1. (1/1)

— Семнадцать дней… — Поиск занял немного больше времени, чем предполагалось. А ты потрудился на славу, приятель.* * *На первом этаже тесного муравейника на краю префектуры Токио, втиснутого в ряды точно таких же многоэтажек, забитых до отказа, расположился католический приход. Его держатель — маленький японец лет шестидесяти, делит с Уилсоном две крошечные комнаты на одиннадцатом этаже. Уилсон плохо знает японский. Уилсон считает, что все религии были придуманы триста лет назад для того, чтобы контролировать население планеты Земля. Падре такой тщедушный, что даже он смотрит на Уилсона снизу-вверх. Смотрит и показывает пальцем на свой глаз. — Что случилось? — Уилсон не может привыкнуть к здешней отрывистой, рубящей скороговоркой речи, которая напоминает ему то ли лай, то ли звуки ненастроенной скрипки.— Несчастье. — Уилсон хочет сказать ?несчастный случай?, но язык проговаривает совсем другое. В каком-то смысле — более верное.Падре щурится и цокает языком. Качает головой, перебирает пальцами, как сорная муха. Неразборчиво шепча под нос, скрывается в крошечной кладовке, где хранится религиозная утварь. Христианство не очень популярно в стране с тысячью богами, но в последнее время приход редко пустует. Старики, молодые мамы, неопрятные полные мужчины. Они соединяют ладони, опускаются на колени, и смотрят на единственную икону — глянцевый плакат с нарисованным в особо-азиатской манере Иисусом Христом, неаккуратно наклеенный на пустую побелённую стену. У Христа большие раскосые глаза и кислотно-жёлтый нимб. Уилсон встречается с Христом взглядом каждый раз, когда выходит на улицу. Падре возвращается с тонкой белой свечой в трясущихся руках. Протягивает её Уилсону. Тот неохотно принимает её. Горячий воск капает на пальцы и сразу же застывает. В этой квартире всегда пахнет ладаном, алкоголем и немытой посудой. От этих запахов Уилсону снятся чертовски яркие сны. В них все цвета выкручены до предела, а боль настолько реальная, что своими воплями он уже несколько раз будил соседа. Ему снится Англия, бесконечные поля, ему снится кровь, руки, хватающие его за плечи, ему снится ядовитая улыбка. Падре воздевает правую руку и быстро, неаккуратно трижды крестит Уилсона. Что-то говорит — быстро-быстро — Уилсон не понимает, но интонацию уловить просто — молитва. Свеча начинает коптить. Какое-то время они молча глядят друг на друга. — Дьявол, — произносит падре с нажимом, не спуская с Уилсона пристального взгляда крошечных глазок, — дьявол с тобой это сделал. Уилсон не находит, что возразить. Он тратит целые дни, бродя по улицам. Затеряться среди местного населения оказывается сложной задачей — и Уилсон сбривает бороду, коротко-коротко стрижётся, меняет повязку на белую, но чаще надевает поверх солнечные очки, как залог дополнительной анонимности. В Японии всё острое, яркое и завораживающее. Музыка, еда, реклама. Япония захватывает лидерство в информационных технологиях и робототехнике. Японцы чрезвычайно умные, настойчивые и недружелюбны к чужакам. Именно это поможет им выжить.Дождь захватывает Уилсона заполночь. Сонная ночь, полная трелей цикад, сменяется монотонным шумом ливня. За какие-то три минуты Уилсон вымокает до нитки. Долго-долго светит экраном телефона на цифровую панель двери, пытаясь набрать код, чтобы зайти внутрь. Подъезд встречает его едким жёлтым светом и сухостью. Уилсон ждёт лифт, покуда его зубы выбивают чечётку, попадая в ритм электрического треска люминесцентных ламп. Он поворачивает голову и встречается взглядом с Иисусом. Теперь он замечает надпись над дверным проёмом: ?Двери церкви всегда открыты для ищущих душ?. В лифте на него обрушивается приступ клаустрофобии; лёгкие отказываются принимать воздух, в голове гудит кровь, маленькая железная обитель, шумно возвышающая его над городом, на пару мгновений кажется ему ловушкой. Гробом, в который он запихнул сам себя. Уилсон понимает, что дверь в квартиру не заперта, когда оказывается совсем близко с ней. Он лихорадочно раздумывает несколько мгновений (бежать-бежать-бежать-бежать-бежать), но в итоге всё равно толкает её подушечками пальцев. Дверь легко поддаётся. Падре лежит на полу в луже собственной крови. Его колоратка теперь сочного красного цвета. Ли сидит к нему спиной, на диване. Но Уилсон видит его отражение в окне; Ли наклоняет голову, встречаясь с ним взглядом. Его силуэт размывается струями дождя, но за секунду до того, как чернота окна расцвечивается молнией, Уилсон замечает улыбку. Ту страшную улыбку из его сновидений.Ему понадобилось всего семнадцать дней. — Я же говорил, — пистолет в ящике стола, — бежать, — или зонт? Можно ли обезвредить его зонтом? — не имеет смысла, — или врукопашную? — но ты не послушался.Уилсону кажется, что его голову набили ватой. Голос доносится будто бы издали, въедаясь в голову, отравляя её. Уилсон чувствует, как где-то внутри него в тугой узел скручивается страх, беспомощность и презрение. — Ещё не поздно попросить извинений. Уилсон молчит. Переступает через тело падре, огибает диван, становится перед чудовищем в тонкой человеческой оболочке, которая, в свою очередь, упакована в уродливый жёлтый костюм, который словно съел все цвета этой комнаты, заставляя фокусироваться только на нём. Разумеется, уродливый. В этом существе уродливо всё, от макушки до пят. И, видит Бог, если тебе когда-либо подумалось иначе. За такие грехи не дают индульгенции. Ли выглядит спокойным, заинтересованным и выжидающим. — Я не понимаю, — Уилсон издаёт нервный смешок, — я не понимаю, чего ты хочешь. Всё, всё кончено, от нас ничего не зависит, дай мне спокойно дожить эту грёбаную жизнь, и всё. Нам осталось не так уж и много. Уголки рта Ли на какое-то мгновение опускаются, но после вновь взмывают вверх.— В этом и проблема, дружище. Нам осталось не так уж и много. Ты боишься смерти?— Нет.— Ты боишься меня?— Не больше, чем смерти.— Так какая разница, с кем ты встретишь конец?Он поднимается и подходит к Уилсону, становится напротив него, смотрит сверху-вниз. Его глаза смеются.