1 (1/1)

Здесь мы можем быть кем угодно: маньяками, депутатами, проститутками, неизлечимо больными. Жизнь выкинет нас не на зеленые луга, жизнь не будет милосердна — ни капельки.Поэтому впервые за долгое время я не иду в свою комнату досыпать и видеть стереотипные сны.Тащусь просить у Архитектора, чтобы построил какой-нибудь купол над кроватью. Что угодно, лишь бы не видеть кошмары, вплавленные в стены. Я ищу его, заглядываю в комнаты, извиняюсь, напоровшись на неласковый прием.Дело-то обычное.Он стоит на улице, прижимает пальцы к вискам, матерясь и проклиная. Неважно, кем он был там, в жизни, здесь у него ничего не получается. Его поза красноречиво говорит: ?Еще немного — и взорвусь грандиозным планом спасения или просто взорвусь до смерти?. Взорвется на того, кто подглядывает без спроса.— Обязательно смотреть?— Я… прости.Меньше суток назад хмурый новичок был готов умереть от взрыва бомбы вместе с едва знакомыми оборванцами. Ведь был…— У меня не получается. Видишь?— Это пока.— Пока не пока, нам завтра выходить, а я не то что остров — табуретку построить не могу.Рай в виде гигантской табуретки, как тут не усмехнуться, у дураков мысли сходятся. Внутри мы хохочем во все горло.Мне кажется, завтра получится прекрасный остров, а еще кажется — завтра я умру. В Коме учишься доверять такого рода мыслям.На месте Архитектора мог быть кто угодно, я бы не привередничал, ведь отчаяние не самое капризное чувство.— А я завтра умру. Наверное.— Куда умрешь?— Куда и все. Безопасных маршрутов нет.На меня смотрят недоверчиво, а я уже жалею, что затеял разговор.— Будет остров, ты, кстати, думай дизайн комнаты, остальные уже завалили проектами.— Ага. Насчет комнаты.— М?— Я ни разу не целовался.Ну и дурак. Ударьте меня тяжелым, милые звезды. Астроном спекся.Призрак по секрету сказала, она тоже ни разу не целовалась. Мы с ней как близняшки — не умеем выбирать момент, а вот людей выбирать умеем.Я не особенный, чтобы среди ночи бросать в койку, к стене прижимать. Или особенный?Архитектор смотрит мимо, рассуждая вслух, как бы между прочим:— Плохо это — умирать нецелованным.И неважно, кем я не целован, мальчиком или девочкой.Уверен, его слова не более чем шутка, сейчас отвернется и продолжит делать пасы руками как ни в чем ни бывало. Под утро уйдет к себе, а утром обопрется на мое плечо, как закадычный друг. Забудется.Он и правда отворачивается, а потом поднимает голову к небу и спрашивает:— Я насчитал около тридцати медведиц, знаешь ли. Неужели люди только их и запоминают?— Они ярче.— Одна и та же звезда падает.— Моя, наверное…Никогда не думал, что светская беседа доведет меня до кровати, тем не менее — доводит.— Пошли, звездочет. Я больше ничего не наколдую.Не сговариваясь, идем вслепую по туннелям и проржавевшим лестницам, за шиворот капает вода, и мы ежимся, то и дело соприкасаясь рукавами.— Удобно, что тут не надо бриться, я бы тебя исколол…Кома подарила мне воображение, и сейчас оно начало синтезировать совершенно неприличные вещи. Я не знал им названия, они попали в мою голову случайно, отрывками, но и этого хватало. Мое первобытное замешательство не осталось незамеченным.— Жаль, здесь нельзя напиться. Целоваться с едва знакомым мужиком лучше по пьяни. Поверь мне.Я верю.Мы не набрасываемся друг на друга, едва дверь его комнаты закрывается. Наоборот, расслабляемся и занимаемся бытом. Он расправляет кровать, снимает куртку и ботинки.Как в самой реальной реальности.— Давай тебя умоем, чумазый.И он умывает, оторвав от своего шарфа приличный кусок ткани. Такое ощущение, что завтра умирать ему, а не мне. Отсюда вся эта нежность и участие. Я останавливаю занесенную руку, прежде чем он начинает помывочные процедуры.— Мы здесь так не делаем.— Ты не cлышал, что ли? Я — избранный, делаю как хочу.Ощущение теплой влаги на лице успокаивает. Верхняя одежда сложена стопочкой у стены, кусок шарфа выброшен в сон.Какое-то время мы смиренно лежим на кровати, привыкаем. Чтобы поместиться на матрасе вдвоём, надо притиснуться нос к носу. Для удобства он закидывает руки мне на плечи, в отместку я глажу его по волосам, как маленького, несмышленого ребенка. Почти сына.Уверен, в другой жизни у меня не было детей, потому что я чертовски неуклюж.Это ни капельки не эротично, скорей забавно. Мы как подростки, насмотревшиеся родительского порно, что-то знаем, но ничего не умеем. Оговорочка — я ничего не умею.— Ты нормальный. Красивый.В Коме нет зеркал, поэтому люди покрыты копотью и уверенностью — красивого в нас нет, а оказывается, есть. Хочу ответить комплиментом на комплимент, но эту возможность крадут, беспощадно. Аргументы рассыпаются на чужих губах, таких податливых и добрых.Ему хочется быть первым и ласковым. Он проводит большим пальцем по скуле, заглаживая какую-то выдуманную вину.— Не бойся, ладно. Не бойся меня.Только после его просьбы я замечаю, несмотря на всю расслабленность, лежу как доска, вытянутый по струнке. И он не решается ни на что, кроме едва уловимых прикосновений. Я не трус, просто не ходил этой дорогой раньше. Нужно произвести какие-никакие расчеты.Не ночь, а изощренное сновидение умирающего мозга.Других поцелуев в моей жизни не было, а тех, что есть, вдруг необъяснимо мало. Единственный способ не провалиться — ухватиться кончиками пальцев за выступающие ребра и притянуть ближе. Плечи, шея, выпирающие лопатки, мои руки умеют больше, чем я.Мы дышим громко, отрывисто, как будто марафон пробежали, а не мазнули друг по другу губами пару раз. Архитектор недоволен происходящим и зарывается пальцами в мои волосы, тянет на себя, так что нельзя не подчиниться.Жилистый, верткий, словно уличный кот, я ждал, что замурчит, но он только царапался и шипел. Нас перестала смущать площадь кровати, вообще перестала волновать завтрашняя вылазка. Перекатываясь, нависая друг над другом в попытках доказать недоказуемое, мы едва сдерживали смех.Нелепые, несогласованные движения двух изголодавшихся сумасшедших. Напрасно я пытался уловить, в какой момент Архитектор стащил с себя последнюю одежду. На мою, как ни странно, он не посягал.Его происходящее устраивало, нравилась эта незавершенность, собственная нагота и бесстыдство. Может ли мужчина почувствовать подобное с девушкой? Архитектор всеми силами доказывал — с девушкой не может. В нем чувствовался опыт, в том, как властно держал мой подбородок, практически заставляя разомкнуть зубы.— Целоваться так целоваться, Астроном.Кто-то воспринял сумбурную просьбу слишком серьезно и выполнял заказ старательно, щепетильно. На мне не осталось мест, до которых он не дотронулся. Все-таки руки были его оружием, и сейчас он воевал с холодной зажатостью, используя самые нечестные приемы.Уложенный на лопатки, он требовал импровизаций, совершенно точно понимая — это не конец.Совершенно не к месту вспоминаю Фантома, как кричал на него, скалился и целую минуту был главным. На плечах Архитектора появляется россыпь некрасивых укусов, моих укусов.— Прости…— Мне понравилось, дурак.Плевать, что понравилось, я вижу тут и там выступающую кровь. Ненастоящая, я пробую ее на соль и убеждаюсь, в Коме кровь такая же ржавая. Мои попытки обеззаразить дело собственных рук заставляют Архитектора довольно жмуриться и приоткрывать губы.Чокнутый. Отбитый. Избранный.Он все время тянется привстать, а мне с непривычки слишком тяжело выносить этот шквал. Даже задыхаясь, я пытаюсь быть вежливым мальчиком, уклоняться. Архитектора это бесит, и он накрывает моей ладонью свое горло. Держит себя, за меня.Инстинктивно сжимаю пальцы, не сильно, просто чтобы почувствовать иллюзию пульса. Ток крови, биение сердца — это не взаправду. Архитектору плевать, он более чем реалистично откидывается на подушках, происходящее ему нравится. Мое любопытство воспринимается как акт силы, которой необходимо подчиниться. И эта мысль добивает его окончательно, комок нервов, который он носит в себе, развязывается, и он позволяет себе если не стон, то что-то очень похожее. Моя рука по-прежнему лежит на горле, я чуть смещаюсь, дотрагиваюсь до выпирающих позвонков. Последняя ласка.— Студент, давайте зачетку. Это автомат.Даже его шёпот кажется мне громким, слишком жарким. Если бы здесь было хоть одно окно, уверен — оно бы запотело. Ему тоже хочется ухватиться, он тоже падает, совсем как я десять минут назад? Или прошел час? Оказывается, когда тебя зацеловывают в первый раз, временные рамки снова меняются.Я вжимался в него всем телом, а он, даже засыпая, рисовал на моей рубашке диковатые узоры. Здания, тропки, мосты.Завтра он построит остров, а мне останется только краснеть.