1. (1/1)

Хиромаса проснулся от странной колющей тишины.Он сел, проведя рукой по шее. Поморщившись от влажного потного скольжения по коже и волосам, он отлепил тонкий нижний дзюбан от спины. Во сне он отпихнул в сторону свои летние одежды, служившие ему покрывалом, но все равно не замерз. При такой жаре было невозможно ощутить даже малейшей прохлады, воздух вокруг него будто плавал, медленно и тяжело.Он заснул под стрекот цикад. Сейчас их пение было лишь воспоминанием, растворившимся в неподвижности, но это была живая неподвижность, таящая в себе напряжение, как мгновения затишья перед грозой. Хиромаса вздохнул и прислушался к дыханию спящего Сэймэя. И ничего не услышал. Он протянул руку, ощупывая футон и выскобленные половицы, пока не дотронулся до теплой груды смятых и отодвинутых одежд.— Сэймэй? — тихонько спросил Хиромаса, не желая будить друга. Он ощупью пошарил по полу в темноте и наконец понял, что постель Сэймэя была пуста. Это озадачило Хиромасу — он был уверен, что услышал бы, если бы Сэймэй вышел из комнаты. Он сел на ложе и повертел головой туда-сюда, моргая в кромешном мраке.Их комната располагалась в одном из внутренних двориков монастыря при храме Тадо. Единственное окно было закрыто ставнями и вдобавок заколочено, ни проблеска света не просачивалось и под сёдзи. Свеча догорела задолго до того, как они легли спать, во время обсуждения деталей их дальнейшего путешествия. Вернее, в то время, когда Хиромаса рассуждал о деталях, а Сэймэй лежал молча, баюкая свою правую руку скорее по привычке, нежели по необходимости.Каким-то волшебным образом, — Хиромаса так и не понял каким, — мучительная, медленно отравлявшая Сэймэя рана, нанесенная теневым лисом в Яцухаси, была излечена дедом Сэймэя, когда они остановились в Суномате. Процесс заживления был болезненным, отнявшим у Сэймэя все силы, и их возвращение в столицу замедлилось. Хиромаса хотел, чтобы Сэймэй как следует отдохнул, и монастырь на горе Тадо, казалось, был самым подходящим местом — тихим и спокойным. В это время года в монастыре осталось мало гостей, и к тому же едва ли кто-нибудь решился бы путешествовать в такую сильную жару. Стоял пятый месяц, месяц дождей, но Хиромаса не видел ни одного облачка в небе с тех пор, как они покинули Суномату. Даже здесь, на склонах горы Тадо, не было ни ветерка.Внезапно темная комната показалась удушающей, и Хиромаса привстал в приступе внезапной паники. — Сэймэй!Где-то впереди скрипнули и разъехались сёдзи. Тусклая полоска лунного света прорезала ночь, и Хиромаса увидел его — Сэймэй стоял на энгаве в тончайшем летнем дзюбане, его тело просвечивало сквозь прозрачный шелк, а распущенные волосы ниспадали на плечи.Хиромаса замешкался, натягивая верхнее платье и возясь в темноте с завязками, затем сунул ноги в башмаки. Уже направляясь к выходу, он подхватил свою черную придворную накидку. Сэймэй никогда не принимал во внимание такие вещи, как стыдливость, но Хиромаса совершенно не желал, чтобы его друг являл себя невинному взору монахов, которые могли бродить по двору. Конечно, монахи, болтающиеся на улице посреди ночи, явно не были столь уж невинны, но Хиромаса не хотел думать об этом. Сэймэй же по привычке мог своим видом с равным успехом и оскорбить, и соблазнить их монашеский взгляд, а Хиромаса хотел бы избежать обоих исходов.К тому времени, как он вышел на энгаву, Сэймэй уже спустился на светлый гравий внутреннего дворика. Хиромаса услышал мягкий хруст потревоженных камешков под его босыми ступнями. Вздрогнув от сочувствия, он подумал, не стоит ли ему вернуться в комнату за башмаками Сэймэя. Он заколебался, но решил, что благопристойность все-таки важнее пораненных ступней.Хиромаса быстро зашагал через дворик, держа накидку на вытянутых руках. Он уже вскинул руки, чтобы закутать Сэймэя в тяжелый черный шелк, когда вдруг услышал это.Звук разносился по всему дворику, негромкий, но отчетливый, скрипучий и трескучий — будто выгибали старую доску. Хиромаса замер. Сэймэй стоял неподвижно, наклонив голову набок. Странные звуки продолжались, дребезжание перешло в отрывистый звон, словно кто-то пощипывал струны кото кин — то низкие, то высокие тона, и все не в лад. За нестройным перебором последовала одинокая нота — она повторялась снова и снова, все так же фальшиво. Не задумываясь, Хиромаса напел верную ноту и услышал, как звук подстроился на полтона выше под его голос.Сэймэй обернулся и посмотрел на Хиромасу. В неверном свете луны черты его лица казались особенно четкими, взгляд был живым и осознанным. Хиромаса тихонько вздохнул, с облегчением убедившись, что Сэймэй бодрствует, а не гуляет во сне, как он учудил в первую ночь на пути из Суноматы.— Сэймэй, — просительным тоном произнес Хиромаса, затем шагнул ближе и набросил накидку ему на плечи. Ноты падали в ночной воздух, чистые и смелые. Хиромаса осознал, что подстроившаяся мелодия освободилась от фальшивого шума — простой кусочек безо всяких цветистостей. Музыка упорядочилась, и звук эхом раздался по монастырю.Сэймэй запахнул накидку плотнее и протанцевал несколько шагов под музыку. Мелодия изменилась, теперь ноты стали совершенны, музыкант заиграл уверенно. Гармонию нарушали только возгласы и хлопанье дверей, когда монахи и гости вышли из своих комнат, чтобы узнать, кто побеспокоил их среди ночи.Несколько послушников с широко распахнутыми глазами высыпали во двор и сбились в кучку вокруг единственной свечи. Кто-то жаловался на поздний час; другой сетовал на липкую жару. Хиромаса обернулся и увидел старого монаха, шаркающего в его сторону. Когда он повернулся назад, Сэймэй уже уходил прочь, направляясь в дальний угол двора, и шлейф черной накидки тянулся за ним по земле. Озадаченный — поскольку он не мог припомнить, чтобы в той части монастыря было что-либо стоящее внимания, — Хиромаса рассеянно ответил на приветствие старого монаха и поспешил вдогонку за Сэймэем.Музыка зазвучала громче. Судя по всему, она раздавалась из узкого двухэтажного здания, служившего кладовой. В пустых окнах не светилось ни одного огонька, дверь была закрыта. Вокруг кладовой уже собралась небольшая толпа, и, похоже, никто из них даже не заметил, как небрежно одет Сэймэй. Все разговоры и шепотки вращались исключительно вокруг одного предмета — музыки.Сэймэй остановился перед кладовой, слушая. Потом подошел и толкнул дверь. Музыка на мгновение запнулась, но тут же продолжилась — только звук стал тише, и мелодия начала изменяться, перетекая в какой-то новый напев.Дверь широко распахнулась. Изнутри хлынула темнота, и толпа отпрянула, словно опасаясь скверны. Хиромаса прошел мимо послушников и занял место за плечом Сэймэя, достаточно близко, чтобы защитить его при необходимости, но и достаточно далеко, чтобы не попасть под удар какого-нибудь летающего чудовища. Он заглянул внутрь кладовой, готовый обнаружить нечто ужасное, но ничего не увидел. — Сэймэй, что это? Что там? — озадаченно пробормотал он.— Кото кин, в который вселился призрак, — ответил старый монах, который недавно поздоровался с ним.Хиромаса взглянул на монаха.— Вселился призрак? То есть, вы хотите сказать, что такое бывало и раньше? — Хиромаса постарался не выдать голосом охватившее его облегчение. Инструмент, играющий сам по себе глубокой ночью — явление, конечно, пугающее, но опасности оно не представляло. Оно не затягивало людей в губительные фантазии, как демон сновидений, не выпивало жизненные силы, как теневой лис, и не посылало странных сообщений на осенних листьях. Это был просто кин, играющий приятную мелодию без участия человека.Старый монах отвернулся от Хиромасы и жестом подозвал одного из братьев.— Уведи послушников по комнатам и отправь сообщение в город. Быстро. Расскажи начальнику городской управы, что тут случилось. Он разберется, что делать.— Начальнику управы обязательно нужно знать о кине, в который вселился призрак? — спросил Хиромаса.— Да. Городу надо подготовиться. — Монах развернулся, взгляд его был пустым и обреченным. — Если еще не поздно. Точно определить трудно, с последнего происшествия прошло много времени, и люди забывают о бдительности. Поскольку это несчастье случается очень редко, они мнят себя в безопасности... — монах беспомощно и жалобно вздохнул.А вот теперь Хиромаса встревожился. Он бросил быстрый взгляд на Сэймэя, по-прежнему стоящего на пороге кладовой и слушающего музыку. Повернувшись к монаху, Хиромаса спросил:— Что случается столь редко? Музыка?— Убийства.— Убийства? — повторил Хиромаса, не уверенный, что правильно расслышал. — Что за убийства?Старый монах заметно подтянулся, стряхнув с себя уныние, и выпрямился.— Это знак. Предзнаменование. Каждый раз, когда играет кин, умирают два человека из Куваны. Мужчина и женщина. Всегда один мужчина и одна женщина. Кин играет, чтобы предупредить город, но иногда мы слышим его песню слишком поздно. Порой я думаю, что нам и предназначено слышать это, когда уже слишком поздно.Хиромаса сглотнул, по коже пробежали мурашки. Поток струнных звуков больше не казался чистым и сладким; теперь ему мерещилось, что он слышит в мелодии нечто темное, ощущает зло, затаившееся в каждой ноте.— Эти убийства… как часто они случаются?— В том-то и беда, — монах не отрывал взгляда от темноты, наползавшей из кладовой. — Последние убийства были совершены семнадцать лет назад. До этого времени убийства происходили с разницей в год, три года, шесть лет и четыре года. И это только на моей памяти. Помню, когда я был молодым послушником, старшие монахи рассказывали истории убийств, которые совершались со случайными перерывами, начиная еще со времен императора Сэйва.— Но это же больше восьмидесяти лет назад! — Хиромаса вздрогнул и шагнул поближе к Сэймэю. — Наверняка эти убийства — дело рук демона.— Или чем-то обозленной семьи, — произнес Сэймэй. — Обида, передаваемая от отца к сыну. Наследственная ненависть к городу.Монах поджал губы.— Это более утешительное предположение. Разговоры о демонах пугают послушников.Сэймэй слегка улыбнулся, а Хиромаса посмотрел на монаха.— А что, в убийствах нет никакой закономерности?— Как я уже говорил, промежуток между убийствами разный, но способ одинаков. Есть и еще кое-что общее — убийства всегда случались в это время года.— В пятом месяце? — спросил Сэймэй. Его безучастный тон был настолько напускным, что Хиромаса посмотрел на него с негодованием и подозрением.— Перед началом дождей, — ответил монах. — Всегда перед началом дождей.Трое мужчин погрузились в молчание, слушая музыку. Мелодия падала и взмывала, ноты звучали то печально, то оживленно и жизнерадостно. Эта песня была переполнена чувством, и мелодия тронула Хиромасу до глубины души. Очарованный ее нежными переливами, он ощущал ее скрытую силу, трепет и ритм. Строй песни казался знакомым и в то же время странным. Он внимательно слушал, а затем покачал головой.— Не могу узнать эту мелодию.— Я тоже. — Монах спрятал руки в рукава и поежился. — И никто не узнает. Даже мастера-музыканты.— Она китайская, — Сэймэй полуприкрыл глаза, погружаясь в музыку, кружившую вокруг него. — Старая песня. Очень старая. Я почти забыл мотив.— Как она называется? — спросил Хиромаса, и мгновение спустя эхом повторил вопрос монах.Сэймэй не ответил.Хиромаса вздохнул и переглянулся с монахом. Кивнув в сторону кладовой, он спросил:— Этот кин… Кому он принадлежит?Монах развел руками и пожал плечами.— Никто не знает. Должна быть запись о пожертвовании, но она утеряна то ли при пожаре, то ли при наводнении, то ли насекомые сожрали. А теперь никто не может вспомнить, ни когда появился здесь кин, ни почему его отдали, ни в чью память его поднесли.Музыка затихла, а затем возобновилась чередой долгих, вибрирующих аккордов с возрастающим напряжением. Она звучала как шум ливня по черепице, мерный, яростный ритм с резкими неистовыми нотами, что прорывались среди общего шума..Хиромаса приложил руку к голове, пытаясь собраться с мыслями посреди этого шума. — Кин неизвестного происхождения, способный предсказывать двойные убийства со случайными промежутками — скажи мне, брат, почему вы его не уничтожили?Лицо монаха омрачилось.— Мы пытались. Я потерял счет количеству попыток и способов, которыми мы пробовали избавиться от инструмента, но что бы мы ни делали, ничего не меняется. Мы снимали с него струны, но они снова появлялись на месте. Мы жгли его, но он не сгорал. Мы рубили его топорами, но он не ломался. Мы выносили его из святилища, бросали в овраг и закапывали. Мы даже привязывали к нему груз и топили в море, но он возвращается. Мы не можем от него избавиться.Музыка замолкла.— А, — произнес Сэймэй и шагнул в кладовую.Испугавшись, Хиромаса бросил взгляд на монаха, который потряс головой и попятился, внезапно забормотав о делах, которые его ждут. Не желая оставлять Сэймэя один на один с инструментом, одержимым призраком, Хиромаса осторожно перешагнул через высокий порог и ступил в черноту. В носу защекотало от пыли и запаха старой бумаги и плесени, и он чихнул. Пошел в потемках на ощупь, налетел на что-то твердое и деревянное, споткнулся, запутавшись в полах одежды, и ушиб голень.— Хиромаса, ну в самом-то деле! — раздался теплый и ласковый голос Сэймэя. — Ты прямо как вол в фарфоровой лавке! — Не все из нас могут видеть в темноте, — проворчал Хиромаса.Смех Сэймэя звучал гораздо мелодичнее, чем кин. Он открыл окно, распахивая ставни и позволяя ночи хлынуть внутрь. Столб слабого лунного света озарил его лицо и разлился по черному шелку накидки. У его ног молча лежал длинный изящный кин, его шелковые струны поскрипывали, как будто перенастраивались.Хиромаса подошел ближе, охваченный внезапной тоской. Может быть, это было влияние призрачной музыки, а может — лунного света, который посеребрил кожу Сэймэя и резче выделил каждую тень. Одно невыносимое долгое мгновение Хиромаса боролся с мыслью, что он теряет Сэймэя, что тот уходит, скрывается за пеленой мирской суеты, отдаляясь навсегда.— Сэймэй, — быстро и настойчиво проговорил Хиромаса, — Сэймэй, пожалуйста…— Времена года меняются, — мягко, но непреклонно перебил его Сэймэй. Словно понимая страхи Хиромасы, он поднял голову и посмотрел на него в упор. — Не нужно беспокоиться, Хиромаса. Скоро придут дожди.Хиромаса выдохнул, и принялся поправлять спадающее верхнее платье, чтобы восстановить душевное равновесие. Облегчение снова разбудило в нем желание поворчать.— Ты здесь для того, чтобы отдохнуть, ты слышишь меня? Я запрещаю тебе ввязываться в это дело.Брови Сэймэя выгнулись.— Ты запрещаешь мне?Хиромасу охватило смущение.— Я вовсе не имел в виду… Сэймэй! Я выше тебя рангом! Хотя ты никогда не обращал ни малейшего внимания на ранги, но я выше тебя рангом, и поэтому ты должен принять мой совет, — я имею в виду, мой приказ, — а я настаиваю на том, чтобы ты использовал наше время здесь для восстановления сил и отдыха. Отдыха, Сэймэй, что означает не носиться, пытаясь разрешить восьмидесятилетнюю тайну убийств!Сэймэй посмотрел на него.— Я и не собирался носиться и что-то делать.Хиромаса довольно кивнул.— Хорошо.— А вот ты… — пауза затянулась, а затем Сэймэй улыбнулся, и глаза его осветились лукавством. — Хиромаса, я хочу, чтобы завтра ты съездил в Кувану и порасспросил жителей насчет этих убийств. — Но… — Хиромаса замялся с ответом, — что будешь делать ты?— А как ты думаешь? — Сэймэй обошел кин и направился к двери. — Я устал и собираюсь спать.