Глава 3: Ребенок (1/1)

– Ева… Ты мне очень нравишься, но за маленькими детьми ты смотреть не умеешь.Вся взъерошенная, она поднимает на тебя взгляд. Что это за подозрительное коричневое пятно у нее на щеке?После секундной паузы она начинает хохотать – в своей странной, заставляющей нервничать людей вокруг, манере. Что ж, зато она не обиделась на твое высказывание.– Сама знаю. Я, как бы сказать помягче, ненавижу детей.Тут уже начинаешь смеяться ты.– Давай ее сюда.Хохот прекращается. Евы выдыхает:– Вил…В последнее время ты слышишь это новое прозвище все чаще. Раньше ты никогда не позволяла давать себе прозвища, а тут… это даже приятно.– Да, я в курсе инструкции ?не подпускать психопатку к ребенку?. Но неужели ты думаешь, что у меня получится хуже, чем у тебя?Ева снова вздыхает, но не выпускает извивающийся сверток из рук.– Ты не… Пойми, это не мои правила и не мой ребенок.Ты делаешь шаг назад, поднимая руки:– Ладно, ладно. Но это ты позвонила мне.– Да, я забыла, что совсем не умею заботиться о живых существах.У тебя вырывается очередной смешок. Положив младенца на расстеленную на полу пеленку, Ева беспомощно поворачивается к тебе:– Ладно, к черту все. Помоги, пожалуйста. Сделай хоть что-нибудь.Отодвинув Еву в сторону, ты смотришь на малышку, которая, в свою очередь, смотрит на тебя. Смотреть на ребенка – дело странное. Якобы сразу должно захотеться родить своего? Подумав, ты понимаешь, что тебе не хочется: этого, имеющегося, достаточно. У девочки симпатичные густые волосы и красивая рубашка с аккуратным воротничком. Неужели ты должна чувствовать еще что-то?Подняв маленькие ножки, ты начинаешь ее вытирать. Приятного мало, но с телами всегда так – что с живыми, что с мертвыми, без разницы. Ты не такая брезгливая, какой оказалась Ева. Надо же – если ты покажешь ей холодящую кровь сцену преступления, она и ухом не поведет, а вот этот физиологический аспект заставляет ее дать стрекача.Когда ты приехала после панического сообщения, которое Ева наговорила тебе на автоответчик, ты обнаружила ее наверху. Она пыталась помыть обделавшегося ребенка в полной ванне для взрослых. Иногда ты отказываешься верить, что эта женщина тебя выследила – она ведь даже не в состоянии эффективно вытереть детскую задницу.– У тебя так хорошо получается, намного лучше, чем у меня, – тихо говорит она.– Ты и правда не любишь детей?– Да.– Я тоже не люблю.– Но, мне кажется, под твоим присмотром у ребенка меньше шансов погибнуть.Ты пожимаешь плечами:– Значит, не судьба нам укатить в закат вот с этим детенышем и основать семью.Теперь ее очередь смеяться. Повернувшись, ты видишь, что она собирается что-то тебе сказать. Вместе с прозвищем начали проскальзывать моменты, в которые Ева открыто размышляет, поделиться с тобой чем-то или нет, углубить ли ваши отношения. Конечно, ты знаешь, что ничего важного она не сообщит, и все же каждая крупинка информации будто делает связь между вами более интимной.– Ты знаешь, что у нас с Нико была курица? – Ты киваешь. – Я вернулась в дом два месяца назад… – Ева неловко замолкает. Та закусываешь нижнюю губу, чтобы не улыбнуться, и спрашиваешь:– Она умерла?– Нет! О боже. Ну… я не уверена. Ее просто… тут больше не было.– Курица исчезла до твоего переезда? – уточняешь ты. Ева молча пожимает плечами. – Так, когда ты решила ее поискать?– На прошлой неделе…– Ева! – восклицаешь ты возмущенно.– Ну, я думаю, что Нико ее, наверное, взял себе.– И это мне нельзя прикасаться к ребенку? – смеешься ты.– Не я придумала эти правила, – снова пожимает плечами Ева. Хмыкнув, ты молчишь. Она продолжает: – Когда ты росла, в округе было много маленьких детей?– Нет. – В желудке у тебя холодеет.Довольный ребенок перед вами подтягивает ножки к животу. Что чувствовала твоя мать, когда смотрела на тебя? Такое же равнодушие, которое ты ощущаешь сейчас, или что-то более присущее нормальным людям, глядящим на малыша?– Хочешь бокал вина? – спрашивает Ева.– Нет, спасибо. Но я бы не отказалась от кофе.Девочка смеется, когда ты надеваешь ей памперс, и ты щекочешь ее животик, чтобы она рассмеялась опять. Интересно, твоя мать так же щекотала тебя? А Петра и Борьку? Ты сказала ей, что темнота у нее внутри, и это было правдой, но темнота и внутри тебя тоже. Может, даже с самого раннего детства. А что же с этим ребенком, вдруг и у него внутри таится изъян? Джесс не кажется какой-то… не такой… Но разве проблемы всегда передаются от родителей? Может, они с самого начала присутствуют в человеке. Это объяснение тебе нравится больше, потому что ты предпочитаешь думать, что у тебя есть собственная темнота. Убивать людей весело; по крайней мере, было весело раньше. И ты в этом деле эксперт – вот что частично удерживает внимание Евы. Объяснить эти способности наследственностью значит отдать еще одну часть себя плохой матери – человеку, который не любил тебя так, как ты этого заслуживала, а в твоей жизни было слишком много таких людей. Ева прерывает ход твоих мыслей:– Судя по всему, из-за того, что я не способна заботиться о живых существах, я забыла, пьешь ты кофе с молоком или без…– С молоком, пожалуйста.– Великолепно, потому что я не собираюсь кипятить воду еще раз. Нико забрал чайник, и у меня остался только маленький из отпуска, который мы провели в палатке лет пять назад.– Ненавижу кэмпинг.– Я тоже.Малышка зевает. Ты укладываешь ее в автомобильное сиденье, гладишь по пухлой щеке и, накрыв брыкающиеся ножки одеялом, спрашиваешь у Евы:– Показать тебе фокус?Когда она кивает, ты находишь приложение, которое скачала для ребенка композитора и с тех пор не успела еще удалить. Из динамика телефона раздается резкий шум, и Ева поднимает на тебя вопрошающий взгляд.– Сейчас, – говоришь ты. Постепенно глазки закрываются, а неугомонные ручки и ножки успокаиваются. Через пять минут ребенок крепко спит. Ты замечаешь, что Ева пристально смотрит на тебя, и, взяв свой кофе, жестом зовешь ее на кухню, где усаживаешься на полу, прислонившись спиной к шкафчику и подтянув колени к животу. Ева садится рядом в такой же позе.– Ты волшебница.– Ах, это известный прием, – смеешься ты. – Разве ты не загуглила парочку советов, когда поняла, что сама не справишься?– А что, я выгляжу так, будто загуглила?Ты качаешь головой. Некоторое время вы молча попиваете кофе и вино под доносящийся из комнаты убаюкивающий шум. Ева пододвигается, чтобы ее ноги касались твоих.– Почему вы не завели детей? – спрашиваешь ты.– Шутишь? – закатывает глаза Ева. – Я же только что рассказала про курицу. Вот ты решилась бы воспитывать со мной ребенка?Ты представляешь себе командующую окружающими девочку с копной черных кудрявых волос, и это… не такая уж и плохая идея. От неожиданно захлестнувшего тебя безымянного чувства становится тесно в груди, но у тебя хватает ума промолчать.– Если начистоту, – продолжает Ева, – мне просто не хотелось. А Нико… – она отхлебывает из бокала, – не настаивал.Ты киваешь. Почему твоя мать решила завести детей? Из-за давления окружающих или ей однажды действительно хотелось любить тебя?– Из меня все равно получилась бы никчемная мать, – вздыхает Ева.– Памперсы и бутылочки – дело наживное, этому можно научиться. Моя мать отдала меня в детдом, потому что я была… трудным ребенком. Ты бы так далеко не зашла.Отставив бокал, Ева подается вперед и переспрашивает:– В смысле – трудным?– В детстве я была агрессивной, злой, неправильной. Хотя, думаю, не настолько, чтобы отправлять в детдом. Именно там я стала хуже. – Ты и сама не знаешь, почему рассказываешь Еве такие вещи. – Думаешь, этот ребенок, – ты указываешь в сторону комнаты, – изначально злой?Ева пристально смотрит на тебя, прежде чем ответить:– Не знаю.Кивнув, ты возвращаешься к своему не очень хорошему, но не такому взрывоопасному, как ваша беседа, кофе. Ева спрашивает:– Твоя мама, какой она была?– Агрессивной, злой, неправильной, – горько улыбаешься ты и пожимаешь плечами, когда Ева, нахмурившись, спрашивает:– И ты думаешь, что ты такая же?Глаза начинает жечь. Ты часто моргаешь, чтобы не позволить упасть ни слезинке.– Знаешь, я долго говорила о тебе с Анной. – Смена темы кажется резкой, но ты не перебиваешь. – Она не использовала ни один из этих эпитетов, зато назвала тебя грубой, смешной и умной. Такая ты и есть. Да, ты можешь быть агрессивной и злой, но в тебе скрывается намного большее.С той ночи на преступно маленькой кровати ваши отношения улучшились – надо же, какой эффект может произвести признание в обоюдном влечении и осознание того, что вам не суждено быть вместе! Тем не менее, доброта Евы иногда ранит так же, как ее жестокость, и ты, состроив печальную гримасу, спешишь возразить:– Эта ее ошибка дорого стала бедному Макси.– Не будь такой…– Какой? – переспрашиваешь ты, сама невинность.Малышка начинает хныкать, несмотря на звуки из телефона. Поднявшись, ты подходишь к автомобильному сиденью и берешь ее на руки. Она уже морщит личико из-за вопиющей жизненной несправедливости: того, что ей хочется, просто так не получить, а слов, чтобы попросить об этом, она не знает. Ты сочувствуешь ей всем сердцем.Повернувшись к Еве, ты напоминаешь себе, что ситуация самая привычная: Ева делает минимальную уступку; ты надеешься, что она расщедрится на большее, но этого не происходит; в результате у тебя не остается никаких сил, а сегодня ты к этому не готова.– Я убила ее.– Анну?– Нет. Хотя могла бы убить и ее, если б захотела.– Но не захотела. – Вместо ответа ты пожимаешь плечами, и Ева продолжает: – Кого же ты тогда убила?– Мою мать. – Она ничего не говорит, просто смотрит на тебя. Она всегда смотрит на тебя. Ты подходишь ближе, все еще с ребенком на руках. – Что случилось?Продолжая укачивать девочку, ты вздыхаешь:– Я поехала в Россию, чтобы увидеться со всеми ними. С ней. После нашей встречи в автобусе, но перед Глазго.Она выглядит обеспокоенной – наверное, потому что психопатка держит ребенка, – и ты протягиваешь сверток ей, однако Ева отмахивается:– Нет-нет, ей, кажется, нравится у тебя на руках, – торопливо говорит она, завороженная толикой новой информации, которой ты готова поделиться. – Расскажи, что произошло. В попытке выиграть время ты делаешь вид, что успокаиваешь ребенка. Зачем ты вообще коснулась этой темы? Давно пора знать, что такие вещи Еву не отпугивают, а только побуждают копать глубже. Но на самом деле ты это знаешь, так что, наверное, просто жаждешь хоть на секунду завладеть ее вниманием.– Она была такая же, как я. Или я – как она. Я думала, что потом мне станет легче.– И как, стало?Ты невесело усмехаешься.– Ну, теперь я после каждого убийства на грани нервного срыва. Ты считаешь это исцелением?Ева молчит.Ребенок уже уснул. Поразительно, что это маленькое существо так беззаботно посапывает, прижавшись к твоей груди. Разве дети не чувствуют зло, скрывающееся в человеке? Или это про собак так говорят? Но собакам ты тоже нравишься, так что, наверное, не стоит доверять этой теории. Вернувшись к сиденью, ты снова укладываешь ребенка, но не сразу убираешь руку, чтобы малышка не проснулась из-за внезапной прохлады там, где только что было тепло твоего тела. Подняв взгляд на Еву, ты видишь, что она стоит намного ближе, чем ты ожидала.Все мышцы в твоем теле напрягаются, готовясь к тому, что будет дальше: либо к намеренной жестокости, либо к мимолетной доброте. Ева кладет руку поверх твоей, покоящейся на краю сиденья, – значит, впереди доброта. Ты готовишься к худшему.– Я действительно убеждена в том, что сказала: ты не агрессивная, не злая, не неправильная. Даже если внутри тебя скрывается злость, а я в этом совсем не уверена, то я видела множество твоих сторон, не имеющих к злости никакого отношения. Да, ты при мне убивала и причиняла боль, и все же это не определяет твою сущность… – Ева замолкает, собираясь с духом перед откровенным высказыванием, которое сблизит вас еще больше и усилит чувство принадлежности друг другу – чувство, которое ощущалось с самого начала, но преумножилось за последние несколько месяцев. – Господи, я даже не знаю, существует ли еще что-то, что могло бы отпугнуть меня от тебя… Да, мне нужно быть осторожней, но я просто…Раздается звонок в дверь. Ева медлит в нерешительности.– Я должна… – Она отступает от тебя на шаг, и ты остро чувствуешь пустоту там, где ее ладонь только что лежала поверх твоих пальцев.– Да, конечно. – Что тут еще сказать?В дверь снова звонят, но Ева никак не соберется с духом. Сердце болезненно сжимается у тебя в груди.– Черт, я чувствую себя настоящим уродом, но не могла бы ты уйти через заднюю дверь? – Вот, как ты и ожидала. – Это звучит отвратительно, но, понимаешь, Джесс строго-настрого запретила…– Да-да, я все понимаю. Это мелочи.– Никакие не мелочи! К тому же прямо посередине разговора… Мне и правда очень жаль. Пожав плечами, ты пытаешься изобразить на лице безразличие.Трель звонка раздается еще раз, но Ева продолжает колебаться. Как обычно, ее нерешительность действует на нервы, так что ты разворачиваешься первой. Задняя дверь постоянно заедает, и тебе приходится постараться, чтобы открыть ее. Почему бы не захлопнуть ее со всего размаха, чтобы Джесс спросила про шум? Раньше – до того, как пальцы скользнули вдоль старых ран, а колени соприкоснулись на узкой кровати, – ты бы поставила Еву в неудобное положение, вынудив ее разобраться в том, что чувствует и чего хочет. В памяти всплывают просьбы Анны уходить через дверь, ведущую на маленькую улочку позади дома, но ты каждый раз пользовалась главным входом в подъезд. Однако теперь все по-другому. Ты не намерена принуждать Еву к чему-либо; она должна выбрать по собственной воле. Да, ты могла бы соблазнить ее в том отеле, чтобы она признала влечение, которое испытывает к тебе; ты могла бы хлопнуть вот этой дверью, и заставить Еву объяснить Джесс, почему зовет тебя, если нуждается в помощи. Но ты сдержалась тогда и сдержишься сейчас, потому что ситуация изменилась – или, может, изменилась ты… или Ева права, и эта часть тебя всегда находилась где-то глубоко внутри вместе с остальными.Аккуратно закрыв за собой дверь, ты пытаешься убедить себя, что если раз за разом давать Еве возможность выбрать, в один прекрасный день она выберет тебя.