Лестницы // Усок/Джинхек (1/1)

Свои жалкие остатки Усок разбавляет единственным выдохом, на котором его ноги отрываются от земли.—?Джинхек, я падаю,?— и это звучит не громче соприкосновения век, моргания, хлопка пушистых ресниц на включенную камеру.Шнурки распутываются легче клубка проблем, где ниточек сотни, каждая ведет в разные стороны, каждая опутывает шею, что лучше не тянуть?— породишь асфиксию.Барахтаясь в топком озере млечного оттенка, Усок жалеет, что не смог в этой жизни родиться лягушкой.Крепкие руки Джинхека смыкаются вокруг его талии раньше, чем ладонь в последний раз скользит по плохо окрашенным перилам, царапаясь об острые края облупившейся краски. Взгляд упирается в острые ключицы и мечется внутри бермудского треугольника родинок, точно подняться выше?— табу. Что ж, они знакомы слишком давно, чтобы это объяснять. Джинхек не осуждает и прижимает к себе, подставляя сильное плечо и сразу становясь похожим на скалу.Усоку не хватает сил признаться, что он не о падении с лестницы.Может там, в конце ступеней, которые он посчитает позвонками?— они как прототип этого ритмичного пути?— что-то в нем разобьется окончательно и брызнет алым по стенам и на чужие начищенные белоснежные кроссовки. Может, Усока уборщицы будут с пола стирать пластиковыми синими швабрами и ругаться сквозь зубы, распространяя запах перегара и самых дешевых сигарет. Может быть, в конечном счете режущий скальпель стерильности в больнице удалит из тела лишнюю усталость и возможность двигаться дальше. Но хуже ли это острых камней внутри?— их море тоже не обласкало?— об которые Усок разобьется вне зависимости нахождения близ теплых ладоней Джинхека?Его сердце и так уже загнано в ледяную клетку и каждый день стежется плетями комментариев под постами в социальных сетях. А ключ, у кого он? Кого умолять на коленях об отпущениях грехов, искалывая пальцы об шипы голубых роз в этом сладком городишке?Число ответов сравнивается с числом ключей; еще, может, с числом его шансов на выживание, хоть на животе и выведено рядом с именем гордое ?номер один?.Но цвет его команды черный, и это, вероятно, закономерный по центру траур.Как иронично, что и Джинхек в траурном?— белом.—?Ты в порядке? —?участливо спрашивает и пальцами приподнимая подбородок, заставляет смотреть себе прямо в глаза. Он знает, что больше всего Усок любит видеть в них улыбку, но сейчас давит серьезностью и неизбежной зрелостью. В шутку?— ему твердили, что пора повзрослеть. Он пропустил слова через себя и слишком резко вырос из детской одежды.Поэтому Усок?— не в порядке. Для него одного?— не в порядке.—?Поддержи меня, пожалуйста. Джинхек, поддержи меня.?Заставь слиться с собой и протащи до конца, не бросив где-нибудь. Докажи, что хоть кому-то я здесь нужен ради человеческого тепла, а не крупных чисел на экране. Напомни, что такое быть не только уставшим и отчаявшимся, а живым и зацелованным?И на самом деле, по этой лестнице они спускались. На очередные съемки, на встречу с угрюмыми лицами?— почти их отражение, разница сводится к росту, весу, возрасту. Они спускались друг за другом, Джинхек как дурачок спиной назад и рассказывая что-то такое, где важнее его голос и мимика, а не история. Его длинные штаны ниже пяток, а подошвы такие скользкие, что асфальт инсценирует лед. Так глупо?— падает лишь Усок.Так некрасиво. Другой бы не поймал. Другого и не попросишь.А Джинхек молча не отпускает и тащит вперед, вверх; ноги путаются и болят колени, а дыхание июльской жарой обжигает горло. Им даже кислорода не оставляют, и если так на двух высших местах, то какого же на нижних?По законам физики на дне моря давление выше, но они побеждают глупые законы, распространяя то давление от дна до поверхности, не думая о жертвах. Что им катетеры и пластыри, таблетки и обмороки, когда есть цифры, цифры, цифры?— и ради них не жаль принести жертву.—?А еще можешь не отпускать никогда?Но к Джинхеку спешит его драгоценная смеющаяся команда. И ответ на свой вопрос Усок находит в его поджатых губах и слабеющих объятьях.—?Завяжи свои шнурки туже.—?Но я не это хотел услышать.Надеюсь, и ты сказать?— тоже.