?Разрушение? Заключительная. (1/1)

?Похорони все свои секреты во мне,Уйди вместе с невинностью и оставь меня наедине с моими грехами.Воздух вокруг меня кажется клеткой,А любовь — просто камуфляж, чтобы снова прикрыть ярость...? * * * * Музыка, о которой рассказывается в описании галлюцинация Наруто, — музыка композитора Джозефа Бишара. Эта композиция играла в фильме ужасов ?Астрал?. Поэтому включайте её для создания нужно атмосферы, не поленитесь найти в вконтакте, музыка действительно классная. Глава была написана под песню Slipknot — Snuff21 октября 2009 года. День двадцать девятый. Наруто проснулся из-за сильного шума. Словно неведомое существо засунуло ему в уши наушники, в которых играли непонятные звуки, давящие на перепонки с такой силой, что, казалось, они лопнут, а мозг взорвётся. Сначала парень ничего не заподозрил. Он проснулся и подумал, что не слышит вокруг ничего потому, что ещё не отошёл ото сна. Где-то внизу кричала собачка, но это доносилось до Узумаки отдалённым визгом, напоминающим странные обрывки. Казалось, что его уши были полны воды, а в глазах стало темнее. Таких ухудшений не было уже давно: по крайней мере, последние пару дней он чувствовал себя более ли менее нормально. Сейчас же всё было словно в тумане: шум становился то сильнее, то тише. Наруто встал с кровати и попытался направиться вниз, но всё, что у него получилось - привстать, а затем снова плюхнуться на не застеленную, помятую кровать и хвататься за голову, закрывая уши руками, чтобы больше не слышать этого звука. К вечеру всё стало утихать, но Наруто так и не смог выбраться из постели. Он чувствовал жар, словно всё его тело горит. К обеду поднялась температура, и Кушине пришлось вместо ланча варить молоко и доставать всевозможные лекарства из холодильника, которые могли помочь от простуды. Наруто укутали в одеяла и завязали не болеющее горло шарфом. Его лихорадило как от ангины, но парень мог поклясться, что у него не болит ни горло, ни голова и тем более - нет кашля. Но Кушина была непреклонна и продолжала уговаривать сына выпить нужных сиропов и съесть особые таблетки. Признаться, это мало помогало, а если быть точным, то не помогало вообще: жар никуда не девался, и бред, который Наруто говорил пересохшими губами, тоже продолжал литься. Температура его тела достигала отметки 39 градусов, но Кушина продолжала пытаться вылечить его сама. Для Наруто это были часы настоящего мучения. Так плохо он себя не чувствовал очень давно, ещё со времён пребывания в больнице, но он редко болел гриппом или ангиной. Самое плохое в его самочувствии было даже не то, что он весь горел, буквально плавился на простынях, а то, что в его ушных перепонках, в его мозгу, засели крики — множество криков. Он слышал какие-то звуки, отдалённо напоминающие голоса, слышал какую-то резкую, жуткую музыку у себя в голове, напоминающую звуки скрипки, но эти шумы были до того угнетающими, что уж лучше не слышать совсем ничего, быть глухим и общаться с помощью тетради и ручки, нежели слушать то, что слышал он. Это было страшно, все звуки меркли перед этим гулом, искажённым, угнетающим, наводящим страх и заставляющим оглядываться по сторонам. Сначала было будто бы затишье, только звуки скрипки, но потом эти звуки перерастали в какие-то искажённые шумы, которые были похожи на те, когда разбивается что-то с громким треском. Наруто из-за этого вертелся на кровати и очень старался не слышать, игнорировать, но эта композиция из шума глубоко засела в его ушах, в его мозгу, заставляла жмуриться и сильно сжимать руками одеяло, простынь и подушку. Кушина спрашивала, в чём дело, но Наруто не слышал её голоса. Всё, что он мог различить — это непонятный шум, громкие голоса детей, визжащих, орущих, непонятно что говоривших. Это вселяло ужас, ещё больший ужас, чем он чувствовал тогда, когда толпы ребятишек были в его комнате и тащили его непонятно куда. Наруто тогда не был даже уверен, что это настоящее, что это реально, он уже вовсе забыл, где тут истина, а где его бредни. За столько лет забудешь. Иллюзия всего. Иногда ему казалось, что он в больнице, что его там оставили и никогда не забирали в ?Амитивилль?, и всё, что он видит — его галлюцинации. Он придумал это, вообразил, что живёт в большом старинном доме со своей семьёй и что видит некого Саске, в которого был влюблён так сильно, как, казалось, никто не влюбился бы. Он пролежал так весь день, мучаясь, цепляясь в волосы пальцами, чтобы только отвлечь себя, понять, что ещё жив, что чувствуешь боль от слишком сильной хватки на локонах. Потому что чем больше Наруто погружался в мелодии музыки, тем больше он сомневался, что вокруг всё реально. Наверное, ему чудится. Всё вокруг чудится. Когда его мама прибежала, чтобы успокоить его, ему вдруг почудилось чужое лицо, а не его матери. Словно это была другая женщина, и на какое-то совсем маленькое мгновение Наруто увидел не лицо мамы, а какое-то жуткое лицо девушки-куклы, с ужасной безумной улыбкой, белой, даже серой, кожей и совсем игрушечными, неживыми глазами. Это было так кошмарно, что парень дёрнулся к стенке кровати, но когда моргнул опять, перед его лицом было лицо Кушины, взволнованной и напуганной. Тогда Узумаки пытался убедить себя, что ему всего лишь привиделось, ему показалось, это не по-настоящему — всё это иллюзия, он знал. Или хотел знать, поэтому вбил себе, что это очередные галлюцинации, которые усилились благодаря жару, и всё, больше ничего, всё прошло. Вокруг по-прежнему всё было в сумерках. Когда приблизился вечер, Наруто вообще практически ничего не видел, но слышал. Какой-то детский смех и шум бега ребёнка по третьему этажу, прямо над головой парня. Ночь была бессонной: жар, казалось, не только не спал, но и стал ещё сильнее, чем был. Из-за высокой температуры простыни под Наруто стали уже влажными и тёплыми, из-за чего становилось более жарко, поэтому парень откидывал одеяло и тяжело вздыхал, стараясь хоть как-то остудить своё тело. Это была ужасная ночь, Узумаки на мгновение подумал, что в Аду, наверное, точно так же жарко, а может и меньше. Волосы его прилипли ко лбу, были сырыми, а всё тело покрылось плёнкой пота. Наруто кое-как держался с открытыми глазами, спать не хотелось, но усталость была невыносима, просто ужасна. Глаза сами собой закатывались, но он, правда, старался не спать. Как только Наруто всё же сомкнул веки, погружаясь в беспокойный сон, он сразу же пожалел, что поддался усталости. Он чувствовал страх кожей, ужас леденящим ветром пробирался под его одежду, пускал поток мурашек по всему телу; всё, что Наруто увидел, открыв глаза во сне, это тьму, непроглядную тьму; он не мог увидеть даже собственных рук, которые подносил к лицу, трогал ими нос, губы, лоб; наверное, то, что он увидел где-то глубоко в его подсознании - картинка настоящего Ада, картинка его собственного кошмара. Он шёл через тьму и одиночество и слышал лишь то, как та ужасная музыка всё ещё играла где-то глубоко в его ушах, в его мозгу. Она была словно отдалённа, но Наруто слышал отголоски скрипки. Наруто пришлось идти недолго, что не могло не порадовать. Он увидел ?Амитивилль?, который во тьме выглядел хоть чуть-чуть подсвеченным - по крайней мере, он выделялся на фоне общей темноты. Наруто зашёл туда с опаской и тут же взял в руки фонарик, старый, который горел ещё при помощи свечки. В доме было тихо, туман обволакивал ноги, а ещё мрачнее всё делали свечи, некрасивые, кривые, стоящие почти на каждом шагу. Они не рассеивали мрак, а наоборот, добавляли какого-то кошмара, отчего Наруто чувствовал себя актёром неплохого такого фильма ужасов. Но одно отличие от киноплёнки всё же было: он не мог сказать ?стоп? в любой момент, когда захочет, и не может попросить включить свет, чтобы не было так страшно и темно; режиссёр не сидит где-то рядышком на стуле с картонным стаканом остывшего кофе в руках, и всё вокруг Наруто — не декорации, отлично выполненные, а его галлюцинации, которые хорошо имитируют реальность. Наруто верил, где-то глубоко в душе, что на самом деле всё вокруг — его бредовый сон, а не действительно существующий дом, в котором, чёрт возьми, он только что услышал ужасный шум детского хохота, — вот только не задорного, а вселяющего кошмар в сердце, которое из-за него начинает биться так часто, что слышится уже где-то в горле. Наруто проходил тихо, стараясь не издавать ни звука, но противные прогнившие доски дома скрипели так сильно, что, казалось, разбудили бы кого угодно, привлекли бы к себе внимание сразу же, но, на милость Узумаки, никто и ничто не появилось около него. До его ушей начала доноситься песня, знакомая, но в то же время такая чужая, другая, что для того, чтобы понять, о чём поётся, Наруто должен был прислушаться очень и очень внимательно. Звуки старой американской песни доносились до него обрывками фраз, и Наруто далеко не сразу понял, что то, что он слышит, — песня Тайни Тима — Тiptoe Тhrough Тhe Тulips With Me. Стало так жутко, что на мгновение руки онемели, и когда Наруто заметил, что сжал ободок фонарика слишком сильно, вокруг стало ещё больше тумана, а музыка усилилась. Чем ближе он приближался к гостиной, тем громче слышался голос певца, слова песни и музыка, сейчас не вселяющая ни капли веселья, а, напротив, какой-то безудержный кошмар. ?Tiptoe through the window,by the window that is where I'll be,Come tiptoe through the tulips with me? В гостиной было также мрачно, как в прихожей и на лестнице, и фонарь был столь же сильным, как и те свечи, что стояли повсюду и здесь; но сейчас взгляд Наруто зацепился за диван, стоящий неподалёку, и был он точно такой же, как и тот, что стоял в их гостиной, в реальном мире. Такой же красный, с чёрными полосками, только здесь он был дряхлым, неуютным, ледяным. Наруто подошёл к нему и тут же остановился как вкопанный, с испугом глядя на застывшие лица каких-то людей. Это была семья: одна молодая женщина, немного наклонив голову вбок, читала книгу, на листах которой не было ни буквы, она была одета в длинное белое платье, такое, какие носили ещё задолго до появления Наруто, в начале двадцатого века; её муж, мужчина лет тридцати, сидел рядом, опустив стеклянные глаза в газету, на которой застыла та же пустота, как и в той книге у его супруги; а рядом с ними, с чем-то на подобие утюга в руках, стояла пожилая женщина и ?гладила? несуществующие бельё, которое, видимо, должно было лежать перед ней на небольшом столе. На лицах этих трёх людей застыло кукольное выражение: вроде и было что-то на подобие улыбки, но оно было стеклянное, не располагающее к доверию. Кукольное. Все они застыли, словно восковые фигуры. Наруто наклонился прямо к лицу женщины и, поднеся фонарик, чтобы осветить её мёртвое выражение, тихо сказал: — Я ищу выход, — с отчаянием прошептал юноша, но его, естественное, вряд ли кто услышал, и когда Наруто не получил ни слова в ответ от восковой женщины, он от греха подальше отскочил от неё, отправляясь ближе к лестнице. Послышался старый звук той самой песни, и Узумаки стал вглядываться в пространство коридора, в дверь, увядшую во мраке дома, но не увидел ничего и решил было пойти наверх. Но когда он повернулся, он так и отскочил подальше к стене: прямо перед ним, в нескольких дюймах, стояла та самая семья, и столь ужасная улыбка, больше походившая на оскал, застыла на их лицах, что Наруто чуть было не уронил фонарик из-за неожиданности и громкого звука клавиш фортепиано, на которые словно обрушили ладони в беспорядке, создавая оглушительный шум; которые раздались у него в ушах громким всплеском. Но он вовремя успел схватить фонарик покрепче и ринуться наверх, куда-то на второй этаж. Кошмар охватывал его с ног до головы, его руки замёрзли, а чёлка прилипла ко лбу, мокрому от ледяного пота. На втором этаже не было ничего, кроме мрака, всё того же кошмарного мрака, окутывающего его здесь, в этом мире, в этой реальности. — Я надеялся, что ты сюда не придёшь, — раздался голос откуда-то издалека, и Наруто поначалу замер, не веря, что ему не послышалось, а затем помчался на голос со всех ног, перепрыгивая сразу по две ступеньки лестницы, ведущей на чердак дома. — Саске? Саске! Я здесь, Саске! — кричал он, быстро поднимаясь наверх, — помоги мне выбраться отсюда, Саске! Но когда Наруто добежал до двери третьего этажа, он не увидел Учиху, зато, распахнув скрипящую дверцу, понял, что его осветило светом, а в следующую секунду он уже вскакивал с кровати, щуря глаза на яркий свет фонаря, того самого, валяющегося рядом на полу. * * * ?Это лишь сон?, — твердил он себе почти всё то время, что сидел в комнате, дожидаясь рассвета; часы, висевшие на стене, показывали четыре часа утра.Наруто жмурился и закрывал уши: песня, та песня Тайни Тима, всё ещё играла у него в голове, то становясь громче, то вовсе затихая, и слышались только её отголоски. Когда только-только взошло солнце, Наруто вышел из комнаты. В доме было непривычно тихо, и казалось, что в ?Амитивилле? и вовсе никого нет. Под ногами скрипели доски, громко оповещая жителей дома о проснувшемся его обитателе. Наруто прошёл в кухню, всё ещё мотая головой, когда слышал звуки песни ?Тiptoe Тhrough Тhe Тulips With Me?. Кушина проснулась спустя десять минут и спустилась в кухню, чтобы приготовить завтрак семье. Когда вниз спустились и остальные, Наруто по-прежнему не стал произносить ни слова, и опрокинув в себя чашку с ледяной водой, отправился на улицу. Зачем — ему и самому неизвестно, но чувство, что так надо, было сильным и вело его само. Около реки, на самом его берегу, стояла небольшая будка для лодок, которую его семья приобрела вместе с домом. Там была одна-единственная конструкция — лодка, на которую взгромоздили огромный ящик с различными инструментами, и Наруто иногда удивлялся: как эта лодка ещё не утонула под тяжестью гаечных ключей, молотков и других приспособлений? Эта хижина была построена так, что находилась практически полностью на плотике, и если подойти поближе, можно увидеть почти зеркальную, тёмную-тёмную гладь речной воды, в которой реально разглядеть очертания своего отражения. Было тихо, хотя и музыка играла где-то вдалеке от него, где-то в доме. Наруто смотрел в своё отражение, смотрел долгим взглядом, стараясь разглядеть хоть что-то. Он молил о знаке. Чтобы Саске дал ему знак: всё ли хорошо и что делать дальше? Стоит ли вообще что-то делать? Наруто не хотел уезжать, ни в коем случае не хотел. Было страшно покидать стены родного ?Амитивилля?, и Узумаки чувствовал — его душа так крепко приросла к этому месту, пустила свои корни, крепко ухватилась за корни дома, что он никогда не сможет покинуть ?Амитивилль? навсегда. Это стала его обитель, обитель его души, его разума, его тела, его сущности и его галлюцинация. Всё рождалось здесь и умрёт здесь. Его любовь, самая первая и самая сильная, родилась именно здесь, также пустила свои цепкие корни в эту почву, устроилась поудобнее, сказала первое слово и сделала первые движения к желанию. Здесь жил его возлюбленный, существо, которое стало его другом и центром всех его самых сумасшедших желаний. И покинуть его... Покинуть сейчас, когда он вот-вот начинает отвечать ему, когда дотрагивается до него и не исчезает при первом рассвете... Это нереально, Наруто не пойдёт на это. Что нужно сделать, чтобы остаться? Уговорить маму? Нет, это была дурная идея, и она не закончилась бы ничем хорошим, а, напротив, повлекла бы за собой беспокойства Кушины и досрочное отбытие из ?Амитивилля?. Узумаки знал свою мать, знал, как никто другой, и одновременно был для неё самым чужим человеком во вселенной. Но Наруто понимал, что, оставаясь здесь и уговаривая матушку передумать, он слишком сильно проявляет свой эгоизм. Он никогда не был эгоистом, но сейчас парень впервые за свои неполные шестнадцать лет понимает, что думает только о себе. Он прекрасно слышал, как ругались отчим и мама, и он прекрасно знал: Мадара вовсе не хочет, чтобы его пасынок жил рядом, находился поблизости к тому месту, где растёт его родная дочь - милая и приветливая девочка, пусть и немного избалованная отцовским вниманием. Наруто вполне понимал его и считал, что если бы он сам оказался на месте Учихи, он бы поступил точно также, как поступил его отчим. Мадара был не виноват в шизофрении своего пасынка, и уж тем более не заслуживал того, чтобы его дочь страдала от жизни рядом с психом, несмотря на то, что Нинэль крепко любила своего старшего брата, хоть и не показывала это никому и не рассказывала даже своему плюшевому мишке — только маме. И Нинэль не заслуживала такой жизни — рядом с шизофреником-братом. Наруто понимал это. Наруто хотел уже идти домой, как вдруг увидел в мутной воде что-то помимо своего отражения. Словно чьё-то лицо и глаза, бледно-голубые, почти прозрачные, наблюдающие за ним из-под глади. Наклонившись, Узумаки постарался присмотреться, но потом очень пожалел, что не убежал подальше сразу же. На него смотрели глаза: большие, огромные, светлые-светлые, голубоватого оттенка, выцветшие как у старика. Наруто видел эту кукольную улыбку, что была на лицах членов той семьи, она была слишком широкой для улыбки обычного человека и почти что достигала ушей. Наруто распахнул глаза так широко, как это возможно, и хотел было уже отпрыгнуть подальше, как руки, бледные-бледные, ледяные, с желтоватым оттенком, вынырнули из воды, которая стала непривычно чёрной, и стали тянуть его вниз. Наруто захлёбывался, смотрел в ужасные глаза и не мог отцепить противных скользких пальцев от своих волос. Как ему удалось высвободиться, Наруто даже предположить не мог, потому как чувствовал: ещё пара секунд и он задохнулся бы, но нечто вдруг отпустило его, да так неожиданно, что парень отлетел от воды и ударился спиной о деревянную стену сарая. Он сидел на полу будки, мокрый и напуганный, тяжело глотал воздух ртом и носом и испуганно смотрел в одну точку — на воду, на поверхности которой всё ещё расходились круги. Этот момент он никогда не забудет.* * * Спать под Тайни Тима было невозможно. Наруто успел выучить слова песни вдоль и поперёк, ведь она играла в его голове весь вечер и весь чёртов день. Он сидел на диване и слышал его голос, сидел на кухне и слышал слова песни, сидел в своей комнате и слышал мелодию. Всё это заставляло дёргаться от каждого шороха и закрывать глаза в надежде, что это закончится. Но музыка продолжала барабанить по мозгу, и спустя пять часов Наруто готов был убить себя, только лишь бы не слышать эту композицию, играющую в его голове. Tiptoe through the windowBy the window, that is where I'll beCome tiptoe through the tulips with me Наруто со стоном встал с кровати и отправился по коридору, который заволокло таким мраком, что лучик света, пробивающийся через щель двери из его комнаты, нисколько не рассеивал темноту. Узумаки шёл медленными, тихими шагами, оглядываясь назад и прислушиваясь к каждому шороху, но не слышал даже звука собственных пяток, шлепающих босиком по полу — все эти тихие звуки перебивала музыка, играющая то в одном ухе, то во втором, словно капля воды, засевшая в ушной раковине после продолжительного плавания в реке — вот только не выбить эту влагу из уха. Как только парень зашёл в ванную, находящуюся неподалёку от лестницы, ведущей на третий этаж, он сразу же включил там свет. Ванная комната была большой и просторной, но из-за того, что там практически ничего не было, она казалась пустой и слишком много места было свободно. Стены были ещё грязными, пожелтевшими, покрытыми слоем пыли и кое-где — плесени, потому как ремонт в ванной ещё не делали. Сама ванна находилась в самом углу, занавешена длинной, до пола, занавеской бледного цвета. Рядом находилась раковина, а прямо над ней — зеркало. Наруто подошёл к раковине и опёрся о неё руками, не поднимая глаза на своё отражение. Он знал, что увидит в зеркале. Зачахшего шестнадцатилетнего подростка с тенями под глазами, взлохмаченными волосами и безумными глазами — он всегда такое видел. Именно поэтому в его комнате не было зеркал. Наруто понимал: он выглядит слишком жалко. Узумаки потянулся к крану и пустил воду, прикрыв при этом глаза. Тайни Тим продолжал петь в его голове, словно эта песня была какой-то инфекцией, принесённой из того ужасного сна, а перед закрытыми глазами плясали множество пятен: синих, красных, жёлтых. Наруто открыл глаза, чтобы помыть лицо, но тут же убрал руки от крана, с ужасом уставившись на то, что текло из него. Кровь. Противная, мерзкая, чёрная, словно вытекшая только что из чьего-то мозга. Это было до того противно на вид, что Наруто начало мутить от вида багровой жидкости, которая выбрызгивается — не течёт, а выбрызгивается! — из крана. Рвота подступила к горлу, казалось, его сейчас вырвет. Но этому не суждено было случиться; Узумаки поднял испуганные глаза на своё отражение и тут же увидел ту самую женщину в белом длинном платье, которая стояла прямо позади него, с красивой причёской и заколкой в чёрных-чёрных волосах. И она снова улыбалась как безумная кукла. Наруто быстро повернулся, прижавшись к раковине бёдрами, и стал вглядываться в то место за своей спиной, где только что стояла его ночная гостья. Но там уже было абсолютно пусто, всё было тихо, а звук льющейся воды немного заглушал Тайни Тима, чему Наруто был чрезвычайно рад. Наруто не спал всю оставшуюся ночь в период с двадцать первого на двадцать второе октября. Он помнил слова Саске о конечном дне, он не мог уснуть под чёртову песню. Он, казалось, сходил с ума так, как никогда не сходил, и именно сейчас он замечал это. Он замечал, как он дрожит, замечал, что вздрагивает от каждого звука, замечал, что распахнутыми от ужаса глазами оглядывал комнату. Он готов был на всё, лишь бы прекратился этот кошмар. На всё. * * * 22 октября 2009 года. День тридцатый. Потом стало ещё хуже. Музыка играла, но тихо и противно. В доме не слышно было ни звука. Наруто казалось, что кто-то крадётся за ним, когда он в четыре утра спускался на кухню, дабы проверить, здесь ли его семья, он слышал шаги, аккуратные шаги за своей спиной, но, обернувшись, видел лишь пустоту. Он стал совсем бледен, а под глазами были уже конкретные синяки. На кухне никого не было, но Наруто знал: кто-то в доме помимо него точно есть. Но кто это, предполагать было сложно и страшно. Вдруг с мамой что-то случилось? Наруто решил, что стоит всё разузнать. Хуже уже не будет. Он нутром чуял, что что-то не так, и холод, ледяным ветерком гуляющий по его коже, окутывал его всё сильнее и сильнее. Страх. Неконтролируемый. Наруто, не долго думая, отправился в тот самый сарай, в котором на стене висело ружьё отчима — не то чтобы Мадара был охотником, тем не менее оружие досталось ему от брата. Наруто взял его, чтобы, в случае чего, защитить свою семью. По мере того, как он приближался к спальне матери и отчима, он слышал Тайни Тима всё отчетливее, словно приближался к радио, играющему эту песню. В доме было ещё темно, сумерки — густые. Наруто проходит тихо и незаметно, старается не шуметь. Слышатся шаги, откуда-то сверху, будто кто-то бегает по всему коридору второго этажа, и Наруто идёт туда, тихо, стараясь не издавать лишних звуков. Но никого нет, наверху — пусто, а шаги уже неслышны. Словно кто-то над ним издевается. Наруто опускает руку с ружьём и облокачивается о стену, рядом с настенными часами. Ружьё в его руках издаёт глухой стук, встречаясь с полом. Главное — успеть положить оружие на место до того, как об этом узнает Мадара, а иначе несдобровать пасынку. Но когда парень уже хочет отправиться назад, чтобы оставить свою глупую затею и понять, что рассказы Саске насчёт тридцати дней к нему никак не относятся, и сам он уже давно сошёл с ума, он замирает, глядя прямо перед собой. Эта женщина. Он видит её стеклянные глаза и её широченную улыбку ближе, чем видел до этого. Её платье длинное, до лодыжек, её волосы — чернее чёрного, а её кожа бела, как полотно. Как будто мука или побелка намазана так, что здорового цвета её кожи вовсе не видно. Она начинает подходить, улыбаясь своей улыбкой, но Наруто, с ужасом, с неподдельным ужасом в глазах, поднимает ружьё и, не помня себя, стреляет. Сначала один раз, затем второй, чтобы наверняка, и смотрит за спину упавшей незнакомки, смотрит на мужчину, бегущего на него с тем же выражением лица. Наруто не поднимает ружьё ещё раз, стреляет снова, на этот раз, три раза, и забивается в угол, из глаз — слёзы ужаса и отчаяния, он понимает, что патроны закончены, но гневная пожилая женщина с утюгом никуда не делась. Наруто пытается взять волю в кулак, пытается не зажмуриться и не закричать от ужаса. Он хочет защитить себя и свой дом, свою семью, поэтому нападает первый, занося оружие над головой, и начинает бить это существо так сильно, что вскоре у неё начинает хрустеть череп, а её лица не видно из-за крови. Крови много и она повсюду, Наруто начинает тошнить и его рвёт прямо неподалёку, он не успевает добежать до ванны, а падает около часов — больших и старых, около тел. Ужас всё ещё охватывает его, он дрожит и утыкает лицо в колени, тихо всхлипывает, по щекам текут слёзы. Текут градом, так, что ничего не видно, а плечи дёргаются очень сильно. Он поднимает голову только спустя пять минут и смотрит на тела перед собой. Смотрит и тут же распахивает глаза в ужасе, в отчаянии, в боли, смотрит на тела минут десять, подходит, трясёт сначала матушку, трясёт сильно, за плечи, надеясь, что она проснётся, и кричит, кричит, кричит... Затем, спустя пятнадцать минут, понимает, что ничего не поделать, что виноват сам, и хватается за голову, орёт — на весь дом, так, что голос срывается, и он уже хрипит. И хрипит, а потом снова плачет, сжимает в руке окровавленную руку своей матушки, на мёртвом лице которой отразился ужас, а в глазах — стеклянных, мёртвых — боль, беспомощность. Она уже начинает остывать, Наруто целует её неживую руку, бьётся головой о пол и жалеет, что патронов не осталось. Неподалёку распластался отчим, его рот открыт, а из уголка бежит дорожка крови. Под ним уже целая лужа этой жидкости, он совершенно неподвижен. Наруто хватается за сердце, потому что понимает: он задыхается, задыхается от боли, которая сжимает рёбра, сжимает сердце. Наруто хрипло плачет, без остановки, царапает ногтями пол. Он убил их. Сам. Смотрит на Нинэль, которая лежит прямо около отца, её тоненькая детская ручка покоится у него на груди, её лицо всё в крови, а волосы слиплись и приобрели немного багровый оттенок. Медвежонок, которого она до этого держала в руках, тоже весь испачкан, он лежит рядом и смотрит в потолок. А Наруто молится Богу, Святой Марии и Иисусу, чтобы всё это оказалось лишь кошмаром. Но Бог его не слышит. Он устал его любить. Спустя полчаса Наруто ложиться рядом с матерью и обнимает её мёртвое, липкое из-за крови, тело. Она не дышит уже как тридцать восемь минут и двадцать семь секунд — Наруто считает. И его боль настолько сильна, что заглушает все прочие чувства. Мама. Любимая мама. — Прости меня, — раздаётся откуда-то сверху, но Наруто не ведёт и бровью, а продолжает смотреть в неживые глаза своей матушки. Саске сидит рядом с ним, облокотившись спиной о стену и смотрит на часы. — Так должно было случиться. Прости меня. Наруто переводит на него равнодушный взгляд, его чувства к нему сейчас слышны меньше всего. Учиха не смотрит на него. — Так было предрешено, — хрипло шепчет он. — Тот дом, который ты видел... Это мой мир. Там обитает моя душа. И то, что ты попал туда, означало то, что ты готов. Ты выпустил этих душ сам. Но в этом есть моя вина.Я... Я никогда не был болен шизофренией. Я наврал тебе. Я видел демона, тогда, в те года, что провёл в приюте ?Амитивилль?. У меня не было никого, кроме него, и я считал его своим союзником, потому что он был также одинок, как и я. Он видел меня насквозь, видел все мои истинные чувства и эмоции, он знал меня лучше, чем кто либо, оставшийся на этой земле, в этом мире, и как бы уродлив он ни был, он был моим товарищем. Моим другом. Его душа была чернее ночи, чернее того мрака, что ты видел в Том мире. Когда я убил всех своих товарищей по приюту, это был не совсем я. Это был он. Часть его. Я тоже побывал в том мире, в котором был ты до убийства. Тогда это ещё не был мой мир. Моим он стал после смерти. И я также выпустил душ. Я пытался тебя предупредить, но ты... Ты любил меня. Знаешь, даже самый ужасный демон не может просто так взять и убить человека. Он должен сломать его. Когда я убил всех своих приятелей, я был сломлен и чувствовал такую вину на себе, что, казалось, я почти что умер от ужаса. Я застрелился сам, по своей воле, и мой друг, Демон, подарил мне подарок в виде этого вечного тела и души, моей души, часть которой наблюдает за всем из окон в этот мир — через зеркала, а другая её часть, часть, скрещённая с Демоном, сидит здесь. Это я убил Темари. Точнее, я довёл её, она сама убила своих братьев, а затем себя в психушке. Все эти души — Гаары, Канкуро, Хинаты, Шино, Шикамару, Неджи, Цунаде-сан, Ямато-сан, Шизуне-сан, Сакуры, твоих матушки и отчима, твоей сестры, — все они были нужны Ему. Я не знал, зачем, - может, для энергии в своём мире, но я был должен это делать. Это что-то типа моего долга. Демон позволил мне уйти в свой мир, в мир неупокоенных душ, и хоть там было жутко, страшно, холодно и темно, это был не Ад. В Аду всё куда ужаснее. Он пожалел меня и подарил ещё и подарок. Но... Прости меня, Наруто. Я — абсолютное зло. Я даже не призрак. Он замолчал. Саске не ждал ответа, нет. Он знал, что Наруто будет молчать. Учиха встал со своего места и, подойдя к парню, осторожно коснулся его лба своей ладонью. А затем он вдруг исчез, резко, мгновенно, как никогда не исчезал, и в этот момент в ?Амитивилле? разом разбились все зеркала и окна. А затем... Тишина. И тогда Наруто понял: он ушёл навсегда.* * * Завершение. Какаши приехал к вечеру, когда тела Кушины, Мадары и Нинэль стали вовсе ледяными и начали источать запах. Мужчина сразу же вызвал и полицию, и скорую помощь. Связь ловила отлично, поэтому труда не составило дозвониться до нужных служб. Когда Наруто посадили в машину скорой помощи, Какаши знал, что его не отправят в тюрьму. Он был психически больным, и Кушина знала, на что идёт, забирая своего сына домой. Наруто определили на принудительное лечение в психиатрической больнице, и Хатаке знал, что больше Наруто в жизни оттуда не выйдет — не потому, что ему не позволят, а потому, что он уйдёт из этого мира раньше. Какаши винил себя во многом: в том, что позволил увезти парня из больницы, в том, что не прибыл на день раньше. Он не доглядел, а теперь ничего не исправить. Похороны семьи Учиха-Узумаки были назначены на 3 ноября 2009 года. Похоронена молодая семья была на одном из кладбищ Осака, родного города Кушины, Мадары и Нинэль. Все они были погребены рядышком, на могилу самой младшей был посажен плюшевый мишка, который, как выразился один из друзей семьи, будет охранять её сон. Вечный сон. На похороны Наруто не пустили. Он был отправлен на третий этаж клиники, где были палаты с особо опасными и больными пациентами. Он понимал, что заслуживает всего этого, но он вдруг понял кое-что: он был здоров. Узумаки знал, что в итоге так всё и закончится. Он сгниёт в психушке вдали от своей первой и вечной любви, вдали от могил своей семьи и вечно будет осознавать свою ошибку. Влюбиться в абсолютное зло — это была его вина. И он был уверен: даже когда он покинет этот мир, он будет скитаться по свету со своей порванной душой, искать душу своего возлюбленного, чтобы вечно знать о своей ошибке, тем самым наказывая себя. И не способный больше ни умереть, ни забыть своей ужасной ошибки... И иногда ему ещё слышится голос матери, разговаривающий с врачом, топот маленьких ножек Нинэль, своей младшей сестрёнки, голос Мадары, который просит Какаши заботиться о пасынке и голос Саске, который говорит, как сильно просит прощения. * * * ?Поэтому если ты любишь меня — позволь мне уйти. И убеги перед тем, как я это узнаю. В моем сердце слишком темно для нежности, И я не могу разрушить то, чего в нем нет.Оставь меня наедине с моей судьбой. Если я один, мне некого ненавидеть. Я не заслуживаю тебя. Моя улыбка давно уже не принадлежит мне. И если я смогу изменить это, я надеюсь, я об этом не узнаю.Я до сих прикладываю твои письма к своим губам. И чувствую их каждой клеточкой, которые хранят все твои поцелуи. Я не мог жить полной жизнью без твоего света, Но все рухнуло, когда ты отказался от борьбы...?* Конец. * * * * - Слова из песни Slipknot – Snuff. От автора: вот и всё. Спасибо всем за внимание, за ваши отзывы, за ваши оценки. Мне было очень интересно и приятно писать этот фанфик. Мне было приятно знать, что его читают. Как я и обещала, конец вышел драматичным и трагичным, но так и должен был закончиться данный фанфик. Спасибо всем вам, я надеюсь, вы включали песни для создания нужной атмосферы, надеюсь, вам действительно понравился фанфик. Я буду стараться и дальше, и вскоре я планирую опубликовать два новых фанфика. Надеюсь, они будут встречены также тепло, как и этот. Насчёт эпилога я ещё подумаю, но если его не будет, я дам вам знать. Спасибо за внимание!