1 (1/1)

Мысли неистово грохотали в голове женщины, и я почти оглох от этой первобытной жажды крови.Ее пальцы легко и ловко скользили по волосам. Никто не трогал мои волосы так. Много лет меня вовсе никто не трогал. Я чувствовал холод стали, когда она коснулась ножницами моей шеи. Я очень устал от такой жизни. Я устал смертельно.Я долю секунды думал, что будет, если она не ударит меня этими чертовыми ножницами, а на самом деле срежет прядь за прядью мои волосы, которые много лет никто не трогал.Что я потеряю?Что будет, если эта странная белая женщина сделает то, что я попросил?Я не хотел убивать их обоих. Нелепого рыжего мужика с лицом тупого работяги и его жену с руками, от которых приятный озноб пробегал по коже между лопатками.Я подумал: ?пожалуйста...?Не знаю, кого я попросил об одолжении. Ее, бога или кого-то внутри меня, кто знал, что произойдет в следующий момент. Потому что тот, холодный как ящер, вендиго всегда был на шаг впереди. Всегда знал чего ждать. И всегда выживал.За секунду до удара, до выстрела, до цепких рук впивающихся ногтями в плечи:— Ты должен говорить по английски, сукин сын. По-английски! Повтори! — ногти буквально распарывали кожу, — повтори!И вкус мыла. Едкий, тошнотворный.— Вымой рот! Вымой свой грязный рот!?Убей индейца. Сохрани человека!?Когда в интернате строгие белые мужчины стригли мои волосы, было мучительно больно. Словно их руки срезали тупыми ножницами мою кожу, мое лицо, мое нутро.У моего друга было имя, на старом языке звучавшее как ?тот кто обнимает зарю?, его назвали Себастьян, в честь голого мужика истыканного стрелами, чье изображение висело в кабинете директора Стивенса.Когда он отказался стричь волосы, ему выдрали клок за ухом. Там так и осталась лысая полоса.Мне дали имя, которое я забыл. Они первый год думали, что я немой, поэтому не били как остальных. Но потом Себастьян выдал меня, чтобы его не запирали в комнате без окон.И они заперли там меня.Больше у меня не было друзей.В интернате нас всех стерли.Я забыл все свои имена, кроме одного.Имя, которое написано в моем водительском удостоверении придумала Флойд.— Как? Гадость. Я не хочу, чтобы мальчика звали как собаку, — сказала она и назвала меня Ханзи.Так могли звать немецкого пса.С тех пор никто не трогал мои волосы, только я сам.Женщина, все еще медлила, возилась с моими волосами, то и дело касаясь пальцами кожи.Я прикрыл глаза и подумал, что если она не ударит меня, я покончу со всем этим. Так же быстро, как покончил с Доддом Герхардом.Рыжий мясник начал нервничать, как нервничает неуверенный в себе подросток.— Я устал от такой жизни, — сказал я ласковым, чуть подрагивающим пальцам, чужим осторожным прикосновениям.Я бы мог рассказать этой женщине о том, что в черных тоннелях внутри меня, там, где царствует вендиго, все еще прячется человек: уязвимый, живой, который может прикрывать от удовольствия глаза. Мог бы успокоить этого нелепого мужчину: я не убью. Я больше никого не убью по приказу людей с фамилией Герхард. Или с любой другой фамилией.Я просто слишком долго ждал этого момента, так долго, что едва не позабыл свой план.Мне необходимо было поговорить хоть с кем то, кто увидел бы во мне человека.Но все они ходили другой дорогой.Я слышал звенящий от напряжения воздух, лихорадочный грохот мыслей этой женщины, и ждал что произойдет.Но ничего не произошло.Где то справа взвизгнули тормоза, хлопнула дверь.Я не ждал гостей.Женщина замерла на секунду, уставившись в окно, и выронила ножницы.— Ладно, — сказал я, — в следующий раз. Люди приходили и осматривали нас как скотину. Одному толстому мужчине в ковбойской шляпе пришло в голову даже осмотреть зубы одного из нас.— Мы не слишком богаты, — никто ничего не сказал, но он слегка смутился, — нам не нужен дефектный индеец.Она появилась в сиянии белого, песцового воротника. Туфли у нее были с золотыми пряжками, а перчатки из тончайшей бархатной замши.— Как тебя зовут, мальчик? — она сразу же подплыла ко мне. Я сказал ей.— Это собачье имя, — у нее были холодные светлые глаза и упрямый оранжевый рот, она смотрела на меня как на кусок вырезки, — так не пойдет. Называй меня Флойд, так меня все называют. Женщины в моем доме — не половые тряпки для грязных мужских ног, и не безымянные шлюхи. Возьми свои вещи, и пойдем со мной.Я обрадовался, что буду жить не у вонючего ковбоя, который проверял зубы, словно мы лошади, и не у противной старухи из Монтаны, от которой пахло безумием, а у богатой женщины в туфлях с золотыми пряжками. Я подумал еще, что смогу отрезать эти пряжки. Вырвать из ее ушей сережки, украсть ее сумку и убежать. Далеко.Может быть даже домой.Я подумал: как странно. Та женщина с огромными кухонными ножницами. Почему она не ударила меня? Я же чувствовал электрические разряды в ее пальцах и грохот ее кровожадных мыслей.Кто-то не захотел меня убить или ударить? Если так пойдет, возможно кто-то однажды захочет послушать мою историю...Усталость сделала меня слабым, словно я истекал кровью.Я столько раз истекал кровью, что привык к этому ощущению. Но все же странно было чувствовать рану, которой не было.— Надо заканчивать, — сказал я лесной тишине на старом языке.И услышал где-то в темных тоннелях черным эхом голос мистера Стивенса:?Вымой рот, Дент!?Я мечтал о белом кролике. Не было ничего, что могло меня отвлечь от этой мечты. Я однажды увидел такого в интернате, когда к нам приезжали люди из города и один из них показывал фокусы.Я не верил в фокусы, я и сам мог бы показать этому городскому фокус с его кошельком. Но кролик был такой пушистый и белый, такой красивый и смешной, что я не мог оторвать глаз.Я жил в сарае позади дома, спал на матрасе набитом соломой, я ел из старой собачьей миски, с острым сколом по краю, у меня ничего не было своего, но я хотел кролика.Чтобы он жил рядом со мной, ел морковку, спал у меня на коленях, а я учил бы его всяким трюкам.А еще я знал, что если бы у меня появился кролик, Додд немедленно свернул бы ему шею. Он это проделывал несколько раз с котятами, пытаясь понять, что я чувствую. Но я молча смотрел на него. В моей дерьмовой жизни бывали психи гораздо серьезней.Я украл машину у владельца придорожного магазина. Я хотел убить его, но почему-то связал и запер в туалете. Смелый оказался мужик. Пытался дать мне отпор: кидался консервированными персиками.Я подумал, что с роду не ел настоящих персиков. Вообще существуют они или это выдумка рекламщиков?Все было готово к моей последней встрече с семьей. Я столько не лгал никогда в жизни. Ложь срывалась с языка легко, и мне пришло в голову, что слова из Библии про то, что правда легка и приятна — чушь. Как и большинство написанного в этой странной книге.Легче лжи только молчание.Флойд дала мне имя, но все вокруг все равно называли меня ?индеец?. Кроме Додда. — Я зарезал мужика, когда мне было пять, — сказал он мне однажды, — я воткнул нож в его жирную шею и провернул. Вооот так. Ты сможешь так?Он продемонстрировал какое то нелепое резкое движение запястьем.— Смогу, — сказал я.— Сделай.Я зарезал его собаку Барса.Додд долго осматривал рану, потом кивнул:— Круто. Но я мочканул мужика. Он был огромный, как дом.Когда я в первый раз убил человека, чтобы Додд посмотрел на труп, я три ночи не мог заснуть. Бродягу никто не искал, к тому же мы закопали его глубоко в лесу, но все же я думал, что его тень придет за моей душой.Эта глупая сказка из моего темного прошлого. Мертвец приходит ночью и крадет у убийцы часть души.Потом снова и снова, пока в глазах у убийцы не остается одна пустота. Пустота смотрит изнутри на людей и ищет следующую жертву. Черт знает почему меня пугала эта пустота.Додд спал как младенец: — Я хочу посмотреть может ли человек бегать если ему отрезать голову.Все называли меня ?индеец?. Только Додд называл меня ?полукровка?.— Твоя мамаша была индейской шлюхой, — он болтал ногами сидя на балке в моем сарае, — она ходила по дороге и предлагала всем тирли-тирли.— Нет.— Тирли-тирли! — у него был высокий, визгливый смех, — она подходила к вшивым бродягам и пьяным солдатам и предлагала им... — Нет!Он добрался до моего больного места. Как это случилось, я и сам не понял. Я не помнил свою мать, я научился не слышать оскорблений, и я не ждал от этих людей ничего хорошего.И тут Додд задел меня.— Ты полукровка! Наполовину индейская шлюха, наполовину урод-проходимец!— Я индеец, — сказал я, когда история дошла до того, что мой папаша пьяный солдат-сифилитик потащил мою мать в кусты.— Нет, — сказал Додд, который уже почуял запах раненной жертвы, — ты полукровка. Тот солдат был...Он не знал чем еще можно меня задеть, чтоб подцепить и вытащить на поверхность мою ярость:— Ниггер! Мимо.Я перестал злиться, но Додд не успокаивался...Потом он забыл придуманную им байку, но слово ?полукровка? так и осело в его слабом мозгу.Как что-то, что делает мне больно.Я поел наскоро холодное куриное мясо прямо из банки. Руками есть всегда казалось приятней, чем железными приборами.И как хорошо было не планировать свои действия.Мне не нужен был план. Я решил убить их всех.Самое правильное поведение во время военных действий — это прекращение боя путем истребления обеих воюющих сторон.Главное оставаться живым и быстро менять места дислокации. Чтобы успеть убить их всех. Не вступая в ближний бой.Когда я впервые попал во Вьетнам, я понятия не имел, что моя жизнь до этого была рождественской вечеринкой.— Ни один мой сын больше не погибнет в этом аду, — сказала Флойд и я пошел в армию за Додда.Нас было четверо. Трое лакота свободно переговаривались между собой на старом языке и не желали общаться с белыми, изображая, что понимают только приказы командира.И я. Безродный.Я вообще по большей части молчал.Белые считали нас чуть ли не близнецами, потому что все индейцы были для них на одно лицо. У нас был позывной таханси — ?кузены?. Когда нас выбросили во влажные, удушливые джунгли, мне пришлось забыть английский.Я с трудом произносил слова старого языка, предпочитая слушать.Для белых я был индейцем, для индейцев — инопланетянином. Для всех чужим.Мои напарники молодые, живучие, выносливые и у каждого затейливое имя: Серое перо, Стреляющий в листве, Смеющийся барсук.Они назвали меня Иншала. Одиночка.— Мы пришли сюда, потому что мы воины. Почему пришел ты?— Так вышло. Я не хотел спорить с этими высокомерными, слишком серьезными людьми, и я не хотел им ничего о себе рассказывать.Они поняли это и выживали вместе со мной, и приняв и не приняв меня в свое странное братство.Мы бродили по джунглям три месяца. Я ел ящериц живьем, хотя в рюкзаках у нас были банки с ветчиной и бобами.Мы должны были пахнуть как местные, чтобы сливаться с воздухом.