Часть II. "Фиши - Донхэ: 1:1". POV Хекджэ I (1/1)

Тот день выдался необычайно жарким для весны. За окном царили душные двадцать шесть градусов, густой, влажный воздух и слепящее глаза яркое солнце.

Мы сидели в гостиной общежития, прямо напротив окна за небольшим столиком. Я читал программу вечернего эфира, а Хэ с комично-умным видом решал кроссворд. В углу, скрывшись за широкой газетой, на кресле развалился Хичоль.Это было после похорон одного из основателей SM, на которых присутствовали все артисты агентства – от мала до велика. Отдав дань умершему, мы были вынуждены тут же разбежаться по своим делам: ценой за растущую популярность был совершенно дикий график.И так уж получилось, что не заняты до самого вечера были лишь мы втроем.- Знаешь,- вдруг задумчиво заговорил Хэ, откладывая журнал и поднимая на меня небывало ясный взгляд,- я бы хотел умереть так, чтобы после меня ничего не осталось.Фиши был мастер говорить о самых серьезных, казалось бы, вещах в самый неподходящий и неожиданный момент. Причем на прелюдии он щедрым не был – сразу городил правду-матку, что только не вставая за трибуну.

Смяв угол расписания, смотрю на него.- Что?- Ну,- он подался вперед и с еще большим оживлением заговорил.- Вот сегодняшние похороны. Там было больше пяти сотен человек, все на него пялились, но треть всех присутствующих понятия не имели, кого они хоронят.

Справа от меня тихонько зашуршал газетой Хичоль, но оторвать взгляд от искренне недоумевающих глаз Хэ я не рискнул.- Мы все пришли с ним проститься, он многое сделал для…- Хек, как его звали?- вдруг в лоб спрашивает он.Я уверен, что до того, как он меня об этом спросил, я прекрасно помнил имя. Но тех пяти секунд промедления Донхэ вполне хватило для подтверждения своих слов.- Вот видишь. Не скажи нам Ли Су Ман о его смерти, максимум, что мы бы сделали, это заметили бы завтра табличку на входе в агентство. А за гробом шло пятьсот человек! Давя своим лживым сочувствием и неловкой усталостью и спешкой на идущих впереди родственников.

Я лишь беспомощно захлопнул рот, потому что то, что он говорил, было одновременно верным и неверным.

- В чем смысл позволять толпе народа уродовать своими равнодушно-смущенными взглядами тело человека, когда его там уже нет и тогда, когда ему, вероятно, уже намного лучше, чем его жене и детям в этот момент?Я беспомощно повернулся к Хичолю, ища хотя бы какой-нибудь поддержки, но вновь наткнулся на вверх тормашками повернутую газету. Испугавшись не откровенного богохульства, а скорее непривычного цинизма, так и сквозившего в словах Хэ, я тщетно пытался найти аргументы, чтобы если и не переубедить, то хотя бы заставить замолчать. Донхэ предпочитал не рассуждать о смерти. Он всегда был за жизнь. И всегда придерживался мнения, что там, за жизнью, снова жизнь.- Я не хочу, чтобы на меня вот так смотрели,- уже тише закончил Хэ.- Ужасно, наверное, только тогда понять, что тосковать о тебе толком некому, и все они убегут с кладбища, едва кинув горсть земли. Если, конечно, не будут торопиться настолько, что вместо земли швырнут камень.Я передернул плечами, вспомнив гулкий звук, раздавшийся сегодня над гробом. Камешек был маленьким, звук – громким, а тут же последовавший всхлип жены покойного – еще громче.

- Глупо стоять и пялиться на человека в деревянной коробке,- вдруг подал голос Хичоль.- В случае, если ты жалеешь себя – ты лицемер хотя бы неглупый, а если его, то еще и тупой.

Тогда, когда Хэ удивлял своей прямолинейностью, Хичоль цинизмом убивал.

Мало кто из нас решался при нем на жизнь жаловаться или, того хуже, философствовать. Дело не в том, что боялись, а в том, что никому не хочется наблюдать за тем, как он методично, одно за другим, рушит почитаемые тобой за принципы утверждения. Вроде бы и не упрекает тебя, в своем убедить не пытается, агрессии в голосе чуть. Поэтому ты сначала начинаешься злиться на него, а потом на себя, потому что слова Реллы кажутся тебе небывало правдивыми, а ты сам себе – натуральным дерьмом.

Так было со всеми. Кроме Хэ.- Ради чего тогда жить, если умерев…- начал было он, как вдруг Хиним поднялся с кресла, сворачивая газету в тонкую трубку.

- Рыба,- хмыкнул он.- Мысли шире. Мы никогда не умрем.Наверное в ту самую секунду я понял, что говорил Хэ все это время не со мной.В тот день было очень душно. Ночью обещали грозу.А на календаре красовалось 19 апреля 2007 года.***- Мы никогда не умрем,- как эхо повторил я, смотря в стеклянное окошечко, за которым аппарат отсчитывал едва тянущиеся друг за другом зубцы кардиограммы.

Уже 20 апреля. Утро.У меня загипсована рука и небольшой порез на лбу. Шиндон с огромным синяком под глазом. Итук в палате дальше по коридору. Больше сотни швов, но дышит ровно. Сам. Максимум через час придет в себя.А за Кюхена дышит приборчик. Дышит исправно, чего не скажешь о самом Кю. Он бледный настолько, что лицо сливается с белоснежной подушкой.

Врачи сказали – обошлось.

Шивон вот уже два часа стоит напротив окна. Спиной к нам. Мы ни слова от него не слышали, но очень хотелось, чтобы его слова услышал ОН.Реук забился в угол, спрятавшись за Йесоном. Старается плакать тихо, но на этаже нет никого кроме нас. Слышны рваные вздохи каждого.Канин медленно ходит из стороны в сторону, отмеряя тридцать шагов между палатами Тукки и Кю. Послышалось, будто бы он вслух считает. Оказалось, разговаривает. С Итуком.Сонмина нет на этаже. Он сидит внизу, в холле. Скрючившись на диване в приемной. Не плачет и не говорит. Не заговорит он и на следующий день.Хичоль стоит один, вжавшись в холодную стену. Руки крепко скрещены на груди, глаза опущены в пол и лишь изредка гневно смотрят на бессознательного макнэ за стеклом. Его все еще потряхивает, бледные пальцы то и дело судорожно сжимаются в кулаки.Донхэ сказал, что он едва смог подняться на ноги.Сам Хэ сидит рядом со мной и продолжает крепко держать меня за здоровую руку. Он совсем не двигается, только сверкающими глазами смотрит куда-то мимо Кю. Рука у него все такая же теплая, а сам он кажется окоченевшим.

Пытаюсь успокоительно его приобнять, но выходит только хуже: тяжелый гипс бьет его по затылку, он вздрагивает и испуганно смотрит на меня. Я целых пять секунд думал, что он заплачет. Собственные глаза предательски защипало, как вдруг Хэ резко подскочил с места и подошел к Хиниму.

- Пообещай мне,- угрюмо и упрямо. Остальных, обративших к первому заговорившему за этот вечер все свое внимания, показательно не замечает. Смотрит в упор на Реллу, пока тот не поднимает на него усталый взгляд.

Гнев из черных глаз тут же улетучивается. Лишь немое сожаление и…мольба?Но Донхэ и не думает сжалиться. Он в проклятое ?мы никогда не умрем? верит и неустанно себе повторяет. Та минута, что они просто смотрели друг на друга, показалась мне вечностью.

- Итук спер мою футболку,- наконец говорит Хичоль,- а мелкий вчера побил мой рекорд на моем ноутбуке,- короткая и впервые за всю долгую ночь настоящая улыбка.- Они не посмеют.В ответ Хэ улыбается намного ярче, и в тусклом коридоре становится теплее. Приборчик пищит чаще, а из палаты Итука выходит медсестра, сообщая, что наш лидер пришел в себя и мы можем к нему зайти.

- Мы никогда не умрем.Хичоль в это сам никогда не верил. Он просто не мог в это верить.

А Донхэ просто знал, что за жизнью снова жизнь.