Последние приготовления (1/1)

Охотник не торопясь шел через двор Пале-Кардиналя, читая на ходу старенький польский бестиарий, когда вдруг услышал позади себя частый хруст гравия и оклик:- Господин Ван Хельсинг!.. Господин Ван Хельсинг, подождите минуточку!..Охотник обернулся: к нему торопливо приближался мужчина лет пятидесяти, одетый в мешковатую сутану и серый плащ. Ван Хельсинг сразу же узнал в нем капуцина, который встретился ему с графом в день приезда.Догнав, наконец, Охотника, монах спросил, тяжело дыша:- Господин Ван Хельсинг… Как хорошо, что я вас встретил… Скажите… могу ли я спросить вас кое о чем? - Да, конечно, - ответил Охотник, закрывая книгу. Весь его вид сейчас выражал искреннюю готовность выслушать. - Мой вопрос может показаться вам несколько бестактным, но… Скажите, действительно ли так необходимо присутствие Его Преосвященства?- Вы имеете в виду…- Да, предстоящую поездку. - А почему вы так интересуетесь этим? - Ван Хельсинг недоверчиво прищурился.- Дело в том, что я - отец Жозеф... Я служу в качестве начальника канцелярии господина кардинала и являюсь одним из его помощников. Сейчас под его диктовку я составлял тот документ… Понимаете, господин кардинал чрезвычайно важная персона, на нем держится вся политика Франции, все государство. Если с ним что-то случится… Ван Хельсинг внимательно посмотрел на монаха. Слабо верилось, что отца Жозефа в первую очередь беспокоит политическая обстановка Франции. Несомненно, у капуцина были какие-то корыстные интересы, заставлявшие его бояться гибели Ришелье, но здесь было и нечто другое... Что-то, что проявлялось и в поведении Рошфора... Ван Хельсинг вдруг отчетливо осознал, что они оба искренне переживали за своего покровителя, к которому были привязаны, хотя и скрывали это.- К сожалению, без господина герцога мы никак не сможем обойтись, - ответил Охотник и тут же добавил, опережая вопрос отца Жозефа. – Но я и господин граф сделаем все возможное, чтобы уберечь его от смерти.- Хорошо... Спасибо. Только... не говорите, пожалуйста, Его Преосвященству, что я вас об этом спрашивал... Монах с надеждой взглянул на собеседника и, не желая больше задерживать его, неловко поклонился и поспешил дальше. Ван Хельсинг вновь раскрыл книгу.***Граф сидел в кресле посреди кабинета Ришелье, когда поймал себя на мысли, что они как будто и не расходились со вчерашнего вечера. Все так же горел камин, подрагивали огоньки свечей, порождая причудливую игру теней, а в черных квадратиках окон царил густой мрак. Казалось, что реальный мир существует только в границах кардинальского кабинета, в этом островке теплого света и что за его пределами начинается небытие, поглощающее в своих холодных объятиях каждого, кто рискнет выйти ему навстречу.Ришелье сидел в кресле за письменным столом и нежно гладил огромного черного кота, мирно дремавшего у него на коленях. Лицо первого министра было задумчивым, а взгляд был устремлен куда-то в пространство, отчего серые глаза казались пустыми и безжизненными. Ван Хельсинг стоял рядом с большим свитком в руках, изучая текст восстановления Жака де Моле в церкви. - Это полный документ?- Да, он составлен по всем правилам. Охотник свернул бумагу и протянул ее кардиналу. Текст был довольно длинным, а значит им понадобится больше сил и времени, чтобы одолеть чудовище. Ришелье пододвинул к Ван Хельсингу два запечатанных конверта:- Так как исход нашей "поездки" не известен, я решил принять меры предосторожности. Каждый из вас должен взять с собой вот этот конверт, который в случае моей гибели поможет вам избежать Бастилии и смертной казни. Здесь содержатся бумаги, которые будут свидетельствовать о вашей непричастности к моей смерти. Ван Хельсинг с серьезным видом кивнул, взял конверты и передал один из них Рошфору. Кардинал, все также продолжая гладить Люцифера, спокойно произнес:- Ну что ж... Мы готовы к "путешествию". Завтра, на рассвете мы покинем Париж и уже к вечеру прибудем в Понтуаз. А пока, я думаю, каждому из нас стоит подготовиться к противостоянию, исход которого известен одному лишь Богу. ***Ван Хельсинг бесцельно прошелся по комнате. В Пале-Кардинале ему выделили кабинет, спальню и гостиную в крыле, где располагались апартаменты для гостей кардинала, но Охотник, который не привык к роскоши и оседлой жизни, дальше спальни не заходил.Сделав еще один круг по комнате, он взял в руки бестиарий, который начал читать днем и открыл его. Просмотрев несколько страниц, Ван Хельсинг понял, что ему не хочется читать, поэтому отложил книгу и подошел к окну. Спальня выходила на южную сторону и днем из нее можно было разглядеть кусочек кардинальского сада, который был великолепен даже зимой. Сейчас, в половину второго ночи, из окна был виден только свет факелов, горевших вдалеке на охранных постах. Ван Хельсинг испытывал странное ощущение всепоглощающей скуки, которая одолевает человека, находящегося в ожидании какого-то важного события. Время тянулось бесконечно медленно. Охотник больше всего на свете сейчас хотел бы наступления рассвета, когда они трое отправятся в путь. Он находился в томительном ожидании важной схватки, которая обещала быть очень непростой. Чтобы хоть как-нибудь скоротать время, Охотник достал свой серебряный меч, сел на пол прямо посреди комнаты и принялся бережно полировать клинок. ***Рошфор сидел на кровати в своей комнате и с некоторым сожалением думал о том, что ему незачем готовиться к поездке. У него нет имущества, которое он мог бы кому-нибудь завещать, нет близких, которым нужно было написать. В случае гибели, о нем никто и не вспомнит...Граф не был сентиментальным человеком. Он редко думал о своем одиночестве, но сейчас, дожидаясь утра, Рошфор явственно ощутил какую-то пустоту. Он одинок и никому не нужен. Хотя, может быть, это и к лучшему... Его гибель не принесет никому слез и страданий.Чувство одиночество в душе графа странным образом переплеталось с каким-то беспокойным нетерпением, которое возникает перед важным событием. Возбуждение, время от времени огнем пробегавшее по венам Рошфора, не имело ничего общего со страхом: это была взвинчивающая эйфория, обострявшая чувства.Поскорее бы утро... Поскорее бы отправиться в путь...***Ришелье еще раз пробежал глазами по тексту завещания и запечатал его в конверт. Перед отъездом нужно было составить несколько бумаг, в которых были бы все необходимые распоряжения на случай его гибели. Кроме завещания, он составил личное письмо Людовику, в котором объяснял произошедшее и просил не оставить его семью без королевской милости. В нескольких других пакетах содержались приказы служебного характера. Оставалось последнее, самое трудное письмо...Кардинал взял чистый лист бумаги, перо и остановился в нерешительности. Писать или не писать... Он не видел Анну с той самой встречи, которая состоялась почти два месяца назад. Королева не дала ясного ответа на его признание, так что их нынешние отношения находились в состоянии неопределенности. Сейчас ему бы очень хотелось написать ей тайное письмо, но… Ришелье было очень трудно даже писать о своей любви.Но она получит его, если я погибну, а значит, мне уже будет все равно… Зато Анна будет знать, как я любил ее…Обретя уверенность (хотя и не совсем твердую) в правильности своего поступка, Его Преосвященство обмакнул перо в чернила и принялся писать. Он долго подбирал слова, пытаясь как можно точнее выразить все то, что он чувствует. Спустя две четверти часа он, наконец, закончил.Нужно было еще раз перечитать письмо, но Ришелье медлил, оттягивал момент прочтения. Он ощущал облегчение от того, что, наконец, решился написать, смог исторгнуть из души все те чувства, которые так долго томили и терзали его, но, в то же время, кардинал испытывал какую-то неловкость за свою любовь. Его Преосвященство от природы был очень замкнутым человеком, так что любая необходимость выражать свои добрые чувства порождала в нем болезненное ощущение тревоги и стыда. Вот и сейчас ему казалось глупым писать это письмо. Эти слова, это признание… Чушь, глупость… Но ведь именно эта ?глупость? будет последней возможностью для него выразить всю свою любовь. Пусть даже посмертно.Набравшись сил, кардинал еще раз перечитал текст:Ваше Величество!Если Вы держите сейчас в своих прелестных руках это письмо, значит меня уже нет в живых. Всю жизнь я был преданным слугой короля и всей Франции, но мне всегда хотелось быть для Вас кем-то большим, чем просто первым министром. Сейчас, когда душа моя принадлежит иному миру, я могу открыто сказать: я любил Вас, любил всей душой.Безмерное восхищение Вашими добродетелям и блистательной красотой сделали из меня раба сердечной привязанности к Вашему Величеству. Я не мог и не умел выразить Вам свои чувства. Вы - королева Франции, а я - всего лишь министр, Ваш преданный слуга. Не знаю, опечалит ли Ваше Величество моя гибель или нет, но мне бы хотелось, чтобы Вы знали: умирая, я думал исключительно о Вас. Последние мгновения моей жизни были озарены мыслью о том, что я смог послужить Вам, доказать свою преданность. Иной смерти, кроме как во имя Вашего благополучия, я и не смел бы пожелать. Высшей наградой для меня является мысль, что Вы, в конце концов вновь обретете спокойствие и счастье.Прощайте. Пусть Ваше правление ознаменуется великими свершениями, а Ваша жизнь будет проходить под сенью божьего благословения.Любящий Вас, Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье.P.S. Примите от меня вот эту вещь. Надеюсь, что она будет напоминать Вам в минуты печали и одиночества о человеке, который горячо и преданно любил Вас при жизни и продолжает любить на небесах.Кардинал ослабил шнуровку рубашки и снял с шеи небольшой рубиновый нательный крест на тонкой золотой цепочке, который всю жизнь носил, не снимая. Для Ришелье он был не просто религиозным атрибутом, а талисманом, который очень часто придавал ему уверенности. Этот крест был подарен будущему первому министру в день крещения маршалом Арманом де Гонто-Бироном, ставшим его крестным отцом.Кардинал бережно вложил письмо и крест в конверт, а затем запечатал его. Теплый запах сургуча успокоительно подействовал на Его Преосвященство.Часы пробили два часа ночи.Ришелье знал, что не сможет уснуть в эту ночь, и, так как до рассвета оставалось еще много времени, кардинал взял небольшой подсвечник, и темными коридорами направился вглубь дворца. Вскоре он вошел в небольшую часовню Пале-Кардиналя. Здесь было темно и совершенно тихо. В прохладном воздухе витал еле слышный запах ладана. Окна время от времени вспыхивали приглушенным лунным светом, тускло освещавшим помещение часовни.Ришелье поставил подсвечник на мраморную ступеньку и встал на колени перед алтарем. Склонив голову к сложенным вместе ладоням рук, кардинал погрузился в молитву. Тонкие бледные губы беззвучно произносили хорошо знакомый латинский текст, но мысли кардинала неудержимо устремлялись к образу Анны Австрийской.