельно обижен и оскорблен тем, как с ним обошлась история: обида и горечь снедали его из-за разгоревшейся вражды между ним и Иоганном Хассе по причине благоволения к по-следнему ученицы курфюстины Саксонской, ?госуда-рыни-музыкантши?. Отправившийся было в Вену ста-рый композитор мечтал о новых успехах, а встретил лишь холодную почтительность. Его более счастливые соперники пользовались монаршей милостью и благо-склонностью публики.Вошедший Метастазио вызвал бурю эмоций у старика. Пьетро писал драмы и оратории для Кальдары, Предие-ри, Фукса, Рейтера и Хассе. Но Метастазио, придворный поэт, модный писатель, божественный повар от драматургии, чьи блюда считались самыми вкусными, ничего не написал для Порпоры и даже ничего не пообещал ему! И сейчас этот красавец входил и садился рядом, нахально играя своими шикарными кружевными манжетами, сверкая бриллиантами на пальцах.Отец Мартини поскорее завел разговор, который мог объединить всех троих и сгладить назревающий кон-фликт.—?Друзья мои, не пора ли нам обсудить то, ради чего собственно все мы собрались: на нас лежит ответствен-ность за триумфальное возвращение Фаринелли! Я го-ворю триумфальное, ибо иным оно просто не может быть. Пьетро, что вы скажете?—?Я скажу, что готов написать такое либретто, что все театры мира выстроятся в очередь за оперой! Я присту-плю сразу, как только найду в себе силы запереться в одиночестве, наедине с моими музами и бумагой!—?Я не сомневаюсь, что вы способны родить оперу в од-ну ночь. Наслышан о вашей плодовитости,?— съязвил маэстро.—?Ради святого искусства, голоса Фаринелли и моей бескорыстной любви к нему я готов расшибиться в ле-пешку! Но у меня есть одно условие: композитор, преж-де чем взяться за перо, должен будет проникнуться мо-ей поэмой, поставить себя на место поэта и подчиниться акцентам и движению речи, выразить и воспроизвести ее во второй раз всеми средствами своего искусства! Поэт создан для музыканта, но если последний заберет на себя все одеяло, то оба они проведут плохую ночь. А что вы скажете, маэстро Порпора, вы способны подхватить мою оперу? Насколько я знаю, композитора у нас еще нет…—?Что вы, что вы! Способен ли я? Нет! Я откажу вам. В любом случае вы не снизойдете до моей устаревшей фигуры. Своей крайней забывчивостью вы уже давно указали мне на мое место. Не стану я на старости лет вовлекаться в авантюры вместе с вами, любезный Мета-стазио! Всем известно, как красноречие ваше ?сбитым сливкам? уподобляют, столькими прелестями украшены ваши пьесы, а мы, низкие рабы?— содержатели театров, композиторы, певцы, не приведи бог, бесстыдно оскверним высочайшее звание Поэта, осмелившись приложить руку к поэзии наирискованнейшей, наиделикатнейшей, наитруднейшей, какую только создать может ваш поэтический ум.Метастазио закашлялся, а отец Мартини поспешил ус-покоить бурю:—?А что вы скажете о Буонончини? Говорят, он гремел в Лондоне, победив самого Генделя? —?старик, сам того не желая, только подлил масла в огонь.Пьетро оправил белоснежный галстук, сверкнув смолью глаз и бриллиантовыми запонками, и, словно шпагой, словами разрезал воздух:—?Гендель ведь талантливый человек, но я не могу по-нять, как он мог унижать себя и свое искусство до того, чтобы изображать в своей оратории нотами египетские язвы: прыгающих лягушек, вихри насекомых и другие вещи, такие же омерзительные. Трудно представить се-бе более абсурдного злоупотребления искусством,?— Метастазио произнес эти слова самодовольно, потянув-шись за виноградинкой, и отправил ее в рот своими изящными, унизанными перстнями пальцами.—?Не говорите так,?— воскликнул в неистовом гневе Ни-кола Порпора,?— не произносите подобного богохульст-ва! Никто никогда не победит Генделя. Я его знаю, и Карло знает, а вы еще не знаете! Он первый среди нас, и я признаюсь в этом, хотя тоже имел дерзость бороться с ним. Я потерпел поражение, но поражение справедли-вое. Буонончини восторжествовал в глазах дураков и благодаря ушам варваров! А Англии когда-нибудь при-дется краснеть за то, что она предпочла его оперы опе-рам такого гения и гиганта, как Гендель! Мода, удачное положение театра, связи, интриги, а больше всего та-лантливые, чудесные певцы, исполнявшие его произве-дения,?— вот, что создало ему видимость удачи. Зато в духовной музыке Гендель одержал над ним победу!Джамбаттиста Мартини неторопливым жестом убрал бабочку, бесстрашно усевшуюся на рукав его сутаны, и стал рассуждать о положении дел на оперной сцене:—?Если мы прямо, без пристрастия взглянем на музыку нашего времени, полную столь разных обольщений, всевозможных грациозных, шутливых и изысканных штук, мы принуждены будем признаться, что она слу-жит лишь для того, чтобы обольщать и восхищать чув-ственность- а коль скоро затронута бывает чувствен-ность, то столь же усыплен и удручен бывает дух.На что Пьетро Метастазио, несмотря на свои молодые годы уже считавшийся корифеем оперной музыки, с го-речью заметил, согласившись со стариками:—?Сейчас музыканты и композиторы занимаются лишь тем, что щекочут ухо и нисколько не заботятся о сердце зрителей. Подобные арии осуждены за это в передовых театрах и вынуждены служить интермедиями между номерами танцовщиков… Дело дошло до таких крайно-стей, что подлежит срочному изменению, иначе благо-даря этому мы сделаемся шутами всех народов. Мы привыкли смотреть на композиторов уровня Генделя с точки зрения нашей романтической культуры, когда есть гении, которые опережают свое время. В Петербур-ге, в оперном спектакле при дворе императрицы давали ?Олимпиаду? с моим либретто на музыку Манфредини. На первом месте?— имя либреттиста, а композитор?— это человек, который положил текст на музыку, кроме того, дал возможность выступить главным людям в оперном театре, то есть певцам?— виртуозам и примадоннам. И сейчас большинство таких композиторов, которые не ахти какие люди, опережающие свое время, но они умеют обращаться с запросами солистов, которые хотят блеснуть, умело пишут речитативы и трактуют текст либретто.В ариях сочинители не заботятся ни о характерах, ни о положениях, ни о выразительности, ни о смысле и ра-зумности и, выставляя напоказ свои богатства с помо-щью горла, подражающего скрипкам и соловьям, они возбуждают тот восторг, который порождается лишь чем-то необычным. Современная музыка восстала про-тив поэзии, стала считать слова второстепенными мело-чами. Итак, вы видите, что я, как и вы, пристрастен к музыке и что если я и ненавижу нынешнюю драматиче-скую музыку, то подразумеваю лишь музыку некоторых наших сочинителей, которые ее искажают, и в этом я солидарен с Генделем!—?Все это так, уважаемые академики, но я уверен, что впереди у нас все-таки светлое будущее и на смену нам, старикам, придут смелые, дерзкие и талантливые моло-дые музыканты,?— Порпора обратил взор на непредска-зуемого, невыносимого, но гениального поэта Метаста-зио. —?Однако я надеюсь на ваше либретто, синьор при-дворный поэт. Как скоро вы сможете его сочинить?—?Маэстро, так скоро, как скоро меня посетит вдохнове-ние!—?И что нужно для вашего вдохновения?—?О! Это сложный вопрос. Иногда мне необходимо уе-динение с бокалом хорошего вина, долгие месяцы на-пряженной работы, а иногда мне хватает лишь одного взгляда прекрасных глаз и пары ночей!Старики рассмеялись, услышав последние слова, а Пьетро, подхватив свою шляпу, напевая, вышел из гос-тиной, оставив уважаемых учителей наедине с их муд-рыми речами.Пока внизу шли философские разговоры, мы с Карло наслаждались последними спокойными минутами, ведь совсем скоро нам придется забыть о посиделках на уютных балконах, о приятном времяпрепровождении в объятиях друг друга, о наших прогулках рука об руку по саду и даже о море, с которым было труднее всего рас-статься.—?Карло, признаться, я буду грустить о нашем доме. Ко-гда ты заметишь это там, в Испании, прошу, не обращай внимания, это будет моя светлая грусть, ведь мы с тобой будем знать, что это наш дом, что мы обязательно вернемся.—?Да, конечно, мы обязательно вернемся сюда, как толь-ко закончится сезон.—?А если тебя снова захотят оставить при дворе? Я бо-юсь этого больше всего.—?Я думаю, король, помня нашу дружбу с Филиппом, отнесется к нам благожелательно. Ты увидишь, они ми-лые люди. Семья монарха всегда относилась ко мне с любовью, и тебя они тоже непременно полюбят.—?Карло, тебя все любят, потому что ты того заслужива-ешь! Вот только маэстро Порпора иногда просто невы-носим. Он когда-нибудь вообще бывает доволен? Он так кричит, мурашки по коже… Как ты его терпишь?—?Не говори так, он мой учитель, я люблю его, как род-ного отца. Я был еще ребенком, когда встретился с Порпорой, в течение долгих лет обучения именно маэ-стро был ответственен за формирование меня как певца: учил технике и музыкальному вкусу. Порпору все ученики считали одновременно учителем, отцом, другом, импресарио и тираном, он был непререкаемым авторитетом в консерватории. Он утверждал, что у меня уникальные данные, и я гордился этим. Он занимался со мной вокалом с чрезвычайной настойчивостью, жестоко и беспощадно, с самых ранних лет, создавая, по его словам ?певческого монстра?, способного справиться с невероятными техническими сложностями.И еще в это же самое время между нами складывались и росли отношения отца и сына, родственное единение, особенно после смерти моего родного отца. И это даже не просто дружеские отношения, я чувствую к маэстро сыновнюю любовь и благоговейный страх. Го-лос?— интимный и индивидуальный инструмент, и жизнь, даже прошлая, оставляет на нем следы. Когда я изучал произведения Порпоры, я, конечно, сталкивался с трудными виртуозными ариями, но они часто были спокойные и лирические. Я думаю, что именно в этих ариях проявляется его композиторская привязанность ко мне. Ты помнишь, это твоя любимая ?Alto Giove? из ?Polifemo?, а ?Орфей? с финальным ?Lamento?, которое Порпора писал специально для меня, ?Sente del mio m-rtir?, которое звучит как печальное прощание мастера перед тем, как я уеду в Мадрид. Хотя Порпора не такой великий гений как Гендель, его сочинения написаны для того, чтобы показать все мои возможности. Никто не знает лучше моего голоса, чем Порпора. Никто кроме него не имел возможности писать, предназначая именно для меня и для моего пения на сцене, не считая Риккардо, конечно. Я всегда знал, сколь многим обязан своему наставнику. А сейчас уже и учитель стал нуждаться во мне. Порпора вытеснен более молодыми композиторами, его музыка забыта, а он сам неизвестен публике. Я не хочу, чтобы он закончил свою жизнь в болезнях и одиночестве!—?О Карло! Мне так жаль твоего бедного учителя, но все, что мы можем сделать?— это взять его с собой. А что? Если хочешь, я сама ему предложу уехать в Мад-рид, чтобы жить с нами. Ну, пожалуйста, разреши мне!—?Моя Коломбина, твое доброе сердце готово осчастли-вить весь мир.—?У меня есть хороший пример перед глазами, и могу сказать, я не была такой раньше, это все ты. Карло, если бы я могла осчастливить хотя бы тех, кто рядом со мной,?— мне стало грустно, перед глазами стояло запла-канное испуганное лицо Джулии. —?А что будет с нашей школой? Выходит, что тот крестьянин был прав: мы привязали к себе детей, а теперь бросаем их. Для чего тогда нужны были эти занятия?—?Ты не права, для детей открылись новые горизонты, мы показали им, что есть иной мир, отличный от их су-ществования в деревне. Я уверен, что многие из них продолжат обучение в консерватории, уедут в город, чтобы сделаться людьми. Даже те из них, кто останется здесь, выросли в духовном плане, ведь образование?— это основа становления добропорядочного человека. И я думаю, что не иначе, как с теплом и любовью они не раз будут вспоминать нас с тобой. По крайней мере, я на это очень надеюсь. А школа, которую придумала и создала ты, никогда не закроется! Слава богу, есть кому преподавать в ней, наши друзья музыканты, священни-ки не останутся без работы. Я позабочусь об этом.Мне хотелось спросить о Джулии и Эмилио, но, зная переменчивое настроение Карло, я не отважилась сей-час заводить о них речь. Мой супруг был иногда слиш-ком прямолинеен и самостоятелен в принятии решений, и между нами была четкая граница в отношении того, что можно обсуждать, а что нет. Я росла в своих глазах, когда не без усилия, но все же старалась держать себя как настоящая женщина, делая шаг назад и уступая ему. Хотя, признаюсь, уступчивость?— не самая сильная чер-та моего характера.VIII. Рождение ?Антигона?Утром доставили корреспонденцию, и среди множества писем было послание от Генделя. Читали его по очереди все после Карло. Он был так взволнован письмом, что ушел в другую комнату, трепетно держа в руках объемный конверт. Похоже, он до сих пор боготворил своего давнего непримиримого друга-врага.Гендель писал, что ему удалось укрепить труппу театра, пригласив нового певца, Джоаккино Конти, который стал любимцем широкой публики под именем Джицциелло, был превосходным сопранистом и находился в Лондоне уже около года.Гендель с бахвальством приводил некрасивые сплетни, бродившие среди знати о составе певцов театра ?Haymarket?, который конкурировал с Генделем и его ?Ковент-Гардн?, о том, что ?голос Мериги не имеет ни-какой силы, и един?ственная ценность, которой театр может похвастаться,?— певица по имени Кименти, с тер-пимым голосом, и Монтаньяна, которая, как всегда, ре-вет, о том, что с этой бандой певцов и со скучными итальянскими операми, на которых легко заснуть, они хотят соревноваться с Генделем?.Далее композитор рассказывал, что у него есть Страда, которая поет лучше, чем когда-либо, и Аннибали, унас-ледовавший лучшие качества Сенезино, а также Каре-стини со своим изумительно тонким вкусом и отлич-ными актерскими достижениями…16 января состоялась премьера ?Саула??— новой орато-рии, где исполнителем главной партии был Рашел, анг-личанин, который, по словам Генделя, ?по?ет просто ве-ликолепно?. А среди певиц он выделил Франчезину. Затем композитор в подробностях рассказывал, как он просил на время у герцога Арджилла (ко?мандора стражи Тауэра) самую большую литавру, чтобы исполнение было ?очень шум?ным?, тем самым он, похоже, намеревался восполнить прежние убытки. В Тауэре хранились литав?ры, которые герцог Дж. Мальборо брал с собой в битву при Мальплаке, где одержал решающую победу над французами, и вот одна из них вдруг попала на службу в театр.Партию Саула пел превосходный немецкий бас Вальтц, Иона?фана?— Берд, а партию Давида?— тенор-альтино Ра-шел. Две меньшие роли (Мелхолы и аэндорской вол-шебницы) исполнили итальянские певицы?— Ла Фран-чезина и Ла Луккезина. В этом сезоне ?Саул? выдержал шесть представле?ний: по два в январе и феврале и по одному в марте–апреле. На премьере присутствовали и многие члены королевской семьи.?Деидамия? окончательно исчезла из репертуара. Ген-дель утверждал, что итальянская опера в Лондоне обре-чена на гибель, потому что уже не имелось ни одного певца, от которого, как в свое время от Фаринелли, пуб-лика могла бы прийти в экстаз. Гендель сетовал на то, что публика шла в те?атр не ради хорошей музыки, а ра-ди певцов.Читая эти строчки, Карло долго не мог прийти в себя, а те слова, которые он прочел позже, вообще были похо-жи на пощечину. Гендель писал, что публика Лондона не может забыть Фаринелли, который очаровал на-столько, что все, как сумасшедшие, требовали лишь его.?Вы вызвали истерический энтузиазм у слушателей, в городе слова о том, что те, кто не слышал, как поет Фа-ринелли, и не видел, как играет Фостер, не достойны появляться в приличном обществе, буквально вошли в поговорку! Голос ваш действительно был приятен для слу?ха, но ведь это я дал вам случай проявить себя- моя музыка пленила души и воспламенила на сума?сшествие по отношению к вам, Фаринелли! Певец получил и пользу, и похвалы, а гордая судьба забытого ма?стера?— настоящая ценность?— осталась незаметной и невозна-гражденной. Я должен испытывать нужду в той стране, которой долгое время служил, в стране гласности и об-ществен?ного мнения, где так ценят изящные искусства и где заслуги самых выдающихся мастеров сопровожда-ются столь достойными знаками признания и поощре-ния, что гении из других стран часто жалеют, что роди-лись не здесь. Но, несмотря на провал оперы и финансо-вый крах, я не теряю надежды на то, что с хорошей труппой мне удастся вернуть расположе?ние колеблю-щейся публики?.Карло отдал письмо ученым мужам, молча вышел и за-перся у себя, так что Роксана с Пьетро напрасно пыта-лись достучаться до него в ближайшие несколько часов.Мартини, прочитавший письмо одним из первых, долго сидел в молчании и наконец произнес свое слово:—?Мне хочется наде?яться, что я смогу скло?нить на сто-рону Генделя тех господ, которых чем-либо оби?дело поведение этого великого человека (ибо в музыкальном мире Гендель останется великим человеком и в том случае, если против этого свидетельствует его неуда?ча), возвратить ему милость и освободить его от пре-следований мелких людишек, которые, использовав не-до?вольство знати, срывают его афиши, едва их расклеи-ли, и еще тысячью других способов оскорбляют его и нано?сят ему урон. Я уверен, что они снова проявят к нему благосклонность и отнесутся к делу без пристра-стия- между тем общественность должна позаботиться о том, чтобы Гендель не испытывал ни в чем нужды, в противном случае это было бы непростительной небла-годарностью- что Лондон, крупнейший и богатейший город мира, настолько же богат добродетелями, на-сколько деньгами, и может прощать и снисходительно относиться к неудачам великого гения и даже к его ошибкам.Не стоит даже говорить о том, какие горькие чувства пришлось вновь испытать Карло. Он был сам не свой, никто не мог его разговорить, весь день он ходил мрачный как туча. Вот так неожиданно Гендель нанес очередной удар, даже не догадываясь о том, что делает, что его письмо, на первый взгляд, совершенно обычное, выбьет почву из-под ног того, кого так долго пришлось уговаривать ступить на прежний путь.Мрачный гений двумя словами воскресил все, что дру-зья объединенными усилиями пытались стереть из соз-нания Карло. У Роксаны болела душа, когда она видела растерянность в глазах любимого, то непонимание дальнейшего смысла пребывания на сцене, которое изо дня в день на протяжении этого года сопровождало Фа-ринелли.—?Карло, позволь мне посидеть у тебя,?— она, как мышка, поскреблась в закрытую дверь,?— послушай, я не стану ничего говорить, я просто посижу рядом… Можно, я войду?Услышав в ответ тишину, девушка была полна решимо-сти так просто не сдаваться. Подвинула поближе к за-крытой двери кресло и уселась в него, поджав под себя ноги. Прошло, наверное, больше часа, как вдруг Карло распахнул дверь и, увидев нежного стражника на посту, улыбнулся своей милой улыбкой. Конечно, он не ожи-дал найти здесь любимую, и она была вознаграждена нежными объятиями. Своим видом стражника худож-ница сильно развеселила его, и, слава богу, серьезных последствий это письмо не повлекло.Карло выглядел совершенно спокойным, милым, доб-рым и внимательным, как всегда. Пьетро старался изо всех сил сгладить впечатление от столь серьезного утра и весь день сыпал шутками и анекдотами, пока не дож-дался того, что Мартини засобирался обратно в мона-стырь. Провожая святого отца до кареты, он пообещал связаться с президентом Болонской Академии Антонио Маццони. Этот известный музыкант мог быть реальным претендентом на роль композитора новой оперы для Фаринелли.Задернув тяжелые портьеры на окнах, Роксана зажгла свечи и, присев у камина на корточки, стала ворошить огонь, бросающий искры и стреляющий горячими угольками. От него было тепло и уютно в комнате. Кар-ло смотрел на девушку своими лучистыми глазами. Его фигура еле угадывалась в полумраке комнаты, но даже при этом неярком свете он казался воплощением нере-ального существа, залетевшего в земной мир, как ба-бочка на свет свечи. Минута, другая?— и он исчезнет, растворится, улетит.Роксана невольно залюбовалась его красотой и, забыв обо всем на свете, уселась прямо на толстый ковер пе-ред камином. Карло не шевелился и молчал, глядя на нее. В полумраке невозможно было прочесть его взгляд, длинные пальцы снова прикасались к губам. Это сбива-ло Роксану с толку и заставляло неотрывно, как под гипнозом, рассматривать безупречные черты его лица. Наконец ему это надоело и, усмехнувшись краешком губ, Карло произнес:—?Cara, что ты делаешь?—?А что я делаю? —?девушка стряхнула с себя его ча-ры. —?Греюсь у камина и любуюсь твоей красотой.—?А я?— твоей. Ты выглядишь просто ослепительно в этих отблесках огня. Я хочу твой портрет. Почему ты никогда не пишешь себя?—?Я не умею.—?Ты лжешь, Коломбина… Я не верю тебе. Ты почему-то не хочешь этого. Почему? Я бы никогда не расста-вался с твоим портретом. Я не хочу расставаться с тобой ни на миг. Знаешь ли ты, как мне не хватало тебя в Испании? Я отдал бы все, что у меня было, за один взгляд твоих глаз, пусть даже нарисованных.—?Я, настоящая, с тобой. И писать автопортрет?— это дурная примета, я не хочу, чтобы нас что-то разлучило, а он может это сделать.—?Каким же образом?—?Говорят, что в картину вселяется частичка души или же… целиком душа. Я боюсь, Карло.Он опустился рядом и прижал Роксану к себе с такой силой, что она поморщилась от боли:—?Ты же писала меня, и со мной ничего не случилось.—?Не говори так! —?Роксана быстро перекрестилась, вы-звав у Карло усмешку.—?Не знал, что ты у меня такая суеверная,?— но, заметив ее возмущенные глаза, поспешил извиниться.—?Просто есть люди очень сильные, с огромной жизнен-ной силой, ты такой, а я… Мне кажется, что во мне слишком мало жизни, меня нельзя рисовать: меня не хватит и на меня, и на картину.—?В таком случае, никогда не позволю писать тебя, ни-кому! Давай я с тобой поделюсь этой силой?—?Ты уже делишься,?— Роксана была окутана его нежно-стью и впитывала сейчас в себя все то, чем был напол-нен ее любимый. —?Так приятно…Карло поднял лицо Роксаны за подбородок, медленно провел пальцем по губам, тут же раскрывшимся под лаской, словно лепестки бутона. Девушка закрыла глаза, вмиг став безвольной, как тряпичная кукла. Легко, почти не касаясь, а лишь дразня, Карло поцеловал эти манящие губы и сразу же отпустил ее, несмотря на протестующий и молящий стон. Роксана была похожа на сказочную фею: волосы, забранные в высокую причудливую прическу, были украшены живым цветком клематиса. Карло провел рукой по уложенному шелку, высвобождая пряди, вмиг разлившиеся по плечам водопадом. Во всем: и в трепете ее ресниц, и в полуоткрытых губах, и в румянце щек читалась волнующая страсть.Раньше они не могли вытерпеть и минуты, чтобы не поддаться ей, приходившей внезапно, подобно банди-там на безлюдной дороге, тогда хотелось всего и сразу, лишь бы избавиться от этого неуемного желания насы-титься друг другом. Теперь же торопиться было некуда, и Карло растягивал удовольствие.—?Я тебя люблю,?— прошептал он, зарываясь в водопад ее волос, вдыхая их ванильный запах.Огонь в камине поглотил еще одно полено, взвив целый столб светящихся искр. Роксана вздрогнула от резкого звука затрещавшего сырого дерева, сгорающего в пла-мени.Карло не раз замечал, что она пугалась внезапных зву-ков, которые заставляли ее бледнеть и замирать от ужа-са. На вопросы, что так могло напугать ее в детстве, она отшучивалась и утверждала, что причиной ее страха, по-видимому, является какое-нибудь древнее чудовище, расправившееся с ее предком в пещере, а ей в наследст-во достался его страх. Но каждый раз видеть ее расши-рившиеся зрачки глаз и побледневшие щеки было невы-носимо.Сейчас девушка засмеялась над своим испугом и сму-щенно пробормотала:—?Я такая трусиха, теперь меня напугал камин!—?Скажи мне, как же ты жила раньше одна? Тебе, на-верное, было ужасно страшно по ночам или в грозу? Мне представить это немыслимо, cara! Боже, столько лет я не знал тебя, не мог тебя вот так обнять! Когда я думаю о том, скольким опасностям ты подвергалась, когда ехала по пустынной дороге в почтовой карете или ночевала в дешевой гостинице, какой ужас…—?Карло, какой ты смешной, а если я начну представлять все те ужасы, которые могли произойти с тобой, то лишусь сознания. Зачем ты думаешь о плохом? Мы вместе, теперь ты сможешь защитить меня, а я буду прятаться у тебя на груди во время грозы. Никакого страха, отныне только ты и я.—?Но скажи, почему и чего ты так боишься? Темнота и резкие звуки пугают тебя каждый раз! Расскажи, и, мо-жет, твой страх отпустит тебя. Но я вижу, что ты не хо-чешь мне рассказывать, почему?—?А все ли ты рассказываешь мне, Карло? Прячешь гла-за? Я тоже не хочу огорчать тебя дурными воспомина-ниями, вот и все.—?Что за тайны от меня? Роксана, мне не нравится, что ты ничего не рассказываешь о своем прошлом!—?Ну вот, обиделся? Когда ты такой, ты становишься похож на маленького мальчика. Я так и вижу перед со-бой малыша Карло. Тебя просто невозможно восприни-мать всерьез! Думаю, что тебя все обожали, и ты полу-чал все, что хотел, так? Хорошо, я тоже не могу устоять перед твоим капризным лицом. Давай заберемся под одеяло, и я тебе расскажу страшную сказку.Карло легко, как пушинку, поднял меня на руки, и, не отрывая взгляда, устроил на своей постели среди поду-шек и покрывал.—?Может, ты передумал, и сказки не надо? —?прошептала я ему прямо в губы, мешая слова с поцелуями.—?Надо,?— его руки оплели меня подобно крепким путам, голову свою он уютно устроил у меня на груди, согревая горячим дыханием кожу в низком вырезе пла-тья. —?Рассказывай, я внимательно слушаю.Путаясь пальцами в его кудрях, я начала свой печаль-ный рассказ о том детстве, которое помнила.—?Это было давным-давно, кажется, так давно, что мог-ло быть и не правдой, а сказкой. В далекой Польше жи-ла-была девочка, одна-одинешенька, никого у нее не было. Она не помнила своих родителей, своего дома. Первое воспоминание?— это маленькая бедная деревня, за околицей?— поле, летом зеленое-зеленое, осенью желто-золотое, а зимой белое и пушистое. Весну девочка не любила, потому что весной было грязно, сыро, мокро, и ноги в башмаках вечно промокали и мерзли. Из-за этого она однажды сильно заболела, просто ужасно заболела: лежала в избе, укутанная овчиной. Старуха с коричневыми пальцами давала ей горькое и противное питье, а еще кормила кашей, которая не лезла в горло, потому что все внутри саднило и глотать было больно. Почти все время болезни девочка спала и ей снились страшные сны, о том, как идет война, как кричат, умирая, люди, и горят дома… —?невольно слезы выступили на моих глазах, и я пыталась справиться с ними, превозмогая себя.Карло вскочил, ошеломленный этим рассказом.—?Моя голубка, боже, какой ужас!—?Да, Карло, была война. Я была слишком мала, чтобы понимать, кто против кого воюет, но я помню, как вер-хом на лошадях, размахивая саблями, налетали эти страшные люди, которых в деревне звали головорезами и бандитами-наемниками. Они убивали всех, кто попа-дался им на пути, а после себя они оставляли сожжен-ные деревни. Возможно, мои родители погибли во вре-мя такого налета, а меня подобрал кто-то из соседей, не знаю. Но ты отвлекаешь меня, ложись, я буду дальше рассказывать свою сказку!Карло послушно улегся рядом и, опираясь на локоть, продолжал разглядывать мое лицо своими печальными бездонными глазами, я изо всех сил старалась не смот-реть в них и, отвернувшись, сжала его руку.—?Итак, времена года сменяли друг друга, священник, которого девочка полюбила всей душой, стал ее учите-лем. Он был добр, в отличие от старухи, попрекавшей куском хлеба, и дарил ей на праздники подарки?— книжки, платья и башмаки. На Рождество, когда при-нято было загадывать желания, девочка, сидя под елкой, украшенной бумажными конфетами, загадала дом. Да, дом. Теплый очаг, стол, кровать. И ее желание сбылось!Однажды подъехала карета, а господин, который был в ней, оказался богатым паном, раненым в бою. Его еле довезли до деревушки, но он вскоре поправился, потому что был еще молод и силен. Это был знатный пан Лю-бецкой. Старуха жаловалась ему на свою нищету, на то, что у нее на руках восемь голодных ртов, среди которых подкидыш. Когда же пан совершенно выздоровел и стал собираться в дорогу, девочку заставили помогать ему укладывать вещи в карету, кормить лошадей. И так по-лучилось, что он пожалел и забрал девочку с собой, ведь он был добрым человеком.—?И что дальше? —?Карло потряс мою руку, выводя из забытья, куда погрузила меня моя память.—?Дальше? По приезду в богатый дом девочка зажила себе припеваючи, все у нее было: и своя теплая комната, и одежда из дорогих тканей, и меховые шубки, и сапожки из кожи, много-много игрушек и книг. У пана в младенчестве умерла дочка, и он принимал воспитанницу за нее, окружая любовью и заботой, как родную. Все было бы хорошо, но пан постоянно был в отъезде, война еще не закончилась, да еще большое поместье требовало хозяина: рожь, пшеница, мельницы на реке, крестьяне, которые то и дело устраивали бунты. Нелегко ему приходилось.—?У него не было жены?—?Она умерла тогда же, когда и дочка. Он так любил ее, что никогда больше не женился. В поместье тоже была церковь, и у девочки появился новый друг-священник. Наверное, все священники очень добрые и любят детей. Он учил ее грамоте, а потом, узнав, что девочке нравит-ся рисовать, накупил всяких красок и карандашей.—?А что потом? Что стало с паном? Ты уехала от него?—?Уехала.—?И тебе не жаль было его оставлять, он ведь любил те-бя и ты была у него одна?—?Нет, он любил не меня, а искал во мне тех, кого он потерял. А когда наступали моменты… в общем, у него открывались глаза на правду, на то, что я не его дочь и никогда он ту, свою, родную не вернет, тогда он нена-видел меня.Карло судорожно вздохнул и обнял меня.—?Пан был похож на перевертыша: сегодня он добрый и щедрый, но завтра, когда напьется, просто зверь… Все прятались от его безумного гнева. Я запиралась у себя в комнате и боялась, сидя на полу за шкафом или за кро-ватью, что он ворвется и прибьет меня. А он колотил в дверь и требовал, чтобы ему открыли. Вот с той поры я боюсь, когда что-то громыхает.Я улыбнулась, когда рассказ мой подошел к концу, но улыбка эта была натянутой.—?Карло, я так и знала, что ты расстроишься. Это все в прошлом, давно позабыто, зачем было ворошить воспо-минания?—?Cara, мне жаль… Я не знаю, что я могу сделать для тебя, но мне хотелось бы стереть все твои воспомина-ния.—?Ты можешь это сделать, и у тебя это отлично получа-ется…Итак, главное дело было сделано?— всего лишь пара не-дель понадобилась Метастазио для написания либретто! В главной гостиной собрались все, причастные к важнейшему событию в судьбе величайшего певца, который сейчас сидел в удалении от пестрого общества, выглядел отрешенным и совершенно равнодушным к тому, что творилось.Глаза же Пьетро сверкали, как звезды, он встал посреди зала, держа в руках увесистую папку с будущей оперой. И Порпора, и Мартини, и приглашенный президент Му-зыкальной Академии Антонио Маццони, и несколько друзей музыкантов расселись кто где, заняв все свобод-ные диваны и кресла. Эмилио, тихонько пробравшись в гостиную, расположился прямо на полу, прислонившись к ножке ?Рафаэля?. Первое время он опасливо глядел по сторонам, боясь, как бы его не выпроводили, но потом успокоился и стал слушать, боясь упустить малейшее слово.—?Итак, друзья,?— торжественно начал Метаста-зио,?— ?Antigono??— опера, основанная на древней исто-рии. По сюжету, египетская принцесса Береника наме-рена выйти замуж за Антигона I, одного из диадохов. Однако тот начинает подозревать, что в Беренику влюб-лен его сын Деметрий Полиоркет, который подвергается изгнанию. В это же время на территорию государства Антигона вторгается Александр Молосский, которому Береника отказала в замужестве. В общем, это история любви египетской принцессы Береники и одного из полководцев Александра Великого Антигона I. Основные партии в ?Антигоне? должны исполнять,?— Метастазио сделал театральную паузу, прозвучавшую очень эффектно,?— Фаринелли, Кафарелли и Гуаданьи.В гостиной воцарилось молчание. Изумленные слуша-тели озирались по сторонам, глядя друг на друга, будто бы переваривая столь наглый ход либреттиста, решив-шего вывести на одну сцену трех самых известных в мире virtuoso. Казалось, даже Карло пробудился от сво-ей меланхолии, но, не давая никому опомниться или же предвидя, что сейчас разразится, Пьетро быстро про-должил:—??Антигон? написан для шести солистов: два сопрано в мужских ролях, два сопрано в женских ролях, один альт и один контральто в главной роли. Практически в каждом из трех актов оперы у каждого солиста имеется ария. Роли: Антигон, царь Македонии, Береника, царица Египта, Деметрий, Александр и еще парочка.—?Я так понимаю, что мне ты уготовил роль Демет-рия,?— зная друга и его сочинения, заранее предположил Карло.—?Послушайте, друзья, я не боюсь прослыть невежей, но прошу прямо сейчас подробнейшей лекции по древней истории,?— Порпора казался оглушенным тем, что толь-ко что прослушал. —?Я стар, возможно, я глуп, но, черт возьми, кто все эти ваши персонажи?Пьетро приосанившись, присел на край стола и, отло-жив в сторону папку, начал менторским тоном свою лекцию, причем от слова до слова он процитировал ис-торию практически наизусть, ни разу не обратившись за подсказкой:—?Начнем с нашего Фаринелли, то есть Demetriusa I?— полководца эпохи диадохов. Он приходился сыном фригийскому царю Антигону I Одноглазому и Страто-нике. В 331 г. до н.э. мать Антигона привезла его в Ве-ликую Фригию, где он воспитывался при отцовском дворе. В 321 г. до н.э. Деметрий взял в жены бывшую жену Кратера, дочь Антипатра, Филу. От этого брака у него родились двое детей: сын Антигон Гонат, который в будущем станет царем Македонии, и дочь Стратоника. В 314 г. до н.э. Антигон назначил своего сына главным командиром в Сирии. В 312 г. до н.э. его войско проиграло битву при Газе с армиями Птолемея и Селевка I. Антигону пришлось отступить. Тем временем Птолемей захватил Сирию, а Селевк завоевал Вавилон. Деметрий собрал новое войско и разбил египтянина Килла. После этого армия Деметрия объединилась с воинами Антигона и прогнала Птолемея из Сирии, а Селевка?— из Вавилона.В 310 г. до н.э. Деметрий заключил мир с диадохами и завоевал Киликию. В 308 г. до н.э. он предотвратил на-падение египетского флота на Галикарнас. В 307 г. до н.э. Деметрий вступил в Афины. В 306 г. до н.э. Птоле-мей начал подготовку к новому поход на фригийцев. Деметрию же удалось разбить флот римлян, предотвра-тив их высадку на континент. В 306-305 гг. до н.э. Де-метрий начал осаду Родоса. Жители Родоса отчаянно сопротивлялись могучему полководцу. В это вре-мя Кассандр начал военные действия в Греции. Греки обратились за поддержкой к Деметрию, который осво-бодил страну от захватчиков.В 298 г. до н.э. Деметрий начал в Греции Четырехлет-нюю войну против своих бывших союзников. Господ-ство Деметрия в Греции вызывало недовольство осталь-ных диадохов. Против него в 287 г. до н.э. выступила коалиция во главе с Пирром, Птолемеем и Лисимахом. Деметрий проиграл войну, попал в плен и, пробыв там 3 года, в 283 г. до н.э. умер в тюрьме,?— произнеся по-следние слова, Пьетро поклонился, будто только что исполнил арию.—?Браво! Отлично! Особенно мне понравились послед-ние слова,?— Карло, вначале внимательно слушавший друга, разразился хохотом,?— неудивительно услышать такой конец, я уже вижу каменные стены тюрьмы, сомкнувшиеся над моей головой, цепи, в которые я за-кован, тюремщики стоят у входа в темницу… Пьетро, ты не мог сочинить что-нибудь новое?!—?Неблагодарный! У тебя самая великолепная роль! Она, на первый взгляд, может показаться не самой глав-ной, в этом-то и заключен мой хитроумный план! По-среди всех этих Антигонов и Александров ты будешь появляться как долгожданный десерт, от сцены не по-смеют отвести глаз ни на минуту в ожидании твоего выхода! Я написал для тебя самые роскошные арии, ты не представляешь! Такие стихи! Героическое и лирическое?— все слито в одном порыве!—?Пьетро, хватит. Я тебе доверяю. Как ты думаешь при-влечь Кафарелли, безумец?—?А, это дело импресарио.—?Кстати сказать, у нас нет импресарио,?— отозвался Порпора. —?Раньше эту роль с успехом выполнял синьор Риккардо Броски.—?Риккардо может немало поспособствовать нашему предприятию, ведь он находится в Испании,?— отец Мартини нахмурил высокий лоб. —?Карло, вы можете написать ему? А я в свою очередь напишу нескольким влиятельным синьорам. Насчет двух оставшихся солис-тов переживать не стоит, у нас есть достаточно средств, чтобы заплатить этим певцам столько, чтобы не возник-ло с их стороны даже сомнений, соглашаться или нет.—?И самое главное, нам нужен будет слон и конни-ца! —?Пьетро повернулся на каблуках в своем изящном стиле мушкетера, подхватил папку под мышку и, до-вольный, уселся в кресло, закинув ногу на ногу.—?Слон и конница,?— повторил за ним Кар-ло,?— верблюдов на этот раз не будет?—?Ха-ха-ха,?— отозвался Метастазио.—?Дай мне своего ?Антигона?,?— забрав либретто, Карло удалился, оставив общество заниматься обсуждением услышанного.Все же последнее слово оставалось за ним, лишь от его таланта зависела удача или неудача предприятия. И чувствуя на себе этот груз, Карло не мог не переживать, но это было состязательное переживание, дающее тот азарт и тот огонь, что наполняли его сердце и заставля-ли гореть огонь в его глазах.Стихи и вправду были изумительные: в них были все те острые чувства, что заставляют учащенно биться сердца зрителей. Пьетро умел приготовить настоящее блюдо, осталось лишь приправить его музыкой. Болонец Анто-нио Маццони, согласившийся поработать над оперой, занимал пост президента Болонской Академии, и за плечами его было несколько нашумевших оперных по-становок, сделанных в галантной стилистике Лео и Хас-се, так, как нравилось Карло. Успех у его опер был грандиозный, композитор имел общеевропейскую сла-ву. Удастся ли ему создать очередной шедевр?— ?Анти-гона?? Очевидно, что да…IX. Нежданная размолвкаОтец Мартини отозвал меня в сторону. Его обычно бес-страстное лицо сегодня выражало затаенную радость. Оглядевшись, нет ли кого рядом, он начал тихим шепо-том:—?Дочь моя, у меня прекрасная новость! Я надеюсь, то, что я сейчас скажу тебе, не будет нежданным сюрпри-зом. Отнесись к этому, как к проявлению моей отече-ской любви, а не как к вторжению в вашу личную жизнь. Я священник, я пастырь, духовник синьора Бро-ски и твой и желаю вам добра. Так вот, синьор Броски по приезду сюда монаршей милостью и милостью церк-ви получил право на строительство домашней церкви и освящение алтаря. Не раз я служил там мессу, но нико-гда мне в голову не приходила мысль, что здесь, воз-можно, я соединю две души: вашу и моего друга и ду-ховного сына.—?Я ничего не понимаю, отец,?— пытаясь прочесть на лице старичка его мысли, я видела лишь добрую улыбку в его светящихся глазах. —?Что вы хотите этим сказать?—?Дочь моя, я никак не мог забыть наш разговор, когда вы приезжали за мной в монастырь. Эта несправедли-вость так измучила мою душу, что я написал своему другу в Ватикан… Не смотри на меня так! Я лишь по-просил совета. И вот какой ответ я получил: для таинст-ва венчания в домашней церкви мне не потребуется ни-каких разрешений. Будем считать, что синьор Броски получил это право давным-давно, когда его благословил священный синод, видя его добрые дела и жизнь пра-ведного человека. Я думаю, с моей стороны не будет уж очень большим нарушением закона, если я обвенчаю вас здесь без стечения народа и шумихи. Ты понимаешь меня? —?Священник лукаво подмигнул. —?Но перед тем как вы уедете в чужую страну, я, обвенчав вас, успоко-юсь, что выполнил самое важное предназначение, ведь всю жизнь я искал смысл в служении богу, но только теперь понял, что надо было служить вначале человеку. Я хочу сделать вас счастливыми.—?Я не знаю, что вам сказать, добрый отец, я верю в ва-шу любовь, но стоит ли ради нас идти на такие жертвы? А вдруг что-то пойдет не так, на вас ведь могут доне-сти? Вы потеряете свой пост. Я не могу подвергать вас такому риску!—?Я ничем не рискую, поверь мне. А те мелкие неприят-ности, которые могли бы возникнуть в случае, как ты сказала, донесения властям, несравнимы с той радо-стью, которую я испытаю, когда увижу, что выполнил свой долг перед богом. Но я вижу, ты сомневаешься…Сомневалась ли я? На краешке сознания, быть может, да, когда-то я искала для себя причины быть свободной и успешно находила их, но теперь все изме-нилось и во многом благодаря таким чудным людям, что окружали нас.—?Нет, отец, я ни сколько не сомневаюсь. Я благодарна вам за вашу заботу, а еще больше за ту любовь, что вы питаете ко мне и к Карло.Поцеловав руку священника, совершенно ошеломлен-ная, я побрела по дорожке сада: неужели возможно, не-ужели могло осуществиться то, о чем мы никогда даже не мечтали? Признаться, я никогда не представляла себя в подвенечном платье, в свечении церковных лампад, перед иконами, выходящей замуж… Эта картинка никак не складывалась у меня в голове. Доверяя всю жизнь только себе и надеясь только на себя, я никак не могла позволить никому хоть немного управлять моей жизнью. Почему? Чего я боялась? Наверное, потери самостоятельности. А зачем она мне? Как все-таки я была глупа!Уже в сумерках, когда за окном шумел дождь, гулко ба-рабаня по железным скатам крыши, я продолжала раз-мышлять о предложении священника, и за этим заняти-ем застал меня Карло. Он подошел сзади и обнял меня своими теплыми руками:—?Коломбина, где ты была весь вечер?—?Я гуляла в саду.—?Гуляла под дождем?—?Ну и что. Я люблю дождь. А ты любишь?Он помотал головой. Конечно, дитя южного солнца, на-сквозь пропитанный его лучами, энергией, жизнью, как он мог любить холодную осеннюю погоду? Для меня дождь и осень значили гораздо больше, чем просто хо-лод.—?Карло, так уютно смотреть из теплой комнаты в окошко, за которым идет дождик! Можно устроиться на подоконнике с чашкой горячего шоколада и мечтать…—?Шоколад я могу тебе устроить,?— он уже сделал едва уловимое движение, собираясь отправиться за ним, но я перехватила его руки.—?Нет, не надо, не уходи! Давай посидим тут рядом, мне нужно кое-что тебе рассказать.Мы забрались на широкий подоконник и задернули портьеры, оказавшись в маленьком уютном уголке.—?Хочешь, я расскажу тебе, почему я люблю осень и дождь?Глаза его блестели и, как всегда, сбивали меня с мыс-лей, но я нашла в себе силы отвернуться от этих вол-шебных глаз и, глядя за окно, погрузилась в воспомина-ния.—?Я всегда, сколько себя помню, была одна. Ты не пред-ставляешь, что это?— быть одной… Когда тебя никто не слушает, не хочет с тобой играть, не прибегает к тебе в гости. Там, где я жила, было много детей, они дружили между собой, у всех были братья и сестры, они были вместе! Они ссорились, дрались, вместе ходили в лес и на речку, но они всегда были вместе, даже рассорив-шись, домой они уходили парами или тройками. Со мной они держались отчужденно, я не знаю, почему я им не нравилась, может быть из-за моих красивых наря-дов и дорогих игрушек, которыми меня баловал пан, мой опекун. Я чувствовала себя чужой среди других де-тей, а может, мне неинтересны были их занятия, ведь я любила читать, рисовать, а они бегали ловить рыбу или гонялись друг за другом по пыльной дороге. Я всегда по-доброму относилась к ним, никогда не вела себя, как воспитанница из богатого дома, но они недолюбливали меня. А дома у пана, в этих огромных залах, не был ни души: хозяин всегда был в разъездах, вечно занятые няньки хлопотали по дому. Я находила отклик своим переживаниям лишь в душе моего учителя, старика священника. Но как старичок мог заменить друга для маленькой девочки? Карло, ты не представляешь, как горько мне было в своем одиночестве!—?Cara, не плачь, прошу тебя,?— Карло прижал меня к своей груди, и я боялась еще больше расплакаться от этой нежности, отодвинувшись как можно дальше, вы-терла слезы и продолжила:—?Прости, это все глупые воспоминания. Мне надо с ними проститься. Теперь, когда я вижу дождь, я вспо-минаю те вечера, когда вот так же, только одна, я сидела на окошке, смотрела, как в саду желтели и падали листья клена, длинные косы плакучих ив намокали и свешивались в воду. Мне было уютно в этой наступающей тишине. Я научилась любить это одиночество, понимать природу, разговаривать с воображаемыми друзьями. И забавно, что это время было так ненавистно моим сверстникам! Чем они, бедняги, только занимались в такие вечера? А передо мной осень и дождь раскрывали богатства: книги, красочные картинки, дальние страны, стихи, сказки и легенды, альбом с белоснежными листами, где я могла рисовать, что угодно! Вот так же, как мы сейчас, я задергивала шторы, уединяясь в своем собственном мире. Эта осень и упоение одиночеством… Дождь слышался мне музыкой, листья клена, прилипшие с другой стороны окна, успокаивали меня. Осень казалась самым прекрасным временем года, именно потому, что все замирали, даже эти вечно гомонящие и счастливые дети: осень заставляла всех чувствовать то, что чувствовала я. Мне кажется, что с годами я даже ра-зучилась разговаривать по-человечески, потому что мне просто не с кем было поговорить, и взамен человеческо-го языка я выучилась другому языку?— языку живописи.Карло понял все, что я сказала, хотя рассказ мой был сумбурным, но он смог понять мои чувства.—?А сейчас ты тоже любишь осень, холод и дождь?Это был хороший вопрос, ответ на который объяснял всю мою нынешнюю жизнь и все мои нынешние чувст-ва. Я задумалась и не могла ответить, потому что теперь не было необходимости обращать внимание на такие пустяки, как дождь за окном. Эта мысль вызвала улыб-ку:—?О, дорогой, я не помню, когда вообще последний раз обращала внимание на погоду!Этим ответом Карло был вполне удовлетворен, но стои-ло сообщить ему о решении отца Мартини побыстрее, пользуясь его хорошим настроением, и я рискнула это сделать сейчас:—?Отец Мартини сегодня сказал, что сможет обвенчать нас в нашей церкви.Карло изумленно посмотрел на меня, словно не веря моим словам, потом выбрался из нашего укрытия. То, как он себя вел, не внушало ничего хорошего.Я растерялась.—?Что ты сказала? —?Он вновь подошел ко мне, и я не увидела ни радости, ни счастья в его лице.—?Он предложил нам обвенчаться перед отъездом в Ис-панию. Почему ты так на меня смотришь?Мгновение?— и я поняла, о чем он думает, но все еще не могла поверить в то, что он… не хотел этого? У меня перехватило дыхание:—?Скажи что-нибудь!Он отступил на пару шагов назад:—?Это невозможно.—?Возможно. Отец сказал, что никаких препятствий со стороны церкви и закона не будет.—?Это здесь ни при чем.—?Ах… ни при чем. А что тогда? Может быть, ты все-таки объяснишь мне?Роксана выглядела так, что становилось страшно за нее. И уберечь ее от боли, которая неизбежно сопровождала все их существование, и делать вид, что все нормально, тоже было нельзя. Ее глаза растерянно искали ответ, и как утопающий хватается за все, что попадается ему под руку, так и она пыталась схватиться сейчас за его руки. Карло сжал ее хрупкие плечи со всей силы, не боясь сделать ей еще больнее:—?Я никогда не смогу пойти на это, никогда! —?она дер-нулась, вырываясь, но он продолжал держать ее желез-ной хваткой. —?Выслушай меня. Ты говорила о свободе, о том, что это самое важное для тебя, но я допускаю, что и это когда-нибудь потеряет для тебя смысл. Я ни-когда не прощу себе того, что сделаю тебя несчастной. Ты понимаешь меня? Я не могу привязать тебя к себе на всю оставшуюся жизнь! Ты достойна большего, чем быть вечной подругой для такого, как я.—?Такого как ты?! Что ты говоришь, Карло? Какого та-кого?—?Роксана, хватит закрывать глаза на то, что ты живешь с чудовищем… Ведь ты не настолько наивна, чтобы по-лагать, что рядом с тобой нормальный человек! Кого ты выбрала в мужья?— средний род человечества или того, кто стоит ниже людей? Слушай, потому что это правда!—?Замолчи! —?Роксана уже не вырывалась, силы покину-ли ее, и вся она обмякла в его руках.—?Нет, я скажу тебе все сейчас. Боже, о чем я только ду-мал! Я ненавижу себя, ты не представляешь, до какой степени я ненавижу себя! Как я посмел так обойтись с тобой, если бы я только мог вернуть время назад, я бе-жал бы от тебя на край света! Я ненавижу этот голос за то, что он привел тебя ко мне! Если бы я только знал, чем это обернется, я никогда бы не пел, мне легче было бы просто убить себя! Ты понимаешь, что я натворил? Каждый день я кляну себя за то, что тогда послал за то-бой… Зачем? Как я посмел дотронуться до тебя, чистой и невинной? Прав был Гендель, назвав меня монстром. Я погубил тебя, Роксана. Мне жаль, что отец Мартини имел неосторожность задеть твою ранимую душу вот так, но я даже рад, что это произошло сейчас, а не по-том. Сколько можно было скрывать то, что ничего из нашего союза не выйдет? Сколько еще я буду пользо-ваться тобой, твоей любовью, твоей заботой и нежно-стью, не давая ничего взамен? Прошло слишком мало времени, и ты еще любишь меня, но настанет день, ко-гда ты избавишься от своего наваждения, и я молю бога, чтобы этот день пришел как можно быстрее. Ты молода, красива, у тебя все впереди. У тебя будет настоящая се-мья?— муж и много детей, и ты еще испытаешь настоя-щее счастье! Я не могу! Ты должна понять и принять это сейчас, когда у тебя еще возможно счастливое бу-дущее. Я не нужен тебе.Лицо ее стало бледным, будто вся кровь отлила, пре-вращая его в безжизненную маску:—?Как ты можешь… —?она покачала головой,?— как ты можешь так говорить? Я тебе не верю! Я не верю, что ты действительно так думаешь!—?Роксана, ты не слышишь меня. Будет лучше, если ты сейчас поймешь и примешь эту правду! Я не могу ли-шить тебя шанса встретить хотя бы такого, как Пьетро. Со мной у тебя никогда не будет и половины того, о чем ты мечтаешь! Ты выйдешь замуж, по-настоящему, не таясь ни от кого, и у тебя будет настоящая семья! Я ве-рю, мой ангел, сейчас ты так не думаешь, но впереди целая жизнь. Представить, что ты добровольно свяжешь себя на веки… Нет! Лишить тебя всего, чего ты достой-на… Я не могу. Что скрывать, каждый раз, глядя на те-бя, я испытываю смешанные чувства?— жить без тебя я уже не смог бы, но одновременно я вижу тебя своей за-ложницей, и ненавижу себя за это. Подумай, за кого ты собралась замуж? Маленькая, беззащитная девочка, ко-торая бежит от одиночества. Я не смогу спасти тебя от него, со мной ты всегда будешь одинокой, и у нас нико-гда не будет настоящей семьи. Я лишен самого простого счастья, и ты хочешь разделить со мной этот крест? Но это же безумие! Ты захочешь детей, ведь ты?— женщина, молодая, красивая и здоровая. И что тогда? Как я могу лишить тебя твоего главного предназначения? Как?! Пройдет время, ты поймешь, как жестоко обошлась с тобой судьба, вспомнишь свое неосторожное желание и в конце концов возненавидишь меня. Я не могу, прости. Это было бы несправедливо по отношению к тебе. Я слишком тебя люблю.С последними словами она выдернула свои руки и ото-шла, не отводя от него застывшего взгляда:—?Значит, вы отказали мне, синьор Броски? Взяли на себя право решать мою судьбу? Вы так великодушны, и причины, побудившие вас так поступить, очень благо-родны. Хорошо, я поняла вас. Не трогайте меня, не при-ближайтесь ко мне,?— она протянула руку, при этом сде-лав шаг назад,?— уйдите! Сейчас я не хочу продолжать этот разговор.Карло ничего не оставалось делать, как выйти из комна-ты. Мрачнее черных туч на небе, он прошел по длинно-му коридору, не заметив Пьетро. Было в его лице нечто такое, что друг, тихо ступая, проследовал за ним и осто-рожно заглянул в комнату.Карло сидел у клавесина, глядя мимо нот.—?Близнец, ты сам не свой. Что-то случилось?—?Случилось.—?Не хочешь мне рассказать? —?Пьетро уселся рядом, всем видом показывая, что так просто не уйдет. Карло, как мог, в двух словах передал разговор с Роксаной, вы-звав смех поэта. Да, Пьетро долго хохотал, несмотря на удивленные и возмущенные глаза друга, а потом произ-нес:—?Так значит, девушка сделала тебе предложение, а ты ей отказал?! —?и снова хохот, такой, что слезы потекли из глаз поэта. —?Ну, братец, ты перещеголял меня! Я ни разу за всю свою жизнь не попадал в такую щекотливую ситуацию, а я-то думал, что это я?— красавец, богач, придворный поэт и знаменитость Европы?— могу делать с женщинами все, что вздумаю! Но до такого я еще не додумался, я поражен! Воистину, ты?— царь певцов!—?Ты с ума сошел? —?Карло и Пьетро сейчас выглядели как два параллельных мира, и эта серьезность Карло вызывала у Пьетро лишь смех.—?Нет, ты вправду не видишь всей комичности ситуа-ции? Прости меня, но со стороны это выглядит именно так! Карло, брат мой, как же ты насквозь пропитан этим театром, этими трагическими сценами! Нет слов… Мо-жет, хватит уже играть в жизни? Оставь это для сцены, скоро тебе понадобятся все эти слезы, когда закуют тебя в цепи и бросят в темницу,?— Пьетро, все еще хохоча, скрылся за дверью, оставив ничего не понимающего друга разбираться с чувствами в одиночестве.Карло не умел ни думать, ни выражать себя иначе, чем через музыку, а сейчас он испытывал неимоверную по-требность излить их, иначе душа, переполненная чувст-вами, казалось, не выдержит. Его пальцы сами собой заставили одного из его многочисленных друзей, ?Кор-реджо?, заговорить. Как отклик всех его мучений, за-звучала музыка Джиакомели. Карло пел самую пронзи-тельную арию из ?Меропэ?, любимой оперы Роксаны. Быть может, он действительно не умел подбирать пра-вильные слова, и лишь в этом вся беда? Но музыка, она не могла солгать, он всегда пел только то, что смог про-чувствовать сам, и как сейчас отзывались в его сердце эти строки:Sposa, non mi conosci…Madre… tu non m’rammenti!Cieli, che feci mai!E pur sono il tuo cor…Il tuo figlio… Il tuo amor…La tua speranza!Parla… ma sei infedel!Credi… ma sei crudel!Morir mi lascerai… mi lascerai morir…O Dio, manca il valor e la costanza…Ах, если бы она могла слышать их сейчас! Но Роксана, оставшись одна, почти без чувств упала на постель. Боль согнула ее пополам, и, не имея возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть, она силилась заплакать, но не могла. Ее душил крик, и, борясь с ним, она закусила угол подушки, спрятав в ней лицо. Кричать от боли?— вот единственное желание, которое целиком охватило Роксану. Она лежала, скорчившись, поджав под себя колени, думая лишь о том, как сдержать этот крик, рву-щийся изнутри. Так прошло довольно много времени, потом, когда эта оглушенность отпустила, она выпря-милась, судорожно глотнула воздуха и, раздевшись, легла в постель. Только дрожание рук и бледность вы-давали ее болезненное состояние.Утром она не вышла к завтраку. За столом собрались все, кроме отца Мартини, который накануне уехал, но теперь добавился еще один гость?— Антонио Маццони. Карло был бледнее скатерти, покрывавшей стол, он молча сидел вместе со всеми, но не притрагивался к еде.Порпора, заметив отсутствие хозяйки, поинтересовался у служанки, почему ее нет. Катрин быстро ответила, что синьора немного больна, и что она подала ей завтрак в комнату. Отбыв этот час, положенный для утреннего общения за столом, словно повинность, Карло с тяжелым сердцем отправился наверх, в мансарду к Роксане. По дороге ему встретилась служанка, которая уносила поднос.—?Подождите, Катрин, как она себя чувствует?—?Хорошо, синьор, я помогала ей одеваться.—?Она поела что-нибудь?—?Нет,?— девушка низко опустила голову и поспешила уйти.Дверь была закрыта на ключ. Карло вначале тихо, а по-том что есть силы начал колотить в закрытые двери.—?Роксана, открой! —?в ответ тишина: ни движения, ни звука. Он не унимался, он умолял ее, уговаривал, и на-конец от его ударов замок сломался, и двери с грохотом распахнулись.Она сидела в кресле. Неподвижная статуя, и та казалась бы живее, чем это каменное лицо и белые руки. Карло опустился перед ней на колени и прижался губами к этим мертвенно холодным пальцам. Она не пошевели-лась, лишь холодно произнесла:—?Синьор Броски, я сейчас уйду рисовать горы, и до ве-чера меня не будет.—?Я пойду с тобой.О, как она посмотрела! Окатив таким презрением, что впору было провалиться на месте. Ее взгляд говорил: ?Делайте, что хотите?. И Карло смотрел, как она соби-рает краски, кисти, готовит и складывает мольберт, на-бивает баночками этюдник. Взяв огромный холст и на-грузив себя всем необходимым, она спокойно прошла в распахнутые двери, демонстративно не замечая никого. Карло шел за ней, всю дорогу наблюдая, как ее хрупкая фигурка сгибается под тяжестью своей ноши. Когда до-рога пошла резко в гору, повороты ее больше походили на скалистые уступы, он не выдержал и первый раз за весь путь сказал:—?Давай, я помогу тебе.Каким взглядом она его наградила! Карло опустил глаза и продолжил свое безмолвное сопровождение этой не-объяснимой девушки с железным стержнем внутри. Она карабкалась по скалам, по камням, путаясь в длинной юбке, ветер высвободил пряди волос из гладкой причес-ки, и она стала похожа на мифическую богиню. Такая же недостижимая в своей всемогущей силе, такая же непреклонная и молчаливая, как статуя.Роксана добралась до подходящего места, сбросила на землю свой груз и стала уверенными движениями уста-навливать деревянный мольберт. Карло сел невдалеке на камень и смотрел, как она работает. Внизу бушевали волны, вверху ветер гнул тонкие сосны, а за скалой, ук-рывшись от холода, стояла девушка и, не замечая ниче-го вокруг, творила. Она была наедине со своими муза-ми, она разговаривала с ними, она создавала, легко и быстро касаясь кистью чистого холста.?Как я мог предлагать ей свою помощь?!??— думал Кар-ло. Ни разу он не встречал настолько самостоятельного человека. Казалось, умри все живое на свете, она будет все также стоять перед мольбертом. Она не нуждалась ни в ком. Она была настолько сильна, что глупо было предлагать ей что-либо. Но все же он не мог уйти. Чего он ждал?Спустя несколько часов напряженной работы Роксана как будто очнулась, провела рукой по лбу, отводя вы-бившиеся пряди длинных волос. Руки ее были в краске, поэтому осторожно, не касаясь платья, Роксана отложи-ла кисть и опустилась на выступ скалы. Она сидела молча, глядя на море, и вела себя так, как ведет себя че-ловек, абсолютно уверенный в том, что он находится один.Карло решил выносить все это ради того, чтобы заслу-жить хоть капельку прощения, и тоже не заговаривал с ней. Когда на море стал опускаться туман, спокойно и не торопясь, Роксана собрала вещи и отправилась в об-ратный путь. Мучительные переживания лишили ее чувства голода, да и вообще каких-либо человеческих чувств. На одном из уступов она внезапно остановилась, схватившись за край, борясь с головокружением. Но стоило Карло приблизиться к ней на пару шагов, как она снова подхватила мольберт и продолжила путь.Пьетро наблюдал из окна за этой печальной процессией: впереди Роксана, навьюченная мольбертом и этюдником, а за ней, словно слуга, следовал по пятам, низко опустив голову, Карло. Дойдя до дома, девушка скрылась в дверях, а ее несчастный спутник остался там, где был, застыв прямо перед захлопнутой дверью.—?Карло, ты сам виноват! —?поэт, в минуту очутившийся рядом, схватил друга за рукав и потащил внутрь. —?Теперь расплачивайся!—?И что теперь мне делать?—?Что делать? Умоляй о прощении, хотя я не знаю ни одной девушки, которая простила бы подобное! Ну-ну! Я шучу! В конце концов, они очень нежные создания господа нашего, ведь, в самом деле, не каменное же у нее сердце!Меня вывел из оцепенения стук в дверь, ни с кем не хо-телось не то что разговаривать, а даже видеться. Я стро-го настрого приказала Катрин никого не пускать, но стук продолжался, а потом я услышала, как Карло про-сится войти. Не в силах больше выносить это, я распах-нула двери:—?Синьор, отчего вы стучите? Двери открыты, замок сломан.—?Роксана, прошу тебя, не говори со мной так! Я умо-ляю тебя о прощении, разреши мне хотя бы поговорить с тобой!—?Что ж, мы уже поговорили накануне. Что еще вы мо-жете мне рассказать, чего я не знаю?Он вошел, но после моих слов вся его решимость улету-чилась, и он сел в кресло, опустив голову и закрывшись руками.—?Синьор Броски, раз вам нечего сказать, то позвольте мне,?— откуда я взяла силы, чтобы произнести эти слова, не знаю, но их накопилось очень много. —?Вы изволили решать мою судьбу, решать за меня, что мне нужно, а что нет. Допустим, вы так хорошо изучили меня, что можете это делать. Допустим, что вы придумали для меня новую счастливую жизнь с этаким красавцем Пьетро. И даже действовали из добрых побуждений. Мне обидно даже не то, что вы оценили серьезность моих чувств по отношению к вам всего на каких-то пару лет, а то, что, по-видимому, вы никогда не считали наши отношения серьезными! Вот это я вам не могу простить.Я боролась со своими слезами. Больше всего на свете я не хотела бы сейчас показать свою слабость.—?Я не могу вам простить того, что все это время вы не считали меня вашей супругой. Кто я для вас, подруга? Да, так вчера вы назвали меня. Мне больно думать о том, что в маленьком домике, согретом солнцем Вене-ции, когда я связала нас вот этой ниточкой, вы отне-слись к этому, как к игре. Я не могла представить себе, что настанет день, когда вы захотите разорвать ее,?— я подошла и схватила его руку с символом нашего давне-го союза, который мы носили взамен обручальных ко-лец. —?Хотите, я сама сниму ее с вашей руки?Он вырвал свою руку и спрятал ее за спину.—?Это же всего-навсего игра, что ж вы так испугались? Вчера вы строили для меня сказочное будущее, рисова-ли картины моего шумного и торжественного венчания. Вы были настолько любезны, что позволили в ожидании достойного меня супруга пожить рядом с вами! Это так мило с вашей стороны! Право же, я могла бы удалиться из этого дома еще вчера, потому что роль моя в ваших глазах незавидна. Но вы не дождетесь этого, синьор Броски, я никуда не уйду, потому что для меня вот это,?— я показала ему запястье с красной ниткой,?— святое. И мне не нужно было разрешения церкви на то, чтобы отдав вам всю себя, считать вас своим мужем. Поэтому я буду с вами, как положено по закону, произнесен он в церкви или на ложе любви, не важно, ?и в болезни, и в здравии?. Мне кажется, я сказала вам все. Позвольте мне побыть одной, я устала.Карло стоял в молчании несколько минут, лишь тиканье часов было слышно в воцарившейся тишине. Я опустилась в кресло, и стала смотреть на огонек свечи. Он колебался от незаметного сквозняка. И только теперь я ощутила, как продрогла в горах. Чувство опустошения было в душе, а в сердце застряла раскаленная игла, вызывающая боль от малейшего движения, но ожидаемых слез не было, словно они сгорели. Я не могла отозваться, и когда он целовал мои руки, уронил голову мне на колени, обнимал мои ноги, все во мне застыло, и когда он молил о прощении, уговаривая меня сжалиться над ним.—?Я хотел, как лучше,?— твердил он. —?Я не хочу, чтобы ты жертвовала собой ради меня! Я не достоин такой жертвы!—?Теперь я в своих глазах упала еще ниже. Что я слышу? Я полюбила недостойного человека? Лучше бы вы мол-чали!—?Роксана, умоляю тебя, пойми, я тебя люблю, и эта лю-бовь заставляет меня думать о твоем будущем, я желаю тебе счастья, я хочу быть с тобой, но будет ли это с мо-ей стороны справедливо? Ты посвящаешь мне свою жизнь, могу ли я принять этот дар?—?Может быть, я скажу сейчас кощунственные слова, но неужели наш господь, когда из любви к нам шел на крест, на муки и на смерть, ждал ответа от своих воз-любленных, примут ли они его жертву или нет? Его жертва была во имя любви и ради любви, он наградил нас любовью, при этом научив любить, отрекаясь от се-бя, посвящая себя тому, кого любишь. Карло, я вижу и в тебе эту любовь, и ты готов пожертвовать всем ради ме-ня, так почему, бога ради, ты не веришь, что я способна на такое же, что я так же тебя люблю?! Ты не в силах оценить мои чувства? Может быть, ты прав, я слишком отличаюсь от всех других, я не могу похвастаться энер-гией и веселостью, не могу плясать и петь, как все дру-гие, похожие на птичек, девушки… Жизнь была слиш-ком жестока ко мне, и во мне не осталось ничего живо-го, но видя тебя, слыша твою музыку, я наполнялась жизнью, ты давал мне почувствовать себя счастливой, веселой, грустной, здоровой или больной, но?— живой! Это был ты, Карло!Ни один другой мужчина не смог пробудить во мне жизнь! Ни один другой мужчина не смог увлечь меня даже на мгновение! Ты думаешь, за все то время, пока я была одна, пока я путешествовала по разным городам, я не видела мужчин? Ведь, в самом деле, я же не жила под замком в монастыре. Но ни один не приглянулся мне, ни своим умом, ни образованностью, ни красотой. Я смотрела на самых разных мужчин, проходящих по улице, сидящих в экипажах, жующих в тавернах, и ино-гда представляла, смог ли вот этот или тот быть со мной, быть моим спутником жизни? О, нет! Никого из них я и представить не могла рядом с собой. И здесь ни при чем ни богатство, ни красота, потому что это все было не мое!А однажды я увидела тебя…Боже, с первого взгляда я полюбила тебя, уже тогда я знала, что с этой минуты моя жизнь связана с твоей. И неважно, что бы ты подумал по этому поводу, понима-ешь? Я видела тебя знаменитым, великолепным, окру-женным сотнями поклонниц, которые караулили тебя у входа, но даже это не могло остановить меня в безум-ном желании быть с тобой рядом. Я даже думать не смела, что ты одаришь меня своим вниманием, нет! Мне было достаточно просто иметь возможность видеть тебя и слышать твой голос.Моя голова была полна музыкой, которую я слышала в театре, помимо моей воли я слышала в себе эти звуки, музыкальные фразы, которые отдавались в моем сердце. Утомленная этим воображаемым пением, я тщетно пы-талась избавиться от него, но оно звучало у меня в ушах, и мне чудилось, будто в такт с ним колеблется пламя камина, волнуется море, качаются гроздья цветов. И это мучило и донимало меня, пока я не насыщалась тем, чего так жаждало мое существо. Это был ты и никто другой! Никогда еще музыка не производила на меня такого сильного впечатления. Никогда ни один человеческий голос не волновал меня так глубоко, как твой голос. Никогда облик, речь и манеры человека не пленяли мою душу так, как пленил меня Карло Броски.Меланхоличной и холодной сделала меня судьба, я по-любила спокойствие, жаждала тишины и мира и была готова пожертвовать всем, что у меня еще оставалось ради твоей любви и дружбы. С детства я научилась по-давлять чувства, любовь же я вообще в себе убила, за-живо похоронив в своем сердце, но ты пробудил ее. И теперь ты гонишь меня, лишаешь меня моего счастья, подменяя его каким-то своим, придуманным тобой! —?слезы потекли из моих глаз, застилая все вокруг пеле-ной, я не могла успокоиться и тогда, когда Карло схва-тил меня и стал целовать всю с ног до головы, и его сле-зы смешивались с моими. Словно пробуждались давно окаменевшие чувства внутри меня, и это было мучи-тельно, словно рождение.—?Карло, ты забываешь, что кроме любви есть еще вер-ность, и я умею быть верной. Я ждала этой любви всю жизнь, и вот когда я дождалась, ты отталкиваешь меня?—?Нет, нет! —?он прижимал меня к сердцу.—?Тогда обещай, что никогда больше не станешь гово-рить этих ужасных вещей, обещай, что не станешь же-лать для меня другой доли, как только быть рядом с то-бой!—?Обещаю. Я клянусь тебе!—?Ты добрый мой ангел, ведь я не так глупа, чтобы не понимать тебя и твоих чувств, и из-за этого я люблю тебя еще больше! Неужели ты и вправду ждал того дня, когда я скажу, что ухожу, что разлюбила, что не хочу быть с тобой?!—?Ждал…, но с великим страхом, потому что этот день стал бы последним днем моей жизни. Cara, я ничего не могу с собой поделать, мне ужасно больно думать о той несправедливости, которой наградила меня судьба. Но почему ты, такая удивительная женщина, должна де-лить со мной мою участь?—?Потому что я?— твоя вторая половинка,?— сказала я. —?Ты об этом не думал? Глупый маленький Карло, ты просто еще не умеешь любить, я тоже не умею, ведь это в первый раз, но мне кажется, что, в конце концов, у нас получится, и гораздо лучше, чем у всех других, даже таких, как твой красавчик Пьетро! Но могу ли я попро-сить своего Карло о чем-то очень важном?Он все время крепко сжимал меня в объятиях, уткнув-шись в мои колени, не поднимая головы, пробормотал:—?Если бы я только мог, я бы исполнил все твои жела-ния.—?Тогда я попрошу никогда больше не вспоминать нашу ссору, пусть она будет последней?—?Это все? —?Карло наконец поднял глаза. —?Может быть, ты все же попросишь чего-нибудь, чтобы я смог загладить свою вину перед тобой?В душе моей гнев и печаль сменились задором и искра-ми смеха, словно после дождя на небе засияла радуга. Улыбнувшись, я нежно взяла в ладони его лицо, накло-нилась близко-близко и прошептала:—?Карло Броски, возьмите меня в жены.X. Таинство осениКогда Антонио увез Пьетро с собой в Болонью, чтобы там, в Музыкальной Академии, продолжить работу над оперой, в доме стало тихо и пусто: никто уже не сыпал остротами и не выкидывал никаких шуток, а вечером за столом не разгорались бесконечные жаркие споры об операх и театрах. Мы оказались предоставлены сами себе, как тогда в Венеции, только теперь это уединение не приносило успокоения, а напротив, будило тревогу о завтрашнем дне.Карло и сам не мог объяснить, отчего ему, признанному среди всех стран Европы и монарших семей, царю пев-цов, первому из первых, приходится испытывать чувст-ва, знакомые лишь новичку. И как ни старался он при-дать себе равнодушный и невозмутимый вид, я все же замечала, с какими переживаниями он смотрел на свои театральные костюмы.Еще по приезду сюда он буквально свалил их в одну ку-чу, даже не разбирая, и старался лишний раз не заходить в эту комнату, но однажды я заметила в приоткрытую дверь, как Карло стоял посреди этого пестрого вороха, держа в руках изумительной красоты алый плащ, расшитый золотом, подбитый белым мехом, в котором он играл Александра Великого. Что он чувствовал сейчас? Мне не хотелось его тревожить, и я не посмела войти, но его печальный образ, в растерянности застывший в молчаливом разговоре с прошлым, долго не отпускал меня.В это время в Академии кипела работа над оперой. Ме-тастазио метался по залу, оглашая все вокруг нервными причитаниями. Маццони разрывался между клавесином и столом, на котором ворохом лежали листы с партиту-рой.—?Заметьте, мой друг, мы должны придерживаться лишь одного несложного правила, и успех будет нам обеспе-чен! С вашего позволения, я изложу его здесь и сей-час,?— и, видя одобрительный кивок композитора, либ-реттист, оседлав высокий деревянный стул, начал изла-гать свою теорию оперы, опасно покачиваясь на задних ножках стула:—?В нашей драме у меня шесть героев, обязательно влюбленных, чтобы композитор, в данном случае синь-ор Маццони, мог воспользоваться контрастами. Первое сопрано?— синьор Фаринелли?— должен спеть пять арий: страстную?— aria patetica, блестящую?— di bravura, арию, выдержанную в ровных тонах,?— aria parlante, арию по-лухарактерную и, наконец, арию жизнерадостную?— aria brilliant. То же касается и двух других главных лиц.Нужно, чтобы в драме из трех актов количество стихов не превышало известного предела- чтобы каждая сцена заканчивалась арией- чтобы один и тот же герой не пел двух арий подряд- чтобы две схожие по характеру арии не исполнялись сразу же друг за другом. Нужно, чтобы первый и второй акты кончались ариями более значи-тельными по сравнению с теми, которые поются в ос-тальных сценах. Нужно, чтобы во втором и третьем ак-тах было выделено два больших интервала: один?— для обязательного речитатива, за которым следует претен-циозная ария?— di tranbusto, а второй?— для большого ду-эта, причем не надо забывать, что в этом дуэте должен петь главный герой?— Фаринелли и певица, играющая роль Береники. Нарушить это правило нельзя, ибо на-рушится музыка!—?Однако! —?только и смог произнести Маццони, выти-рая чернила, капавшие ему на бумагу. —?Могу сказать, что вы требуете немного, друг мой. Что ж, постараюсь угодить вам. Зная, что ваша метода уже не раз приводи-ла к успеху, я подчинюсь ей и вашему опыту.—?Но видите ли в чем дело, синьор Маццони, ?Антигон? не совсем укладывается в мою систему: у нас не обыч-ный состав актеров, у нас два величайших исполнителя, даже три, не считая примадонны. Практически целых шесть главных персонажей, и я не могу не сознаться, что вся моя драма писана ради одного единственного?— моего возлюбленного близнеца Фаринелли. Прошу учесть этот факт. Знаю, многие преклоняются перед Кафарелли, даже сам маэстро Порпора, но я настолько же несправедлив в отношении Фаринелли, которого имел удовольствие с большим наслаждением слушать, особенно один из его дуэтов, который начинается сло-вами: ?No, non v* amo? и который во всех театрах не могут не добавить во второй акт ?Тайного брака?.Отец Мартини вскоре прислал письмо, в котором уве-домлял о необходимости исповеди перед предстоящим таинством венчания.—?Cara, нужно будет съездить в монастырь, но прежде чем исповедаться в грехах перед святым отцом, я дол-жен попросить у тебя прощения, до сих пор мне плохо от того, что я наговорил тебе.—?Карло, дорогой, я тебя заранее прощаю за все, что еще, быть может, между нами будет, и я никогда не мо-гу долго сердиться на тебя, я слишком тебя люблю! Я понимаю, почему ты не хотел этого венчания, поверь мне, и я сама много наговорила глупого и злого, прости меня! Ведь я раньше говорила тебе, что никогда не хо-тела и не захочу замуж, но ты знаешь, я много думала об этом и наконец поняла, для чего мне это необходимо. Мне кажется, что в той жизни, которая неизбежно нас ждет после смерти, царит такой хаос! Представляешь, отправится моя или твоя душа к Господу, и некому ее там будет встретить и проводить, и мы никогда там не встретимся! Когда я представила это, мне стало так страшно! Вихрь чужих душ, и моя среди них, такая одинокая… Я не хочу! Я не хочу с тобой расставаться никогда, и тем более в том новом мире, что нас ждет. А так бог поможет нам найти друг друга, чтобы мы были вместе навсегда.Карло прижал меня к сердцу, мне отчего-то стало гру-стно, странное чувство, приходящее именно в тот мо-мент, когда все вроде бы как нельзя хорошо.—?Голубка, зачем ты думаешь о смерти, что за мысли?!—?Карло, я ведь могла уже умереть, там в Англии. Мне накануне приснился сон, что я падаю с лесов, но я уве-рена, что меня спасла твоя любовь, я видела вокруг ан-гелов с твоим лицом.—?У меня тоже тогда было видение, это было ужасно, дорогая, я почувствовал, что с тобой приключилась ка-кая-то беда. Я не смог бы пережить это, я вообще не мо-гу представить, что тебя нет в моей жизни.—?О, Карло! Невозможно передать, что ты значишь для меня. Кто бы мог подумать, что мое сердце так привя-жется к кому-то, ведь я думала, что оно совершенно не способно любить.—?Твое сердце? Милая моя, что ты говоришь… Я нико-гда не встречал такого сердца! Ты мой ангел, только я не пойму, за что мне такой подарок, чем я мог заслу-жить твою любовь?—?Тем, что ты прекрасный человек, самый прекрасный на всем свете, мой Карло! Обними меня крепко-крепко, и скажи, что мы всегда будем вместе.—?Я тебя люблю больше жизни и обещаю, что и в этом мире, и в другом, я никогда не отпущу тебя.Осень уже вовсю хозяйничала в саду: бедные маленькие фиалки мерзли на клумбах, но их заботливо, как неж-ный любовник, укутывал слой пожелтевшей опавшей листвы. Утром и вечером кусты жимолости покрывала вуаль тумана, паучки плели свои паутины на колючках розовых кустов, и во всем царила меланхолия. Природа засыпала, напоследок выдавая шедевры освещения и композиции: надо было успеть написать на память об этом райском садике пару картин, и я работала в пред-рассветные часы.Особенно красив был пруд. Полностью заросший ряс-кой, он был похож на изумруд, спрятанный от глаз в зарослях плакучих ив. Вода блестела и отливала черным, длинные ивовые ветки, заплетенные ветром в косы, касались зеркальной глади, вызывая ее трепетную дрожь. Солнце постепенно окрашивало все живое в розовый цвет, высвечивая потаенные уголки природы, пробуждая запоздавших мотыльков, заставляя выпевать свои трели малиновок, которые летом обжили множество кустов, свили гнезда и уже успели вырастить своих птенчиков. Совсем скоро все здесь опустеет, сад уснет, и никто не потревожит его сон, потому что и мы уедем, увозя с собой теплые воспоминания и эту пару картин.Когда мы отважились на визит к отцу Мартини, время будто ускорило свой ход. Карло по сравнению со мной был намного ближе к церкви, он с благоговением отно-сился к обрядам, любил посещать святые места и неиз-менно молился каждое утро, глядя из окна на свою лю-бимую церковь Богоматери ди Сан-Лука. Я же, не чув-ствуя в себе такой самоотреченной любви к господу, трепетала от мысли о предстоящем разговоре со свя-щенником, не зная с чего начать и что нужно говорить. Я в растерянности подбирала нужные слова.—?Отец, вы должны меня простить: я не знаю, как пра-вильно себя вести. Мне сложно представить, что я должна рассказать вам. Наверное, это и есть мой грех, я совершенно не умею разговаривать с господом, хотя и верю всем сердцем в его милость, ведь он столько всего послал мне для моего счастья!—?Дочь моя, ты не одинока в своих ощущениях и чувст-вах. Я могу сказать, что и я не сразу научился этому разговору. Это придет с годами, мне лишь остается до-бавить, что тебе стоит продолжать идти за своим серд-цем, оно тебя никогда не обманет. Я знаю, ты добрая и искренняя девушка, ты способна на многое. Живи для других, постарайся поделиться тем, чем наградил тебя твой небесный отец, и он воздаст тебе за это вдвойне. Я так рад, что и ты, и мой сын Карло, вы оба будете под-держкой и надежной опорой друг для друга. Зная это, я буду счастлив, прошу не забывать меня, и изыскать хотя бы пару минут, чтобы написать мне о вашей жизни. Мне нелегко отпускать вас, мои дорогие дети!Я нежно поцеловала отца Мартини. Как же он мне сей-час напомнил дорогую тетушку Маргарет! Ах, если бы такое было возможно, и наши любимые люди не остав-ляли бы нас никогда, если бы все, кто любит друг друга, всегда были бы вместе!И в темной церкви, освещенной лишь несколькими свечными огоньками, мои мечты казались не такими уж и несбыточными. Быть может, стоит подождать немно-го, и тогда мы все встретимся, будем сидеть за одним столом, пить чай с мятой и обсуждать новости, какие-нибудь совершенно замечательные новости о том, что на земле родился необыкновенно талантливый скрипач, о том, что создана изумительная картина, увидеть кото-рую стремятся все на свете или о том, что один очень добрый человек вырастил в своем саду редчайший цве-ток…Наступил день венчания, окутанный туманом и дождем, словно фатой. С утра и до самого вечера шел проливной дождь, стеной отгораживая от взгляда все, что находи-лось на расстоянии вытянутой руки. Синьор Лучиано, разодевшись в алый кафтан, расшитый белым гарусом и золотыми пуговицами, с рассветом взялся за дело. Руки его мелькали, как у дирижера, лишь поспевай исполнять его приказы. Роксана из своей мансарды слышала суетливые хлопанья дверей и топот ног в гостиной, столовой и на кухне.Для каких-то своих целей управляющий вызвал массу прислуги, рабочих из деревни, видимо, там затевалось нечто грандиозное. ?Для чего они так суетятся и хлопо-чут? —?думала Роксана, лежа в теплой и мягкой постели, слушая уютный шум дождя за окном,?— затевают обед? Но это смешно, в доме от силы наберется человек пять, кого они собираются угощать?? А сейчас было бы в са-мый раз выпить чашечку горячего кофе, но звать Кат-рин ей не хотелось, она готова была, перевернувшись на другой бок, уснуть заново: так прохладно и темно было на улице.А что если позволить себе еще чуть-чуть понежиться в тепле? Но в дверь уже настойчиво скреблись. ?Если это Карло, который несет мне мой кофе, то всю оставшуюся жизнь мы будем жить счастливо и ни разу не поссорим-ся!??— загадала невеста и протянула из своего теплого укрытия сонным голосом:—?Входите, я не сплю.Это был Карло, который принес и кофе, и все, что она любила: теплый хрустящий хлеб, сыр и сладости. Удержаться от смеха не было сил.—?Доброе утро! Вижу, ты проснулась в хорошем на-строении. Что ты смеешься?—?Ах, Карло, я так и знала, что это ты!—?Конечно я, кто же еще?—?Ну, мало ли… Служанка, например, но я всегда зара-нее чувствую тебя. Давай мне это все, я ужасно голодна, а вылезать из постели не хочу, так бы и лежала здесь до самого вечера. И что, скажи мне, делается внизу? Там с рассвета топочут, словно стадо коз запустили в дом.—?Это синьор Лучиано поднял все вверх дном, готовит праздничный стол.—?Глупости! К чему эти хлопоты?—?Не знаю, меня он не слушает. Сказал, что сделает все, как положено, не хуже, чем монарший пир.—?Только пира нам не хватало! А кого он собрался уго-щать? Маэстро Порпору? Послушай, раз так, не будет ли правильней пригласить всех, кого управляющий со-чтет нужным, своих помощников и прислугу? Пусть Эмилио пригласит своих друзей. Или так нельзя? —?Роксана заглянула в глаза любимого, искрящиеся сме-хом. —?Я ужасно глупая, конечно, до сих пор не могу привыкнуть, что ты слишком великая фигура для такого общества.—?Коломбина, ты меня смешишь. Не хочешь ли ты про-вести этот вечер в компании окрестных вельмож? Мне право, стоит лишь свистнуть, как они все явятся и ис-портят нам праздник. Но я не хочу! Давай сделаем по-твоему: нам не так много осталось времени здесь, и мне кажется, будет правильно проститься с этими людьми, которые были так добры к нам. Я передам синьору Лу-чиано.—?Подожди, ты что, уже уходишь? И даже меня не поце-луешь? —?Карло был уже в дверях и оттуда помахал ру-кой. Наконец-то он был в хорошем настроении! Однако пора было уже вставать.Впереди был важный день, нечего было и думать начи-нать работу. Нежного фисташкового цвета новое платье, висевшее передо мной, напоминало о предстоящем венчании. ?Как бы дотянуть до вечера и не умереть с тоски от безделья?,?— вот единственная мысль, что вертелась у меня в голове.Занятия обычных девушек для меня не подходили со-вершенно, да и подруги у меня не было. Никогда не по-нимала, как можно часами сооружать прически и оде-ваться, предаваясь сплетням и пустой болтовне. Быст-ренько собрав волосы в косу, я облачилась в домашнее платье, чтобы не успеть замерзнуть, и спустилась туда, откуда слышался невыносимый шум.—?Синьор Лучиано, я вижу, вы всерьез заняты чем-то грандиозным?—?Доброе утро, синьора! Вы верно заметили, я собира-юсь порадовать вас роскошным праздничным ужином. И по секрету замечу, что вас ожидает сюрприз, но ка-кой?— промолчу!—?Может, не стоило все это затевать? Дом пуст, гости разъехались, и вы знаете, что шумные торжества мы не любим.—?Не переживайте насчет гостей: синьор Броски распо-рядился, никого чужих не будет, но и пустым дом тоже не останется, я вам обещаю!—?Ну что ж, целиком полагаюсь на вас, синьор Лучиано, вы как всегда нас выручаете!В ответ он с почтением поклонился. Однако надо было чем-то занять себя, иначе волнительное чувство ожида-ния проникнет под кожу и начнет изводить нервной дрожью, а вот этого мне совсем не хотелось. Шум дож-дя стал еще сильнее, входная дверь громко хлопнула, впуская в дом сырость. Внутрь проскользнул букет роз. Именно так это и выглядело: розы и внизу пара малень-ких ног. Я не могла не рассмеяться. Это был Эмилио, который сосредоточенно занимался украшением столо-вой. Мальчишка вносил огромные букеты из сада, а по-том по указаниям одной из служанок перемещал их из угла в угол, ставил в вазы, вил из них венки, и так до бесконечности.—?Эмилио,?— решила я подшутить над ним,?— и когда те-бе заниматься музыкой? Вижу, ты с успехом метишь на роль садовника! Но знай, что эта должность уже занята, я тебе ее ни за что не уступлю!—?Ах, синьора Роксана, я самовольно вызвался помочь. Надеясь на вашу доброту, я посмел срезать цветы, ведь они уже мерзли на клумбах и завтра от холода совсем бы погибли.—?Ты все правильно сделал, Эмилио! Скажи, а ты мо-жешь пригласить на ужин своих друзей? У тебя же есть друзья в деревне?Мальчик как-то грустно опустил голову и отставил большой букет:—?Нет, синьора, я один. У меня были братья и сестра, но отец отдал меня к вам, и здесь мне некогда заниматься глупостями с местными мальчишками. Они не очень-то хотят со мной дружить.—?Эмилио, и тебе, наверное, грустно от этого? —?я подо-шла и, присев перед ним на колени, взяла его ладошки в свои. Как он мне сейчас напомнил Карло своими кари-ми глазами и черными локонами!—?Нет, синьора, я знаю, что мне нужно учиться музыке. На это требуется много времени. Иногда мне бывает грустно, но когда я выучу какую-нибудь новую компо-зицию или сочиню пьесу, вся моя грусть уходит, я во-обще забываю о ней, я становлюсь таким счастливым!—?И что, ты сочиняешь музыку? —?он удивлял меня все больше и больше.—?Да,?— с гордостью ответил мальчик,?— меня очень хва-лит синьор Броски, а однажды даже похвалил маэстро Порпора! Но я боялся перед ним играть, у меня дрожали руки, я пару раз сбился.—?А можешь поиграть для меня? —?и, видя его растерян-ные глаза, я стала по-детски упрашивать:?— Ну пожа-луйста, Эмилио, а потом я тебе помогу с этими букета-ми!Недолго мне пришлось уговаривать мальчика, которому и самому не терпелось похвастаться своими умениями, и в большой гостиной, где весело трещали поленья в камине, зазвучала музыка.Эмилио, такой худенький и всегда казавшийся слабым, вдруг преобразился: щеки его приобрели оттенок тех пурпурных роз, которыми он минуту назад занимался, в глазах загорелся огонь, губы растянулись в довольной улыбке. Он уверенно прикасался сильными пальцами к инструменту, да так быстро, что я не успевала следить за ними. Все-таки существовала какая-то тайна между всеми музыкантами, и как жаль, что я не была посвяще-на в нее, ведь ноты для меня были сродни иероглифам!Закончив, Эмилио положил руки на колени и выжида-тельно посмотрел на меня, словно спрашивая: ?Ну как??. Я даже не сразу сообразила, как оценить то, что услышала, настолько это было ново и необычно для моего уха.—?Эмилио, а что ты сейчас играл?—?Синьора, это я сочинил.—?Поразительно! Это просто поразительно. Я никогда бы не подумала, что маленький мальчик может сочи-нить такое интересное и сложное произведение. Ты давно умеешь это делать?—?Я сочиняю с детства.Я прыснула.—?С детства, значит? А сейчас ты, видимо, уже взрос-лый?—?Да,?— он серьезно посмотрел на меня,?— я чувствую себя взрослым с тех пор, как приехал сюда и стал жить один.Ну вот, опять это слово. Один. Значит, он чувствовал себя одиноко, наверное, скучал по своему дому, по род-ным. А я за все время ни разу не пожалела его! Даже не замечала этого мальчика. Боже, как стыдно, как много-му мне еще предстояло научиться у своего любимого Карло. Все же я была недостойна его.—?Вам не понравилось, синьора? —?Эмилио все еще ждал от меня оценки.—?Что? Как не понравилось? Что ты, понравилось! Про-сто ты поразил меня своими способностями. Я слишком необразованна в музыкальном плане для того, чтобы оценивать тебя!—?Но у вас добрая и чуткая душа, а это самое главное для понимания музыки.Последние слова так растрогали меня, что не обнять мальчика я не могла. Впервые за все время мне я почув-ствовала, что совершенно чужой человек, раскрыв пере-до мной душу, стал дорогим и близким. И я, не стыдясь своих чувств, со всей силы прижимала Эмилио к себе и целовала его курчавые волосы.—?Эмилио, спасибо тебе!—?За что, синьора?—?За то, что назвал меня доброй, за то, что играл мне сейчас, вообще за то, что ты такой замечательный маль-чик и что ты у нас есть!Картину трогательного проявления моих проснувшихся материнских чувств и застал Карло, который замер в дверях и тихо смотрел на нас, не осмеливаясь помешать. Первым его заметил Эмилио, который совершенно растерялся в присутствии учителя.—?Синьор, я без вашего разрешения играл на клавесине.Как интересно! Оказывается, я многого не знала об их отношениях. Похоже, Карло был строгим преподавате-лем. Ну что ж, тогда стоило поторопиться с извинения-ми, пока Эмилио не попало.—?Синьор должен простить мальчика, потому что это я попросила его играть! —?поддержала я извиняющийся тон юного музыканта.Карло смеялся и уже обнимал нас обоих.—?Вы ждете, что я сейчас буду страшно зол и стану то-пать ногами, как это делает Порпора? Не дождетесь! А что это вы сейчас играли, мой юный друг? И почему вы прятали это от меня?—?Я, право, не знаю, что вам ответить. Играл я действи-тельно то, что сочинил совсем недавно. Это произведе-ние еще не совсем готово, поэтому я боялся его вам по-казать.—?Где-то я уже слышал эти слова,?— Карло посмотрел на меня, а я поняла, о чем он сейчас вспомнил?— о десяти-летнем корпении Риккардо над обещанной брату опе-рой, когда на вопросы, когда же она будет готова, он неизменно отвечал: ?Над ней нужно еще поработать?.При этих воспоминаниях мне тоже сделалось смешно.—?Хорошо, а ты сможешь повторить его, если я тебя по-прошу, или ты играешь исключительно для синьоры?Засмущавшись и покраснев, мальчик сел за клавесин и неуверенно тронул клавиши, а потом музыка стала ув-лекать его больше и больше, так что в конце он уже не замечал, для кого играет, и все сделал просто велико-лепно.Мы с Карло следили за ним с маленькой тахты, на-столько тесной, что нам невольно пришлось тесно при-жаться друг к другу, и мне казалось, что я слышу его дыхание. Карло держал меня за руку, и в его глазах от-ражался свет камина. Я была окутана его любовью, та-кой горячей, что казалось, она заполняет собой все про-странство зала. Мы растворились в волшебной мелодии, забыв обо всем, мальчик переносил нас силой своего воображения в какие-то другие миры, тоже наполнен-ные своей тайной жизнью, настолько прекрасной, что хотелось слушать еще и еще. Но музыка тихо растаяла и уступила место звонкой тишине. Эмилио был взволно-ван настолько, что не сразу смог убрать руки с инстру-мента. Когда же он встал, Карло сдержанно похвалил его и отпустил заниматься своими делами.—?Карло, скажи мне, этот мальчик очень талантлив?—?Несомненно. Он способен на многое благодаря врож-денному дару, но еще больше своему упорству и рабо-тоспособности. Я думаю, что через год он будет готов поступить в консерваторию. Как певец, на итальянской сцене он не достигнет больших высот, так уж устроены законы наших театров, да и я ни за что не допущу… —?глаза Карло сверкнули гневом, но он быстро справил-ся с собой. —?Я ни за что не пожелаю ему судьбы, похо-жей на мою… Но у него возможно большое будущее в качестве композитора.—?Подумать только, я не замечала его, а сегодня будто впервые увидела. И тебе не жалко будет отдавать его в консерваторию?—?Cara, это необходимо, хотя мне не хочется, ведь я не понаслышке знаю о том жестком режиме, что царит в любой консерватории. Увы, там дают образование, а этот процесс и сам по себе нелегок.—?Значит, тебе жалко будет расставаться с ним?—?Конечно, но я вижу по твоим глазам, что ты что-то задумала. Говори, что?—?Я хотела попросить тебя,?— мне неловко был говорить об этом, но времени оставалось совсем немного и надо было решаться. —?Карло, давай заберем его с собой в Мадрид? Карло взял мое лицо в ладони и стал медленно целовать щеки, глаза, губы. Я задохнулась от нежности, которая накатила волной, заставив часто-часто биться мое сердце.—?Спасибо тебе…—?За что? —?прошептала я.—?За все!Карло не мог поверить в то, что Роксана невольно захо-тела того, о чем он сам долгое время мечтал. Привязав-шись к своему талантливому ученику, Карло уже не мыслил о возможной разлуке с ним, а предстоящая по-ездка в Испанию делала их расставание все ближе. Рок-сана была доброй и чуткой, но все же ее ревность по отношению ко всем, даже к не родившемуся ребенку Риккардо, указывала на то, что никого рядом с Карло она не потерпит никогда. И вдруг такое! Он не мог поверить в то, что Роксана захотела забрать с собой мальчика, но видя ее радостные глаза, Карло понял, что сегодня сбывались все самые смелые мечты.Роксана лукаво улыбнулась:—?И когда ты собираешься ему сказать? Давай сейчас, чтобы еще один человек был полностью счастлив сего-дня!Наверное, так и случилось, потому что остаток дня Эмилио светился, как ангел, в глазах его появилось но-вое выражение, и он уже не выглядел несчастным и одиноким. Проходя мимо, Роксана подмигнула ему, а он улыбнулся в ответ. А когда невеста выходила из своей комнаты, уже облаченная в подвенечное платье, то наткнулась на поразительной красоты букетик из белых и голубых фиалок, перевязанный тонкой бечевкой, который лежал у порога.Катрин шепнула, что это подношение маленького пажа, который, пользуясь моментом, сделал вот такой милый сюрприз. С этим букетиком в руках Роксана и отправи-лась в церковь, сопровождаемая маэстро Никола Пор-пора, который играл роль посаженного отца. Карло, Пьетро, Антонио, Эмилио и синьор Лучиано уже были на месте.А в церкви Роксану ждала еще одна неожиданность: обычно на венчании главную роль исполняет девочка, наряженная в красное платьице, которая идет с корзин-кой цветов перед невестой и посыпает ими дорожку. Роксане были знакомы эти обычаи, она даже имела воз-можность видеть их своими глазами, но она и помыс-лить не могла, что такое возможно в ее жизни.И вот что происходило сейчас: Джулия, наряженная в алое платьице и такие же туфельки, ждала у входа в церковь, и глаза ее говорили, что это самый веселый день в ее жизни. Но кто ей разрешил прийти сюда? Не-ужели отец одумался? Это было слишком сказочно! Де-вочка поцеловала невесту, обдавая своим теплым дыха-нием, и сказала, задыхаясь от счастья:—?Роксана, ты такая красивая! Этот цвет так тебе идет! И платье такое чудесное! Я никогда еще не видела тебя такой волшебной, ты похожа на фею из сказки, которую ты мне читала!—?Джулия, девочка моя, тебе разрешили прийти?—?Да, отец знает, он отпустил меня, а этот наряд привез мне старый синьор, который живет в вашем доме.—?Ты говоришь о синьоре Лучиано?—?Наверное, я не знаю, как его зовут.—?Ну ладно, это неважно. Я рада, что у меня есть под-ружка, а то какая невеста без подружки? —?Роксана еле сдержала слезы.Девочка кивнула, при этом тяжелые косы, уложенные в высокую прическу, забавно упали с ее головы. В ма-ленькой церкви было почти темно, большую ее часть занимал алтарь, повсюду были зажжены свечи, прида-вая тепло и окрашивая своим золотым светом темные лики святых. Карло и Пьетро стояли рядом с алтарем. Рука Порпоры дрожала, когда он вел Роксану к алтарю и когда отдавал ее руку Карло.Роксана была удивительна. Никогда прежде Карло не видел ее такой, в лице любимой не было и тени печали, оно было наполнено тихой нежностью и счастьем. Вол-шебное платье, которое так красило ее тонкую фигурку, простая прическа, белые перчатки, букет фиалок, соб-ранный Эмилио,?— все это было воплощением самой юности и красоты. У Карло перехватило дыхание, когда его невеста отчего-то робко сжала его руку своими пальчиками и посмотрела снизу вверх, как бы ища под-держки.Отец Мартини начал обряд, величественно и громко читая молитвы, словно проводил венчание в центральном храме Рима, так что никто из присутствующих не смог сдержать слез. Лишь Карло и Роксана на этот раз не могли плакать. Ошарашенные тем, что происходит, одурманенные ароматом ладана и свеч, они стояли, не размыкая своих сплетенных пальцев. Когда же все молитвы были прочитаны, клятвы произнесены и им разрешили, наконец, поцеловаться, они долго смотрели друг другу в глаза, не говоря ничего и не замечая никого вокруг, и в этом взгляде читалось все, чем были наполнены их души и сердца. Вся та любовь, которую они копили на протяжении всей жизни, сейчас прорвалась наружу в страстном взгляде, словно говорящем: ?Навсегда?…Управляющий не лукавил, когда говорил о монаршем пире. Даже представить себе невозможно, как был кра-сив дом и стол с угощениями. Вошедшая нарядная ком-пания вынуждена была замереть от восторга и удивле-ния: прямо от входа через гостиную до мраморной сто-ловой все было украшено цветами: розы гирляндами спускались сверху, букетами были полны вазоны и горшки на окнах, в доме витал аромат летнего сада, усиливающийся от сырого дождливого осеннего возду-ха.Все свечи в канделябрах были зажжены, стол покрыт белой скатертью, блестели серебряные приборы и хру-сталь. А все то, что было среди множества угощений, достойных королевского стола, нельзя было не попро-бовать, не пропустить ни одного кулинарного чуда?— так восхитительно это выглядело и пахло!Зная любовь своей синьоры к различным итальянским десертам, синьор Лучиано побаловал ее cassata Siciliana?— традиционным сицилийским сладким блю-дом, приготовленным в виде круглого бисквита, смо-ченного фруктовым соком, ликёром, из слоев рикотты, цукатов, шоколадного и ванильного наполнителя, по-крытого засахаренными фруктами и ломтиками цитру-сов. Умопомрачительно выглядели и cannolo di ricotta?— рожки с кремом, наполненные мягким и нежным сы-ром с кусочками шоколада, засахаренными фруктами и фисташками. Невероятно вкусный десерт granita e Brioche?— подтаявший фруктовый лед из смеси фрукто-вого пюре и сахарного сиропа?— сразу же уничтожили дети, выпачкав руки и лица.А Пьетро своими изящными пальцами, украшенными бриллиантами, отправлял в рот один за одним arancini di riso?— сицилийские жаренные рисовые шарики, покрытые сухарями, начиненные соусом, баклажанами, фисташками и шпинатом, запивая их вином.Много еще чего было на роскошном столе, и управ-ляющему было приятно наблюдать, что старался он не зря, и что даже питающаяся, как птичка, хозяйка не могла удержаться от соблазна попробовать кусочек от каждого блюда.Для Роксаны было непривычно чувствовать, что званый ужин может быть по-настоящему праздничным, весе-лым и ничуточки не утомительным. Как хорошо было видеть добрые лица любимых друзей, ставших родны-ми, связанными одной целью, одними интересами. Де-тям позволили делать все, что они хотели, и они, пре-доставленные сами себе, тоже впервые в жизни наслаж-дались подаренным им счастьем.Отец Мартини часто обращался к Никола Порпоре и, склонившись друг к другу, они беседовали на какие-то духовные темы, найдя в собеседнике родственные мыс-ли и чувства. Тут же за столом, как и хозяйка, в специ-ально пошитом новом и красивом платье сидела Кат-рин, ухаживающая за синьором Лучиано, и все те, кто населял этот дом, незримо день изо дня обеспечивая его уют и тепло. Кто-то играл на клавесине, кто-то пел, дети возились на ковре, старики раскладывали карты, сидя у камина… Сегодня вечером в доме царило просто идиллическое настроение.Когда дошла очередь до подарков, поднялся Президент Музыкальной Академии Антонио Маццони. Совершен-ным сюрпризом для всех стала партитура написанной им оперы. Метастазио, довольный произведенным эф-фектом, стал наблюдать, как на этот подарок отреагиру-ет Карло.А Карло был в таком состоянии, что ему вообще трудно было просто пережить этот счастливый день: он вос-принимал его таким, каким его создала природа?— оку-танным туманом.Все было в тумане: и вся та масса чувств и эмоций, ко-торыми его наградили друзья, и Роксана, которая теперь сидела рядом с ним в качестве жены, и смех детей, и, наконец, опера, которую написали специально для него, с которой он должен вернуть себе еще одно проявление счастья?— театр. Все это было настолько огромно, что его чувства не справлялись, и он сидел, оглушенный этим шумом, этими эмоциями, не в силах даже разгова-ривать.—?Я хочу попросить тишины, друзья, сегодня я имею честь передать вот эту партитуру величайшему из ис-полнителей?— синьору Карло Броски. От всего сердца я хотел бы надеяться, что сей труд будет достоин его та-ланта. Это ?Антигон?, которого ждали все присутст-вующие здесь уважаемые господа,?— торжественно про-изнес Маццони. —?Мне бы хотелось надеяться на то, что очень скоро все мы будем иметь счастье видеть вопло-щение этого труда на сцене, что ничто уже не сможет помешать ему быть воплощенным. Что опера будет иметь не меньший успех, чем когда-то ?Артаксеркс? Саксонца. И еще, я отправляюсь в Мадрид и беру руко-водство спектаклем на себя.Все сидящие зааплодировали этим словам. Метастазио подскочил к другу и заключил в свои объятия:—?Карло, братец, мы поедем все вместе! Я тебе обещаю, что не дам скучать в дороге! Если нужно будет, я готов обольстить весь свет, но устроить тебе блестящую по-становку оперы и фурор!—?Пьетро, что ты говоришь? Ты поедешь в Мад-рид? —?вот это был точно сюрприз, ведь вся Европа зна-ла Метастазио как баловня австрийского двора. Карло не мог поверить, что это возможно.—?Поеду! Ради тебя я готов проститься со своими брил-лиантовыми табакерками и золотыми перьями! Карло, мы не будем больше расставаться, ты рад? Ну конечно, ты не можешь не радоваться, ведь я счастлив, а значит и ты тоже! —?Пьетро готов был плясать и скакать до по-толка, словно ребенок.Маццони передал партитуру Карло, который тут же, забыв о том, что сейчас дом полон гостей и ужин, посвященный его женитьбе, в разгаре, отойдя подальше к окну, раскрыл папку и стал жадно просматривать ноты. Его так поглотило это занятие, что маэстро Порпора не выдержал и потребовал у него вернуться столу:—?Синьор Броски, когда вы научитесь вести себя, как воспитанный человек? Оставьте свою оперу, у вас на это еще будет время. Впереди целая дорога до Мадрида! Неужели сейчас вам важнее ноты, чем мы все и даже ваша новоиспеченная супруга?Роксана засмеялась и, взяв за руку старика, миролюбиво шепнула ему на ухо:—?Маэстро, не лишайте его самого главного в жизни счастья?— музыки!И добавила, глядя на Маццони:—?Синьор Антонио, спасибо вам за сюрприз! Карло не ожидал, что опера будет написана так быстро, и сего-дня, похоже, он не в состоянии достойно поблагодарить вас за все. Я рада, что вы с Пьетро поедете с нами, про-сто камень с души! Мне будет не так волнительно за Карло ни в дороге, ни там, в Испании.Пьетро, неугомонный красавец, сыпал остротами и не умолкал ни на секунду. Между двумя бокалами вина он принялся в красках расписывать работу над ?Антиго-ном?:—?Бедная моя голова настолько устала, нервы были так напряжены, что возиться с плутовками музами мне, право, под конец стало не под силу. Представьте, что кроме всего, продолжительность представления, смены сцен, арии и количество слонов и лошадей, все должно быть строго рассчитано. Признайтесь, есть от чего рех-нуться даже самому терпеливому человеку! Можете се-бе представить, как это все действует на меня?— главного заклинателя бедствий в этой долине скорби!Эмилио, бросив свои проказы, подскочил к Карло и стал подпрыгивать, чтобы увидеть ноты, ему не терпелось узнать, что же такое важное учитель держал в руках, что совершенно отрешился от всего окружающего. Секунда?— и он попался, как мышонок в лапы коту. Карло ухватил его за шиворот и отвел к клавесину:—?А теперь любопытное дарование сыграет для всех свое новое произведение, тем самым принесет пользу себе и удовольствие?— нам!Эмилио ничего не оставалось делать, как собраться с духом и начать играть свою новую пьесу, замирая от ужаса перед маститыми корифеями музыки. Карло встал за его спиной и нагнетал еще больше страху, при-говаривая:—?Играйте, синьор! Может быть, вам повезет, и лет че-рез двадцать вас примут в Академию, если ваше испол-нение понравится сейчас господину Маццони.Уши Эмилио стали пунцовыми, но он продолжал сту-чать по клавишам так яростно, что на его лице выступил пот. Порпора был доволен, Маццони был в восторге, а Метастазио воскликнул ?браво!? и пообещал мальчику, что напишет стихи для этой пьесы. И все это так смутило беднягу, что он чуть не плакал от переизбытка чувств.Мальчик стоял ни жив ни мертв от страха и смущения. Эмилио, казалось, не верил в то, что его сейчас хвалили, хотя эти похвалы были настолько завуалированы и про-изнесены корифеями с такой долей иронии, что, в самом деле, становилось непонятно, одобрили эту пьесу или скорее посмеялись над ней.?Жестокие учителя! Видимо, забыли, как сами стояли с дрожащими ногами перед великими и не могли играть от того, что руки дрожали от страха! Ну ничего, будет и у мальчика праздник?,?— так подумала я и решительно подошла к Эмилио, чтобы спасти его.—?Уважаемые господа, уже достаточно поздно, и детям давно пора ложиться спать! —?Взяв мальчика за руку, я отодвинула от него Пьетро, который увивался во-круг. —?Эмилио, пожелай всем спокойной ночи и от-правляйся к себе.Меня неожиданно посетило ощущение, что я играю ка-кую-то новую для себя роль, доселе незнакомую, но приятную?— мальчик без разговоров повиновался, при-чем я заметила, что он сделал это с видимым удовольст-вием.Низко поклонившись всем гостям, пробормотав свое ?спокойной ночи?, он трогательно поцеловал руку сво-его учителя, а в ответ Карло обнял его за худенькие плечи и взъерошил волосы. И этот его жест был таким интимным, нежным, в этом читалась такая любовь и забота, что при взгляде на эту сцену невольно сжималось сердце. Эти двое вели немой разговор, общаясь взглядами, и было между ними нечто большее, чем обычные отношения учителя и ученика.Теперь я понимала Карло, который рассказывал мне об отеческой любви к нему Никола Порпоры. Здесь было все: и почитание, и поклонение, и восхищение, и забота, и ответственность, которую неизбежно любой наставник возлагает на себя по отношению к своему протеже. Карло и Эмилио были, по-видимому, связаны друг с другом крепкими узами и, похоже, вряд ли смогли бы сейчас расстаться. Хорошо, что я смогла открыть в себе любовь к этому мальчику, понять его и принять любовь Карло к нему. Теперь я с чистым сердцем могла считать его неотъемлемой частью нашей семьи.Никола Порпора и отец Мартини, разминая свои боль-ные суставы, тяжело поднялись из кресел и, вздыхая и жалуясь на холод и ревматизм, откланялись и покинули общество, а за ними потихоньку распрощались и все остальные. Слуги тихо и аккуратно стали убирать со стола. Синьор Лучиано как всегда незримо руководил процессом, и, повинуясь его руке, уже через несколько минут в гостиной и столовой царил порядок и покой.Дождь за окном не прекращался, в камине горели ог-ромные поленья, освещая красным стены и пол. В доме было тепло и уютно, а при мысли о том, что за окном царит осенняя непогода и ночь, становилось еще прият-нее находиться здесь. Карло наконец расстался со своей партитурой, положив ее на клавесин, потом взял меня за руку и куда-то повел, глазами показывая молчать.—?Смотри,?— он подвел меня к огромному креслу, сто-явшему в самом дальнем углу зала, куда не проникал свет. С двух сторон оно было скрыто бархатными пор-тьерами. В нем, свернувшись калачиком, поджав под себя ножки, положив под голову маленькую ладошку, спокойно спала Джулия. Черные косы ее растрепались от недавних игр, и с маленькой ножки упала туфелька. Девочка была такая милая, маленькая, ну просто кро-шечная, она целиком уместилась в кресле и, забившись в него, как в норку, была похожа на дикого лесного зверька. У Карло искрились смехом глаза, и я сама, гля-дя на эту девочку, не могла не улыбнуться.—?Похоже, она так устала, что решила не дожидаться, пока ее уложат спать, и сама нашла себе кроватку.—?Я не представляю, что будет с ней, когда мы уедем, и она останется одна среди этих невежественных кресть-ян. Мне кажется, кроме побоев, ей ничего не достается в семье. Посмотри, какая она маленькая для своих семи лет! —?я наклонилась над девочкой, чтобы поцеловать, и прядь моих волос упала на ее личико.—?Тише, разбудишь!—?Ладно, но не оставлять же ее здесь!Так шептались мы, стоя над спящей принцессой в крас-ном платье, которая тихо посапывала, и ничего не ме-шало ей видеть свои сны.—?Надо уложить ее в кровать. Надеюсь, никто не забыл затопить во всех комнатах?—?Не знаю, пойду спрошу.И я на цыпочках отправилась к управляющему, который уверил меня, что во всех комнатах натоплено, благо не-достатка в свободных помещениях мы не испытывали. Вернувшись, я застала Карло на прежнем месте, он смотрел на спящую в кресле девочку и продолжал улы-баться.—?Она такая милая… Ну, что там?—?Все в порядке, можно уложить ее спать в маленькой комнатке рядом со спальней Катрин, там тепло и по-стель уже готова.Карло бережно поднял девочку на руки, так тихо, что она ничего не услышала, лишь удобно устроила свою головку у него на плече. Всю дорогу по коридорам и лестницам она сладко спала.—?Укладывай ее и иди, подожди за дверью, я ее разде-ну! —?шептала я, любуясь необыкновенной красотой своего мужа, какую приобретало его лицо в тот момент, когда он проявлял заботу о других. Карло тихо вышел и прикрыл дверь, а я аккуратно развязала все бантики и завязки, как будто раздевая куклу, укрыла ее одеялом, поцеловала и потушила свечу.Карло терпеливо ждал меня за дверью.—?Она даже не проснулась, так устала. А точно ей ниче-го не будет от отца?—?Точно, не переживай.—?Карло, а ты такой милый, когда возишься с детьми! Я и не знала.—?Что не знала?—?Тебя не знала. Оказывается, за все это время я до сих пор не узнала, какой ты на самом деле! Это так удиви-тельно приятно?— каждый раз находить в тебе все новые и новые черты. Я тебя читаю, как интересную книгу. Ты, значит, любишь детей?—?Как же их не любить?—?А ты хочешь поскорее увидеть своего племянника? Как ты думаешь, кто будет?— девочка или мальчик?—?Я не думал, мне все равно, я жду не дождусь, когда мы приедем, наконец, в Испанию. Мне кажется, что ре-бенок уже родился. Письма давно не было, я уже начи-наю беспокоиться.—?Наверное, из-за слякоти на дорогах почтовые кареты не могут быстро ехать, вот письма и нет. Вот увидишь, со дня на день доставят! Ты жалеешь, что Риккардо не было с нами сегодня?Можно было не спрашивать. Карло при мысли об Испа-нии и брате стал грустным и задумчивым, я уже пожа-лела, что задала этот вопрос. И для того, чтобы отвлечь его, решила прибегнуть к проверенному способу, спро-сила его о новой опере.—?Карло, ты видел ?Антигона?, как он тебе показался?—?Опера красивая, я не могу сейчас судить о ней, но мне кажется, что она должна понравиться публике.—?Публике… А тебе, дорогой?—?Мне? —?Карло обнял меня и засмеялся. —?Я постараюсь сделать все, что от меня зависит, чтобы она имела успех. Оперы пишутся не для артистов, а для публики. А я буду петь для тебя. Ты мой самый важный слушатель.—?Я необъективна, я слишком люблю тебя и твой голос! А ты можешь мне сыграть что-нибудь сейчас?—?Сейчас?—?Сейчас. Мы пойдем к тебе, и твой ?Корреджо? никого не побеспокоит, а ты споешь только для меня.—?А что я получу взамен?Глядя в его глаза, в которых отражался блеск свечи, я обняла его и прошептала, касаясь губами его густых черных локонов:—?Все, что захочешь!Он лукаво улыбнулся и, взяв мою руку, повел к себе. По дороге свеча потухла, и мы пробирались в полной тем-ноте, останавливаясь, чтобы обменяться жаркими поце-луями.Комната Карло располагалась в другом конце дома, с противоположной от моря стороны. Здесь всегда было тихо, никто не смел нарушать эту тишину, даже шум прибоя. В отличие от пафосного ?Рафаэля?, который красовался в главной гостиной, здесь стоял инструмент поскромнее, но зато к нему никто, кроме хозяина, не прикасался. Здесь Карло сочинял музыку, которую, к сожалению, мало кто имел удовольствие слышать. Сам он не считал свои произведения заслуживающими осо-бого внимания, поэтому и исполнял их только близким и то после долгих уговоров.Комната была очень большая. Я бы не смогла чувство-вать себя уютно в таком пространстве. Мне по душе были маленькие уголки, лишь бы было высокое окно и свет, но Карло здесь все устраивало. Окна в его комнате, задрапированные тяжелыми портьерами, смотрели на виноградные долины, летом за ними щебетали птицы, во множестве гнездящиеся в зарослях деревьев.Письменный стол, заваленный грудой бумаг, писем и книг, был похож на библейского монстра. Ноты лежали повсюду, придавая комнате неприбранный вид, но скла-дывать их иначе хозяин не позволял. Он всегда легко находил нужное в этом хаосе, будь то всего лишь ма-ленькая записка или целая партитура.Сейчас здесь было темно и прохладно, даже большой камин не мог справиться с этим простором. Я зажгла свечи и водрузила подсвечник на клавесин, осветив лишь маленький уголок вокруг. Карло, как и обещал, уселся за чембало на обитую бархатом скамеечку и во-просительно посмотрел на меня.—?Ту, что мне нравится, грустную…—?Cara! Ты опять будешь расстраиваться. Нет, только не эту.—?Ну, пожалуйста!—?Нет, любую другую. Тебе же нравится ?Nel gia bramoso petto? из Ifigenia.—?Нравится, но я хочу ту.Карло покачал головой, но все же начал играть, тихо, чуть слышно касаясь клавиш ?Корреджо?. Инструмент сразу же отозвался сладким дурманящим звуком, а ко-гда к нему добавился голос, который я почитала превы-ше всего на свете… Казалось, материальный мир исчез, а вместо него вокруг меня были сплошь мрак ночи и эта волшебная музыка Giacomelli:Sposa, non mi conosci…Madre… tu non m’rammenti!Cieli, che feci mai!E pur sono il tuo cor…Il tuo figlio… Il tuo amor…La tua speranza!..Он пел, поначалу тихо, можно было бы сказать, что вполсилы, если бы я не знала, какова настоящая сила его голоса, но постепенно звук становился громче, кла-весин отзывался рыдающими звуками и вторил незем-ному голосу, поющему о невыносимой боли и страда-ниях сердца.Не знаю почему, но я любила эту мелодию, полюбив ее сразу, с первых нот, как только услышала. Она так по-трясла меня, что я долго не могла прийти в себя. Это было настолько пронзительно грустно, что даже не вы-зывало слез, как это бывало обычно при других печаль-ных ариях, просто вызывало спазм сердца и мучитель-ную душевную боль.Но хотелось слышать ее снова и снова, сейчас, когда Карло забыл, что за окнами ночь, что все спят, и следо-вало бы соблюдать тишину, и так увлекся, что больше не сдерживал себя, эта музыка заполнила собой все во-круг, проникая под кожу. Я забывала о том, что нужно дышать, я старалась даже не шевелиться, чтобы полно-стью впитать ее в себя, не пропустив ни одной ноты.Все вокруг было окутано темнотой, и только маленький пятачок вокруг клавесина освещался слабым светом свечей. Он попадал и на лицо Карло, который сейчас был больше похож на призрака, чем на живого челове-ка. Музыка его преображала, она возвышала его на не-досягаемую высоту, превращая в ангела.Время остановило свой ход. Ничто для меня не сущест-вовало в мире, кроме этого невообразимо прекрасного человека, непостижимого в своей гениальности. Ему не нужно было смотреть на клавиши и ноты, его пальцы сами делали свою работу, так быстро касаясь инстру-мента, что уследить глазом было невозможно, они, ка-залось, опережали мысли их обладателя. Это волшебст-во, это подлинное и живое искусство, воплощение кото-рого я имела счастье наблюдать рядом с собой…Карло не хотел петь эту арию. Ни за что на свете он не согласился бы, зная, что за этим неизменно последует, но сегодня отказать ей просто не мог. Дело в том, что ему слишком хорошо была знакома реакция Роксаны на это произведение?— сколько бы раз она ни слушала ее, каждый раз обязательно впадала в такую печаль, что вызволить ее оттуда было уже невозможно.Чем так трогала ее эта музыка, мелодией ли, печальны-ми словами, или всем сразу, но спокойно относиться к ней Роксана так и не научилась, и Карло практически никогда не исполнял ее при ней. Но она ее любила. Да-да, она обожала и просила только ее. И вот сейчас, под-давшись на ее уговоры, глядя на ее просящее личико, он имел неосторожность сдаться.Если бы он умел петь плохо, так, чтобы не думать даже о смысле, просто исполнять набор нот, может быть, то-гда она не принимала бы так близко к сердцу эту арию, но, увы, он не умел так петь. И как бы он ни старался исполнить плохо, неизменно получалось одно и то же: ее восхищенные глаза, чаще наполненные счастьем, а иногда, вот так, как сейчас, Роксана сидела в кресле не-подвижно, будто окаменев. Взгляд ее остановился, пальцы на руках сжались, грудь судорожно поднима-лась, как будто она не могла вздохнуть.Проклянув мысленно и Джакомелли, и себя, Карло опустился перед девушкой на колени и попытался при-вести ее в чувство, звал ее по имени, тряс за плечи, уго-варивал, но она совершенно отрешилась от мира, погру-зившись, будто в омут, в свою печаль.—?Роксана, это было в последний раз, слышишь? Я больше никогда, ни за что не стану петь ее! —?Карло разжал ее руки, на ладонях остались следы от ногтей, похожие на маленькие полумесяцы, и он принялся це-ловать их.—?Почему она такая? Карло, почему ты так ее по-ешь? —?Роксана смогла наконец прошептать, глотая сле-зы. —?Это так… прекрасно и так… больно!—?Я не хотел делать тебе больно, cara.—?Скажи мне, что это за боль? Карло, ты чувствуешь ее? Я знаю, ты не мог бы петь иначе, не чувствуя этого, мне становится плохо от этой мысли. Скажи мне, что это? —?Из ее глаз покатились крупные слезы, девушка обхва-тила его руками и прижалась вся целиком.—?Сara, это просто музыка!—?Правда? Скажи мне еще, что это просто музыка!—?Не плачь, это просто музыка, успокойся.Конечно, Роксана слишком хорошо знала своего Карло, и то, что он никогда не смог бы бездушно исполнить даже самую простую арию, но сейчас легче было обма-нуться, чем принять правду. Это была его боль и его страдание. С ними он уже сжился, поначалу отчаянно сопротивляясь, потом смирившись, и вот, наконец, пришло успокоение. Ни гневу, ни отчаянию уже не хва-тало места в его новой жизни, и лишь музыка заставляла пробуждать все потаенные чувства и воспоминания. А она чувствовала все, и утаить что-либо от нее было невозможно. И ради ее счастья нужно было постараться самому быть счастливым, ведь по-другому осчастливить ее было невозможно.Карло прижал любимую к себе, гладил по волосам, утешал, как обиженного ребенка. От этой ласки Роксана расплакалась вновь, пряча свои слезы, закрываясь ладошкой. Сердце ее оттаивало, как тает на солнце от горячих лучей ледник на вершине горы. Согреваясь теплом любящего сердца, она преображалась. Все то, что замерзло в ее душе, сейчас просыпалось, и эта перемена проходила не гладко и незаметно, а вот так, через слезы и страдание.—?Карло, я хочу верить тебе, а если это не так, то я обе-щаю тебе, что ты никогда больше, никогда в своей жиз-ни, никогда-никогда не будешь испытывать ничего по-добного! —?Роксана снова крепко обняла его. —?Я ради тебя мир переверну, слышишь?—?О, моя маленькая художница, похожая на фею, когда ты так говоришь, я не верю, что это происходит со мной, я до сих пор не верю, что мы вдвоем, порой мне кажется, что это сон.—?Даже если и сон, то он уже никогда для нас не закон-чится, отец Мартини проследил за тем, чтобы мы с то-бой никогда не потеряли друг друга,?— и, заметив встре-воженный взгляд Карло, она поспешила вытереть ще-ки. —?Я не буду больше плакать, это ужасно, я ничего не могу с собой поделать, когда слышу музыку или вижу красивый пейзаж, или в церкви, я все время плачу, это так глупо!—?Не говори так, ты?— живая, мало таких людей на свете, ты все чувствуешь, твое сердце переполнено эмоциями, у тебя богатая душа, мне порой страшно за тебя, ведь с таким сердцем тяжело жить. Ты не можешь спокойно видеть страдания, ты начинаешь страдать сама, но так нельзя, надо беречь себя.—?Ты прав, ты такой мудрый. Я больше никогда не буду грустить, обещаю тебе. Но я знаю, что ты меня немнож-ко обманул с этой арией.—?Бог с ней, давай я тебе спою другую, и эту ты забудь навсегда!Карло быстро уселся за клавесин и, недолго думая, зная, что любит его молодая жена, стал петь ?Nel gia bramoso petto?. А когда в воздухе растворился последний неж-ный звук, он, обернувшись, увидел, что Роксана улыба-ется.