Episode three. (1/1)

?Если он когда-нибудь найдёт тебя, поверь; ты ничего не сможешь сделать?.Впору обзаводиться внуками, подумалось ему, и рассказывать им сказки, в которые они, как и он, поверят с первого слова. Но не было ни детей, ни жены. Были налоговые счета, была мигающая лампочка в ванной и стоптанный коврик у входной двери. Рассыпчатые пески планеты, затерянной в созвездии Рыб, созданные из перламутровых частиц чешуек умирающих созданий, похожих на серебристые ленты. Пески отливали малиновым заходящим солнцем, дышалось на удивление легко. Ему было страшно пробовать воздух чужой планеты как бывает страшно есть необычное блюдо.— Вся эта красота, по сути своей, гигантское кладбище.— Ты умеешь портить впечатление.— Смерть — это естественное состояние всего живого, но здесь оно приобрело особую форму. — Она взглянула на его сконфузившуюся физиономию из-под солнечных очков. — Ну, хочешь, погуляем по какому-нибудь йоркширскому погосту. Или посмотрим, как киты выбрасываются на берег. Он собирался было сказать — знаешь, я хочу побывать у тебя дома. На твоей родине. Хочу посмотреть, какой ты была. Встретиться с тобой, носящую чужое лицо, хватающую девиц за руку и тащащую их в пекло какого-нибудь кошмара. Стать случайным свидетелем тех историй, о которых ты мне рассказывала. Потому что я сам для них слишком мал. Ты возишься со мной, как с ребёнком. Но он только успел поймать ртом воздух, как безмолвная рыбёшка, как Доктор обернулась к нему, сняв очки. Она совсем не похожа на героиню собственных сказок. В ней столько же беспокойства, сколько в нём самом. — Нет, нет. — Её тревога неприятно резонировала с окружающей местностью, источающей благородный посмертный покой. — Тебе пора домой. Чайник свистел на плите, в соседней комнате чуть слышно работал телевизор. Он достал из холодильника замороженный ужин. К звукам убаюкивающего быта прибавилось мерное гудение микроволновки. Босые ступни ощущали тёплый пол, который он смог позволить себе после очередного повышения. Он налил в кружку кипятка и потёр переносицу. Иным непозволительно думать о космосе, потому что космос в ответ на их мысли молчит.Когда позвонили в дверь, он был готов встретиться с чудом, но получил размашистый удар под дых. Содержимое кружки опорожнилось на пол и его майку, но боль от кипятка нельзя было сравнить с агонией, которую причинило лезвие, вонзаясь в живот. Его вспарывали, как ягнёнка, резали наживо, а он не мог даже героически смолчать. Вопил, что есть мочи, хватаясь руками за жёлтую ткань, захлёбывался — думал, слезами, а оказалось — кровью. ?Какой из меня герой, — рваные мысли отдавались лихой скрученной тирадой с каждым новым приступом боли, — я крошечный — бесполезный — наверное, так и заканчивают — в новостях скажут — кто это вообще был — кто я?На одно мгновение боль стала настолько сильной, что он перестал её чувствовать. Сфокусировать взгляд не вышло — с него заблаговременно сняли очки, и в размазанных красках, пляшущих огоньках — красном мареве — пытался разглядеть своего убийцу. Он знал. Ему говорили. Она говорила. Они ели мороженое в Венеции, потому что он любил Венецию с детства, а она неожиданно уронила ложку и сказала, что поступила бесчестно.— Я обманула тебя. — Нет, не обманула. — Он тебя найдёт и не оставит живого места. Он не человек — в прямом смысле. Страдания других причиняют ему счастье, настоящее счастье, не пьяную радость сумасшедшего. Он в своём уме, понимаешь, и это, пожалуй, хуже всего.— Я ворочаюсь в политике — это страшнее, чем быть убитым каким-то хмырём. Но сейчас он хорошо понимал, что смерть — это самое страшное, что может с тобой случиться. И неожиданно он разозлился. — Ты меня так и оставишь здесь полуживым, да? — от каждого звука боль становилась сильнее, слова царапали горло, не хватало воздуха, было слишком солёно и горячо, будто организм пытался поджарить самого себя заживо. — Скотина.Последнего слова оказалось достаточно — обернулся, видимо, передумал уходить. В нём все нелепо и ненормально — костюм, обувь, улыбка, глаза. Как будто персонажа комиксов вырезали и неаккуратно вклеили в ежегодную отчётную ведомость. — Каким нужно быть идиотом, чтоб, что- Он зашёлся кашлем. В его лёгких свистело. Сплюнул и оскалился окровавленными зубами. — Чтобы, блядь, убивать людей, привлекая чьё-то внимание. Ты же, сука, убиваешь людей. Убиваешь их. Девочки такое не любят, никто такое не любит. Ты монстр, ёбанная иноземная тварь. Монстр задумался. Постоял. Подошёл ближе. Присел на корточки, достал что-то из кармана, вложил во влажную и липкую от крови ладонь. Покровительственно сжал пальцы, дружелюбно улыбнулся.— Когда я нашёл это, — заговорил, словно толковал со старым другом, не меняясь в лице, — я хотел было забрать это себе. Но теперь передумал. Твоя беспомощность тебе к лицу. — Чужая ладонь прошлась по слипшимся от пота кудрям. — И мне не нужно её внимание. Я просто хочу извести её и загнать в угол, вот так. Одна из самых страшных вещей во Вселенной кроме смерти — это смех умирающего. Когда Доктор увидела, как смеётся тот, кого она не смогла защитить, она впервые за сотни лет по-настоящему ощутила себя загнанным в угол кроликом. Она не успела. Совсем немного. Она пыталась высчитать время как можно точнее, она знала, что если бы с ней была синяя будка, то она бы справилась. Обязательно справилась. — Ты пришла. Я же говорил — это случится, рано или поздно. Она промолчала, стараясь избегать взглядом всего красного.— Пострадало не так уж и много человек, не правда ли? Могла бы и поторопиться.— Замолчи и веди меня к ТАРДИС.— Грубость не к лицу такому очаровательному существу.Ей не хотелось думать о крови, пропитавшей коврик в прихожей. Она не хотела думать об очках и испуганном взгляде, ей хотелось запомнить его улыбку другой, но перед глазами вставал кровавый оскал существа, теряющего всё человеческое в попытке уцепиться за жизнь. Ей становилось дурно. И это острое чувство заглушало пронзительный, чудовищный страх.