Is it really time to die? (1/1)

Мы должны знать, что те, кто с нами, кого мы любим, ускользают от нас.Н. МакКлин.Все произошло до невозможного быстро и до банального глупо. Столкновение двух машин, которые затем, сцепившись, вылетели на тротуар. Невероятный по своей силе удар. Феличиано было даже не больно, он только чувствовал, как с каждой секундой его тело покидало тепло. Вместе с кровью, наверное. Смерть застала итальянца врасплох, но страх все не приходил. Кто-то крепко сжимал его руку, но Феличиано почти ничего не видел. Только перед тем, как жизнь окончательно угасла, его взгляд прояснился, и он смог увидеть прямо над собой испуганные, потемневшие, наполненные слезами рубиновые глаза.И казалось бы, все. Конец, темнота, пустота. Но Феличиано, словно сторонний наблюдатель, видел грустные лица; видел, как навзрыд рыдает брат в крепких объятиях надежных рук Антонио; видел застывшее, лишенное каких либо эмоций лицо Кику; видел, как умер как личность Гилберт. Он видел Людвига, убитого горем, обманутого и узнавшего об этом обмане от брата, метавшегося в бреду, вызванном наполовину алкогольными парами, наполовину случившейся потерей. Было поздно что-либо менять. Было уже никому не помочь.Феличиано видел застывшего на краю крыши высотки Гилберта. Он знал, что произойдет, но помочь не мог. Не успел и Людвиг. Падение? Полет? Удар…

***Содрогнувшись всем телом, Феличиано резко распахнул глаза, зажимая рот ладонями. Он задыхался, дрожал, но не смел и вздохнуть, боясь разрыдаться или закричать. Была еще глубокая ночь, темное небо выглядело пустым – ни одной звезды, все затянуто низкими тучами. Замерший на простыне итальянец чувствовал, как по его лицу текут слезы, слышал, как тихо и размеренно дышит рядом Гилберт. Значит, это всего лишь сон…Прошло довольно много времени, прежде чем Феличиано смог кое-как взять себя в руки. Его все еще сотрясала крупная нервная дрожь – итальянец от природы был крайне впечатлительной натурой. Каким образом он смог выбраться из постели, не потревожив спящего Гилберта, он сам не понимал, не обратил на это внимания. Добравшись до кухни, Феличиано, расплескав воду, выпил таблетку успокоительного и теперь сидел на табурете, в отчаянии обхватив голову руками. В эту ночь он больше не мог заснуть.

***До возвращения Людвига оставалось четыре дня. И Гилберт видел, как тает на его глазах Феличиано, медленно, неуловимо, будто зажженная и забытая свеча. Он был по-прежнему нежен, ласков, но теперь как никогда сильно их построенная на горе любовь была похожа на каштановый мед – сладкий, но оставляющий горькое послевкусие. С этим ничего нельзя было поделать. Прусс чувствовал, что теряет любимого, что он ускользает из его рук, словно песок, словно вода. Час за часом, секунда за секундой итальянцу становилось все трудней улыбаться искренне и открыто, Гилберт это замечал. Феличиано мало ел, перестал спать, бледнел и чах. Странная хандра навалилась на него. И Гилберту было порой страшно, когда он понимал, насколько различаются Феличиано, что был так безоблачно счастлив пару недель назад, и Феличиано, что бесшумно скользил по дому, будто бледная тень, напряженный, безмолвный, встревоженный.

Нервы прусса еще выдерживали, хотя и он устал безумно. Он все еще пытался расшевелить Феличиано, иногда это получалось, и на пару часов итальянец становился прежним. Но еще печальнее были его глаза потом, еще более тяжелым молчание.

Самым страшным было то, что Гилберт не мог понять, отчего именно угасает Феличиано. Либо от стыда перед Людвигом – чистая душа (а прусс считал ее именно чистой, несмотря на измену, в которой винил только себя) итальянца вряд ли могла вынести такое бремя. Либо от осознания скорой разлуки с любимым (Феличиано еще ни разу не произнес признания, но Гилберт продолжал слепо верить) человеком.

***Было довольно прохладно, небо затянуло низкими пепельными тучами, грозил пойти мелкий дождик. Гилберт и Феличиано последний раз перед отъездом, запланированным на следующий день, пошли прогуляться по улицам итальянского города. Были как раз те часы, когда итальянец был весел, он крепко сжимал ладонь прусса в своих, почти повиснув на нем, что неимоверно радовало Гилберта. Они снова болтали о всякой ерунде, создав свое личное, только для них двоих пространство. И обычно все для них уходило на второй план, но в этот раз, услышав надрывный писк тормозов, Феличиано вздрогнул и с силой сжал руку Гилберта.

Все, что происходило, было очень похоже на сон. Столкнулись две машины, сцепились, их потащило на тротуар, прямо туда, где замерли прусс и итальянец. Люди, что шли по тому же тротуару, бросили врассыпную, спасая свои жизни, а Феличиано не мог и пошевелиться, широко распахнутыми глазами глядя на приближающуюся к ним массу покореженного металла. Он даже не слышал, как тщетно пытается докричаться до него Гилберт. Прусс, бросив попытки, легко подхватил впавшего в ступор итальянца на руки и бросился в сторону. Как раз вовремя. Машины впечатались в стену. Вызвали скорую. Гилберт немного удивленно смотрел на потерявшего сознание Феличиано, крепко прижимая его к себе.

***- Гило…Пальцы Гилберта, нежно перебирающие каштановые волосы, на мгновение замерли, но потом продолжили медленно касаться их. У Феличиано был хриплый, уставший голос, жар спал всего полчаса назад. Итальянец теперь плотно закутался в одеяло, устроив голову на коленях прусса.

- М?- Мне приснился сон, – остановившимся взглядом глядя в стену, начал Феличиано. – В этом сне я умер. Все случилось так, как сегодня, только гораздо хуже. А потом умер ты. Покончил с собой, не справившись с болью.

Гилберт, не перебивая, слушал, только усмехнулся незаметно. Да, так бы и было. Ему и так осталось жить около четырех суток.

- Я видел, как все страдали – тихо продолжал итальянец. – Я видел Людвига. Он узнал о моей измене.- И что он сказал?

- Я… я не знаю. Я не помню его реакции. Или ее вообще не было во сне. Я не знаю, как он среагирует, что он скажет…Феличиано замолчал, а Гилберт напрягся, опустив ладонь на голову итальянца, изо всех сил стараясь сдерживать нервную дрожь в пальцах. Он чувствовал, что вот-вот Феличиано скажет то, ради чего затеял весь этот разговор. Итальянец дрожал и кусал губы. Наконец, он поднялся, поджимая под себя ноги и заворачиваясь в одеяло.- Мы должны расстаться, Гило. Я больше не могу его обманывать. Он меня любит, он все-таки меня любит. А я…Гилберт сжал плечи Феличиано сквозь одеяло, склонил голову. Не слышать всего этого, не видеть его глаз. Невыносимо… Больно…Итальянец замолчал. В горле встал горький ком, в груди похолодело. Он так много думал над всем этим, так долго продумывал этот разговор, но теперь, увидев склоненную жемчужную голову, он не могут выговорить ни слова. Хотелось только целовать эти волосы, вдыхать их запах. И плакать, потому что расставание равнялось смерти, а быть вместе они не могут.

Две прозрачные горячие капельки скользнули вниз по нежным щекам. Дрожащие пальцы обхватили бледное лицо Гилберта, немного приподнимая. Феличиано смотрел в глаза прусса со слезами в глазах, но с улыбкой, светлой, ласковой, печальной.- Гило, я… я люблю тебя. Слышишь? Я люблю тебя. Я должен был сказать это сразу, как только осознал, но я продолжал бороться с собой. А теперь… теперь уже все равно. Я люблю тебя. Люблю…Феличиано продолжал это шептать, даже когда горячие губы Гилберта уже касались его. Он не сопротивлялся этому поцелую, но в нем уже чувствовалась вся горечь расставания. Для них обоих разлука казалась смертью, но итальянец не мог просто так бросить Людвига, просто уйти, обманув и предав его. Сравнивая чувства, что он испытывал к нему, и чувства к Гилберту, Феличиано уже сомневался, что любил немца. Он был ему благодарен, да. Поэтому не сопротивлялся тогда поцелую Людвига. А потом он предложил итальянцу встречаться, но у него остался странный неприятный осадок, казалось, что немец делает это исключительно как… ну, как порядочный человек.

- Что ты будешь делать? – тихо спросил Гилберт, укачивая рыдающего Феличиано, будто ребенка.- Я не знаю, – всхлипывая, признался тот. – Я пока не могу от него уйти… Это… расплата.Прусс закусил губу.

- Мы будем видеться?- Я не знаю…- Феличиано…Наутро они уехали.***- Уже пора.- Уже?Было все еще темно – до рассвета оставался час. Подходила к концу их последняя ночь, которую они провели вместе. Гилберт вновь принялся жадно целовать обнаженное плечо Феличиано, который вздрагивал от каждого его прикосновения.- Гило… Гило, остановись. Уже пора. Иди, слышишь? – итальянцу с трудом давались эти слова, поэтому он говорил быстро и отрывисто, чтобы скрыть дрожь в голосе.

Прусс со вздохом выбрался из кровати, подобрал разбросанную по полу одежду и скрылся в ванной. Когда он оттуда вышел, Феличиано просто набросился на него, крепко обнимая и жадно, с отчаянием целуя. Расставание давалось им тяжело. У входной двери они задержались, замерев почти вплотную друг к другу и неотрывно глядя в глаза. Их последний поцелуй был полон горечи, отчаяния, любви и нежности.

-Уже пора умирать… Я люблю тебя, – не удержался Гилберт.- И я тебя… – едва слышно выдохнул Феличиано.После ухода любимого итальянец занял себя уборкой, но она отвлекла его совсем ненадолго. Когда с ней было покончено, Феличиано упал в кресло и замер, глубоко уйдя в себя. Он очнулся только тогда, когда распахнулась входная дверь.

Глубоко вдохнув, Феличиано изобразил на лице самую радостную и светлую улыбку, на которую был способен, и вышел встречать Людвига. В руках немца был букет из белых и красных роз.