Часть 4 (1/1)
Алекс посмотрел на часы в опустевшей гостиной. Дважды. И так и не понял, сколько прошло времени. В воздухе застыл запах подгоревшего солёного попкорна, как незримый призрак исчезнувшего вечера, растаявшего веселья. Мобильный дёрнулся на низком стеклянном столике с остатками чипсов. Залп сообщений от Келли ненадолго прорубил гудящее безмолвие вибрацией и парой гитарных аккордов. Что-то важное? Алекс, особо не вчитываясь в отрывки строк, уловил основное – Келли всё ещё в редакции. Возникли проблемы. Никакой конкретики. Обычное жёсткое слово ?проблема?. Отлично подходит на роль отговорок, оправданий – всего, что помогает отсрочить столкновение с правдой. Даже не нужно что-либо пояснять. Просто бросаешь безликое, почти механическое ?У меня проблемы? и оказываешься в укрытии, за щитом этой безжизненной фразы, поскольку уточнять и требовать подробности будут отнюдь не все. Алекс положил телефон экраном вниз. Отчасти он рад, что Келли ещё не вернулась. Есть шанс прийти в себя. Очнуться. Избавиться от хлама, забившего голову. Нащупать утерянную нить, ведущую к нормальной жизни, не обожжённой одним мгновением, не разворошённой диким ураганом, едва не разорвавшим душу. К горлу подкатывала тошнота – вязкий ком всего непроизнесённого, отвергнутого, незабытого. Проглоченные слова, способные многое исправить и изменить. Но они так и не прозвучали. Провалились в бездну холодных безжалостных снов. Тлеющие чувства, как лепестки беззащитных цветов, уснувших под колыбельную внезапно налетевшего снегопада. Невозможно. Хотелось послать всё к черту. Растоптать и вычеркнуть. Или найти сомнительное спасение в притворстве, самообмане, оплетающем тугой липкой паутиной? Сделать вид, что вечер закончился по-другому? И не было тех опаляющих, невыносимо сладких и до ужаса необходимых минут, похожих на миг пронзительного откровения среди шторма лжи? Алекс был уверен, подобного удастся избежать. Иначе быть не могло. Не должно. Конечно, порой он боялся заиграться в дружбу с Бетани и поддаться приглушённому зову души… И, видимо, проиграл. Алекс думал, что сердцем был уже слишком далеко от такого безрассудства. То беззвучия, то тихой, едва различимой мелодии счастья, вросшего в стены дома, всегда было достаточно. Или это всего лишь убеждение, которое годы не укрепляли, а разрушали, растаскивали песчинка за песчинкой? Алекс считал, что не имел права теперь рассуждать, насколько удачно сложилась жизнь, пронизанная тайной об отрезке времени, переписанного силой Джуманджи. Рукопожатием приветливого Найджела Билингсли, забросившего Алекса обратно в девяносто шестой. Туда, где его необъяснимое исчезновение – не глубокая ноющая рана, а только горькая пыль несбывшихся кошмаров. Туда, где воспоминания о джунглях, полётах и волшебных камнях он разделит с теми, кто родится через четыре года. Алекс сразу же узнал их тогда, двадцать лет спустя, замерших по дороге к дому, сияющему духом праздника. К дому, не затянутому мраком скорби. Но Спенсер, Марта, Бетани и Фридж всё равно помнили облупившуюся краску, трещины и рой слухов, предположений о судьбе пропавшего мальчика, который успел стать взрослым, пока игра возвращала их назад в подвал школы. Всё расставляла по местам. Милость и жестокость. Алекс не признавался в том, что первые два месяца после завершения игры он, надеясь ухватить остаток магии, всюду искал блондинку по имени Бетани. Раньше ему не удавалось так легко, с разгорающимся интересом болтать с девчонкой обо всём, что взбредёт в голову: о барабанных установках, о фильмах, музыке, о любимом блюде на ужин. Да, этому успеху, безусловно, поспособствовал тот факт, что девчонка была скрыта в теле профессора Шелли Оберона. Но тени хищной печали и безысходности понемногу рассеивались, исчезали в тающей белой пене шумной реки. Необычное, неведомое прежде ощущение нарастающего притяжения и взаимности, о которой и не нужно говорить вслух. Алекс мечтал снова встретить Бетани, показать, какую сочинил для неё мелодию, отражающую отвагу и нежность, сравнимую с лаской солнечных лучей. Но вскоре осознал, что между ними не расстояние, сплетённое узлами дорог, а пропасть долгих лет. И затем мелодия застыла пылью на струнах гитары, брошенной в его старой комнате. И Алекс продолжил двигаться дальше. Почти не думал о приключениях в Джуманджи. А потом четверо подростков ворвались в его дни сметающей волной. И, казалось, существенно ничего не изменилось. Поначалу. Алекс трудом вдыхал, вдавливал пальцы в виски, пока не вспыхнула острая боль. Он тоже мог заявить о внезапной проблеме, сверлящей мозг, и списать всё на целый букет трудностей в школе, выдуманных или настоящих. И тогда Келли не узнает, что всё дело не в бракованной системе звуковых мониторов и не в преподавателе с алкогольной зависимостью. А в восьми месяцах, проведённых в клетке раздирающих сомнений. В ожидании той рождественской глупости, когда можно позволить себе на один вечер отключиться от треснутой реальности и погрузиться в хрупкий снежный мир разговора с Бетани. Те их традиционные вечера со вкусом горячего шоколада будто существовали на отдельной орбите особенного неповторимого времени, расцветавшего среди холодов и танцующих метелей. Всё, что прежде было шуткой, чем-то нелепым и невозможным, постепенно обретало пугающую серьёзность. Алекс иногда замечал с тревожным удивлением, что действительно скучал. Скучал без Бетани. Скучал, когда замедлял бег по кругу изматывающих дней, изредка ставил жизнь на паузу и понимал – ему нужен свет её улыбок, слов и смеха. Рассказов о путешествиях, о загадочных людях, которые учились быть счастливыми, видели добрые знаки в подрагивающих зелёных листьях, посеребрённых росой. В каждой выкуренной сигарете – пепел запретной тоски по тому нежному теплу, искренности и ощущению маленького чуда, вселяющего надежду. Алекс снова глянул на часы. На перевёрнутый телефон. На перевёрнутую жизнь. Никакой запутанности быть не может, верно? Уже поздно. Поздно для перемен, перекраивающих жизнь. Надо забыть, выбросить вместе с мусором и осколками упавшей синей кружки. Забыть. У него есть Келли, Бет и Энди. Он же сам однажды с осторожностью и крупицей светлой грусти уверял Бетани, что её влюблённость – это ускользающий миг, порыв затихающего ветра, и ни к чему за него цепляться. Бессмысленно. И даже опасно. Но сегодня Алекс разом перечеркнул всё, сказанное когда-то. И не знал, какого цвета будет новое утро. Неизбежное завтра. Ясно лишь одно – ночь, всадившая под сердце одиночество и едкое чувство вины, всё ещё кружила мокрые снежинки и ломаные тени за окном. Зима выла от бессонницы, бросалась стылым ветром на дорогу. Растворяла следы Бетани – очищенная в полдень тропа заросла снегом, стала ровной белой линией, казалось, вовсе никто и не выбегал из дома, скомкав сожаления. Словно ничего и не произошло. Но так же просто зиме не вымести из памяти безумство, смешанное со странным облегчением. Удивительная путаница, настоящий парадокс, какой-то дефект мысли: облегчение, от которого не стало легче. Посмотрел на блёклое отражение в чёрном экране выключенного телевизора. Хотел раскрошить и его, и картины на каминной полке, и вазы с искусственными гиацинтами. Едва сдержался. Накинул на плечи пальто, вышел на крыльцо. Сигаретный дым полоской тумана прочертил ледяной полумрак ночи. Алекс словно выдавил весь воздух из лёгких, вытолкнул душу, охрипшую от никем не услышанного крика. Идиот. Что же ты натворил? Холод, сцепивший пальцы, не погасил жар воспоминаний о том, что случилось в закрытой ванной комнате. Считанные секунды до взрыва, оглушающего, сносящего преграды и стены разлучающего беспощадного времени. Трудно разобрать, что именно к этому привело. Какой-то изъян, упущение, неисправность в замысловатом механизме жизни, как в повреждённой аппаратуре актового зала? Алекс боялся, что в итоге победит мысль – если рядом была Бетани, он не чувствовал себя несовершенным, разрушенным ошибками и молчанием. И стоило ей опутать болью невыносимой близости, Алекс потерял контроль. Слишком быстро. Может, и не пытался бороться с ослепляющим соблазном. Щелчок замка – и Алекс исчез в удушливом огне желания, разъедающего разум. Прижимал Бетани к себе так тесно и крепко, словно хотел горячей силой порывистых объятий стереть печаль вечного расставания, разорвать тугую цепь восьми изматывающих месяцев бегства от всего, чем пропитаны сны. От мыслей о прогулках в зимнем парке, о мерцающих снежинках на пушистом шарфе Бетани. Хотел запомнить каждый дразнящий изгиб её замершего тела. Прикусывал кожу шеи, томительными, долгими поцелуями рисовал свои разожжённые чувства, о которых не мог рассказать. О которых и сам едва ли догадывался. Ловил биение её учащённого пульса – ритм затаённых признаний, волны слов, которые пропадали в грохоте будней. Так Алекс узнавал и горечь её незримой тоски, и манящий вкус пробужденной страсти, смешанной с полутонами отчаяния. Алекс дышал, уткнувшись в завитки слегка растрёпанных волос. Стиснул созвездия, усеявшие свитер. Вдохнул её тихий, умоляющий стон, с жадностью и нетерпением поймал губами тёплые губы Бетани, отмеченные робкими мечтами о его поцелуях. Наслаждение затягивало в неистовый вихрь пламени, затопляющего сознание. Так невероятно жарко и до безумия хорошо... Зной растекался вслед за прерывистыми движениями языка, скользящего по открытой шее. В ответ Бетани целовала настойчивей, удивляя смелостью и пылом. Обезоруживающим. Оживляющим свободу чувствовать и желать. Действовать. Алекс резко приподнял её, усадил на край раковины. Упивался жгучей лаской податливых губ. Бетани обхватила его ногами, сдавливала плечи напряженными пальцами, прижимаясь и безмолвно требуя ещё. Внизу живота всё ныло в щемящей тесноте и пульсировало. Алекс дарил всю неистраченную нежность, будто среди морозных ветров сберёг для Бетани немного света, пронзающего и неповторимого. Только для неё. Ладони гладили спину, медленно двигались вверх под загнутой тканью свитера, задевали стягивающую линию бюстгальтера. Бетани выгибалась в предвкушении большего, плавная музыка стонов тонула в глубоких поцелуях, сводящих с ума. Она была такой хрупкой в его руках, обжигающих, ищущих. Захватывающих в огненный плен. – Алекс… – она не просила остановиться. Чёрт возьми, она не отталкивала и не сопротивлялась. В дрожи её мягкого шёпота – эхо снежной бури и призыв продолжать. Звук имени разбивал его вдребезги. – Алекс... Одновременно спасение и гибель. Недосказанность и тишина, в которой они прятали голос сердца, превратилась в узор прикосновений. В жажду прикосновений. Алекс знал, что намеревался сделать. И что сделал бы наверняка, сталкивая Бетани с собственным отражением в запотевшем зеркале. Если бы не крик Энди, которому вновь приснились тираннозавры. Он звал Алекса и бежал по коридору, никого не нашёл в тёмной спальне и помчался на первый этаж. Алекс отпустил Бетани, оцепенел на мгновение, онемевший от растерянности. Игла стыда вонзилась в рёбра. Он не сказал ни слова, просто понятия не имел, какие здесь уместны слова. И был ли смысл что-либо говорить? Коснулся горящих губ, пошатнулся, как простреленный ненавистью к себе. Шагнул в сторону. Открыл дверь и пошёл за испуганным сыном. Не задержал Бетани. Она через несколько секунд спустилась, наспех оделась, невнятно попрощалась с Бет и Энди. И выскочила на улицу. Теперь Алекс смотрел на раскрашенную тенями дорогу и представлял, как она уходила в растерянности, жгла горло холодным воздухом. Снег, тающий на щеках, ей заменил слёзы. Алекс так и не смог уснуть. То листал книгу, всякий раз начиная читать с новой случайной страницы. То порывался написать Бетани сообщение, но ничего не отправил. Келли пришла около шести утра. Он закрыл глаза, услышал шум воды в душевой. Притворился спящим. Притворился собой.