Глава двадцатая, в которой упоминается дьявол внутри нас. (1/1)

На утро комедия, которой про себя Варя дала кодовое название ?Домой?, продолжилась вторым актом. Есть ханым категорически отказалась, в крайне нелестных выражениях предложив медсестрам покормить ее завтраком голубей в переулке. Натерев щеки до кровоподтеков, девушка весь день не вставала с постели, говоря посетителям, что лучше умрет мучительной смертью, чем разлучится со своим любимым баем.Мишель Соболев, чей поезд должен был отправиться только следующим вечером, пару раз пытался заговорить с барышней, очевидно, превозмогая обиду, но та делала вид, что не слышит. Кого-кого, а белого генерала ей не очень хотелось обманывать. Но доверять ему было нельзя?— еще, чего гляди, расскажет Фандорину про весь этот спектакль да опять с предложением руки и сердца полезет. Нет, Соболев был, конечно, мужчина видный, но слишком уж обидчивый. Да и потом, не любила его Варя. Точнее, Варя-то Суворова, возможно, и питала к нему симпатию, но Вахшигюль-ханым уже твердо знала, с кем хочет связать свою жизнь.Когда приходил с визитами титулярный советник, Варя усиленно прикидывалась спящей. Он, как видно, столь явной лжи не верил, а потому громко говорил, и говорил долго, так, что иногда голову девушке приходилось накрывать подушкой. Один раз Эраст Петрович принес ей цветы. Странно выглядел он с букетом, но барышня была тронута?— решила на тот раз послушать все Фандоринские доводы, а заодно попытаться выяснить, как из этого дома можно выбраться и куда. Советник эту хитрость раскусил, и через некоторое время свел все разговоры к обсуждению погоды и психологического состояния бывшей невесты шифровальщика. Варя предпочла обидеться.Что же касается вышеупомянутого шифровальщика, то он никогда не входил?— топтался на пороге, а потом убегал, будто боялся забывшей его Варвары Андреевны. Барышне горько было смотреть на его стенания, и пришло ей в голову написать Яблокову объяснительное письмо, в котором она раскаивалась в своем равнодушии и просила как можно скорее ее забыть. Предполагалось вручить это письмо Пете, когда тот в очередной раз немым стражем прильнет к ее двери, но, когда Варвара Андреевна дописывала последнюю строчку, в комнату как раз заявился Фандорин с охапкой клементин, и послание пришлось прямо на месте съесть.Каждое посещение, в то или иное время, приходилось прерывать по причине очередного неприятного приступа. Сотрясение, так до конца и не прошедшее, в высшей степени мешало барышне существовать. В глазах теперь темнело меньше, но тошнота и постоянный вкус желчи во рту почти не проходили, отчего и цвет лица от и так переставшей нормально питаться барышни приобрел зеленовато-сизый оттенок. Про травму головы Варвара Андреевна никому ничего не сказала, а от того медицинские сестры, присматривавшие за ней и ставшие свидетелями частых изменений в самочувстии, сделали соответствующие выводы.—?Нельзя брюхатую с мужем разлучать! —?вопили они, повисая на шее Эраста Петровича,?— дитятку плохо!У того от подобных заявлений, казалось, седых волос на висках стало вдвое больше.Самозародившаяся легенда Вареньке была невероятно на руку. Теперь от поездки в Петербург была одна, но неопровежимая отговорка: "я не могу, я в положении!". Узнав об этом, несчастный Соболев слег с лихорадкой и вновь пропустил свой поезд до российской столицы.По правде сказать, и саму Варвару Андреевну эта ложь несколько пугала. Несколько раз в ночи она вскакивала от болей в животе, подбегала к зеркалу и судорожно затягивала на себе единственный свой корсет, проверяя, не стал ли он сидеть туже. Конечно, за такой короткий срок и при истинной беременности ничего бы не случилось, но нервное состояние Вари, изрядно пострадавшее, стремительно давало сбой. После трех таких ночей барышня слегла с лихорадкой: ей было не столько плохо, сколько невыносимо грустно. Судя по всему, Анвар еще не догадался искать ее здесь, в Султан-капусэ, но он должен был знать о расположении штаба русского командования. Соответственно, он еще даже не начинал искать ее. Но, как ни странно, ненависти Варя совсем не испытывала. Наоборот, ей еще больше хотелось видеть Анвара, говорить с ним, слушать, только бы он не отрекался от своих слов по отношению к ней. Медсестры рассказывали, что в бреду она кричала его имя, и от этого Варе становилось еще более тоскливо.Она не знала, сколько прошло дней после ее принудительного спасения, но в какой-то момент не осталось в штабе людей, изъявляющих желание посетить ее временную обитель. Соболев дождался своего поезда и уехал, так и не попрощавшись с несчастной барышней. Фандорин, занятый очередным загадочным делом, томился меланхолией теперь где-то в Москве, но он хотя бы принес ей в знак прощания очередной небогатый букет. Девица (каковой она все-таки еще оставалась) Суворова была общим медсовещанием признана пострадавшей от амнезии с легкими отклонениями в психике, так что и доктора в скором времени отстали от нее со своими каплями и записными книжками. Единственными, кто теперь сидел у ее постели исправно два раза в день, были сестры милосердия, но они невероятно докучали барышне своими сказками про деторождение и расспросами об иноземном муже.Обычным серым вечером Варвра Андреевна сидела на кровати и строчила от скуки длинное письмо, в котором всё же решалась объяснить родителям свое поведение, а заодно спросить у матери совета, как вести хозяйство. По избавлению от внезапно образовавшейся Султан-капусейской клетки барышня собиралась решительно взяться за устройство быта ее прекрасного начальника.За дверью раздался стук, и Варенька по привычке сунула письмо меж подушек. Затем прислушалась: стучали не сестры. Это были нервные, испуганные движения, совершаемые не из вежливости, а действительно допускавшие того, что стоявшего за дверью могут не пустить.—?Открыто,?— сказала Варя и прикрылась одеялом до груди.К ее большому удивлению, в комнату, переминаясь с ноги на ногу, вошел шифровальщик Яблоков.—?Здраствуй, Варенька,?— отозвался он, и девушка ужаснулась от того, насколько постарел ее отставленный жених: глаза сощурились, а очаровательный пушок, который он небрежно сбривал только с подбородка, исчез ныне со всего его лица. Щеки Пети втянулись, из-за чего лицо его приняло несколько треугольную форму. Очки в шесть диоптрий он сдвинул к горбинке на носу.Однако при всем при этом выглядел господин Яблоков вполне бодрым, если не сказать воодушевленным.—?Добрый день,?— сказала девушка, вовремя вспомнив про липовую амнезию.—?Да полно, душа моя, здесь больше нет Эраста Петровича.—?О чем вы? —?Варя удивилась.—?Я же вижу: ты все помнишь. И меня помнишь, и Фандорина, и даже Соболева помнишь.Нервно сглотнув, барышня спросила:—?Что же меня выдало?—?Взгляд,?— шепнул Яблоков,?— я даже со своим куриным зрением сумел рассмотреть, как ты боялась в своем обмане запутаться. Я же тебя как облупленную знаю, Варенька.Девушка смахнула слезинку с кончика ресниц: мальчик, каким она знала Яблокова, стал совсем взрослым.—?А еще я понял, Варенька, очень многое. Я когда в палату прибежал, то сразу к тебе метнулся. Думал, и вправду не узнала, но нет, сразу понял, что ты меня уже не любишь.—?Петя, я... —?захотела было оправдаться барышня, но Яблоков перебил её:—?Нет, пожалуйста, не обижайся! Я сам страдал недолго. Ведь нет смысла страдать от чувств, которых больше нету, это лишено всякого смысла! Конечно, было горько… Но теперь я и вправду должен тебя отпустить. Скажи только…—?Что?.. —?Варя побледнела.—?Ты действительно в положении? Или придумала все, лишь бы со мной не ехать?Девушка промолчала. Ей было стыдно.—?Значит, придумала,?— Петя облегченно улыбнулся,?— но что же тогда из всего того, что ты говорила здесь, правда?И расстроганная Варвара Андреевна рассказала ему все. Про бегство и про пашу, про рахат лукум и саз, про Розафу и ее жестокое убийство, про то, как убежала, а потом ударилась головой об острый камень.—?Так это не он тебя так? —?спросил Петя, указывая на Варино ухо. Называть турка по имени шифровальщик не решался,?— что же, хоть в одном перестану его упрекать.Упомянула Варя и бал, на котором познакомилась с Мурадом Пятым, и Фандорина поругала отчасти, но, вспомнив, кому он ее вез, несколько сникла.—?А сейчас голова у тебя не болит?—?Кажется, прошла. По крайней мере, я хорошо тебя вижу.—?Я крайне счастлив,?— Петя взял ее за руку,?— одного только, Варенька, понять не могу. За что же ты так хочешь быть с ним? Он ведь враг твоей страны!—?Да он знаешь какой! —?воскликнула Варя,?— он хоть и тиран отчасти, но нежный, трепетный, он чтит традиции и уважает интересы других стран! Вот встретишь его, не знаю, на скамейке в парке, например, или на приеме, и никогда не скажешь, что он мог бы хоть кого-то пальцем тронуть! Хотя, нет, не до такой степени. Ты бы видел, как он вмазал одному типу, который меня добивался! Собственно, добиваться?— это не то слово… Но не важно! Но в нем так много слабого! Он пропадет без меня, я точно знаю!..—?Ты любишь его? —?резко оборвал пламенный монолог Яблоков, глядя Варе в глаза. Та с минуту молчала, и потом коротко, смущенно кивнула головой.—?Ясно,?— Петя отпустил ее руку,?— теперь я действительно убежден.—?Петенька, прекрати,?— постаралась улыбнулся Варя,?— как там у Пушкина? ?Я вас люблю любовью брата, а может быть еще нежней?!—?Я верю,?— он улыбнулся в ответ,?— но я вижу, что тебе со мной быть в тягость. Ты даже разговариваешь, опустив глаза.Барышня промолчала.—?Знаешь, внизу многое говорили, пока ты лежала здесь… —?начал он, отвернувшись,?— ?Какой позор для семьи адвоката Суворова! Какой позор для России!?. Я так не думал, не печалься. Но я все-таки не могу понять, почему ты так любишь его.—?Наверное, так надо,?— сказала Варя, и Петя тут же с ней согласился. Его в недавнем прошлом невеста всегда лучше знала, как надо.—?И, я так понимаю, поедешь ли ты со мной в Петербург, спрашивать бесполезно?Дождавшись утвердительного кивка, Яблоков продолжил.—?Я люблю тебя, Варя, люблю, как никто и никогда, возможно не полюбит, и потому даю тебе право выбрать. Раз ты выбираешь турецкого шпиона, я помогу тебе. Есть у тебя вещи?Барышня оглядела комнату.—?Только бальное платье.—?Хорошо,?— Петя встал,?— я подожду снаружи. Возьми все, что тебе нужно. Я посажу тебя в экипаж до Константинополя. Не волнуйся, никто не узнает. Варя признательно кивнула в ответ.?Что это со мной, право??,?— спросила себя Варенька, когда шифровальщик ушел,?— ?Что это я так разволновалась? Чего мне бояться? Разве произошло что-нибудь такое, от чего при встрече с Анваром пришлось бы краснеть? Нет! В таком случае нечего и волноваться!?. Петя, высокий, немного похудевший, но как и прежде с мягкой улыбкой на лице, встречал ее у двери. Рубашка все также болталась по бокам, но Варя больше не находила это забавным. Она почему-то была твердо уверена, что теперь Петя Яблоков сам знает, когда ее нужно подвязать ремнем. Варя испытывала глубокую жалость и в то же время странно обостренный интерес к этому молодому человеку, о котором давно не вспоминала, и с некоторым удивлением отметила про себя, что вовсе не забыла его. Но любовь ее к Пете была настолько светлой и чистой, что больше не могла быть целью для чего-то высокого. Он был для нее долгое время опорой, большим ребенком и добрым братом, но дьявол, который сидит в душе каждого человека, не распалял Варину страсть в его присутствии. С ним без страха можно было бы прожить всю жизнь, но не испытать ни искры огня, которого Варе так не хватало в последнее время.Наконец, пара вышла из здания. У ворот ждала деревянная повозка с высокими бортами и навесом, скрывающим от взглядов любопытных пустые аптекарские бутыли. Петя подсадил барышню на ступеньку. Они поцеловались.—?У меня к тебе еще одна просьба,?— улыбнулась Варя, крепко пожимая Яблокову руку,?— как доберешься до Петербурга, зайди к моим родителям. Скажи, что у меня все хорошо, что я счастлива, опиши в двух словах суть дела, а лучше отдай мое письмо! Куда же я его задевала… —?барышня порылась в карманах,?— вот! Вспомнила! Пойдешь в мою комнату, оно меж подушек лежит. Пусть мама с папой не волнуются. И ты не волнуйся, я тебе писать буду! А ты тоже мне пиши, буду знать, как мой родной Петечка Яблоков поживает!Он что-то кричал ей вслед про плед и термическую флягу, но Варя не слушала. Она издали любовалась тонким мужским силуэтом, неказистым и смешным на первый взгляд, но она-то знала, сколько пришлось пройти этому субтильному, поздно повзрослевшему юноше, чтобы произнести три, возможно, самых важных слова в его жизни: Я отпускаю тебя.