37.8. (1/1)
Всякий, кто любит одиночество, либо - дикий зверь, либо - Господь Бог.
Ф. Бэкон.Людвиг в очередной раз перепроверил, все ли он взял. Чемоданы уже стояли в коридоре у двери, ключи от машины лежали в кармане пиджака. Солнце только поднималось из-за горизонта, а немец был уже давно на ногах – собран, причесан, одет. Осталось только галстук завязать…- Ты хотел уехать ?по делам? на полтора месяца, не попрощавшись со мной? – в рассветной тишине сонный голос Феличиано прозвучал отчетливо, и Людвиг обернулся.Итальянец стоял, привалившись плечом к дверному косяку, и трогательно протирал кулачками глаза. Он не выглядел выздоровевшим – на щеках все тот же болезненный румянец, на лбу крохотные, едва заметные капельки пота. Людвиг нахмурился.- Я не хотел будить тебя. Тебе все равно нужно быть в постели.- А я вот все равно встал, – заметил очевидное Феличиано и, подойдя к немцу и отводя его руки, быстро и ловко завязал галстук, с которым у Людвига в это утро никак не ладилось.Некоторое время они молчали, стоя почти вплотную друг к другу. Людвиг смотрел на макушку наклонившего голову Феличиано, а тот, легонько касаясь кончиками пальцев идеально выглаженной рубашки, вдыхал такой знакомый запах одеколона.- Ты будешь звонить? – наконец, нарушил тишину итальянец и, подняв голову, заглянул в глаза немца.- А ты будешь скучать? – задал встречный вопрос Людвиг, опуская ладони на талию Феличиано и привлекая его к себе.- Конечно.- Значит, я буду звонить.Феличиано, привстав на носочки, потянулся за поцелуем, который был ему охотно подарен Людвигом. После этой несомненно приятной процедуры итальянец помог немцу надеть пиджак, поправил ему галстук и проводил до дверей.
- С богом… – тихо шепнул Феличиано, прежде чем дверь за Людвигом закрылась.Итальянец уже не смотрел, как любимый садится в машину. Он стоял, привалившись спиной к двери, и вернулся в постель только тогда, когда машина выехала со двора и последний отголосок моторного шума растаял в воздухе.***Феличиано терпеть не мог одиночества. Самыми тяжелыми для него оказались первые двое суток. Тишина в огромном особняке угнетала. Температура спала, и нужно было чем-то заняться. Половину первого дня итальянец потратил на то, что перемыл кухню под песни Тото Кутуньо. Потом около четырех часов рисовал пейзаж, сидя в тени деревьев за домом и слушая Баха. Вечером он разгребал просто грандиозные завалы в своей комнате, подпевая Андреа Бочелли. Уснул около полуночи как убитый.
На следующий день Феличиано врубил в доме Раммштайн так, что на улице было слышно, и принялся за уборку в гостиной. Первый дверной звонок он естественно не различил за рычанием солиста, но зато когда надрывный звон разнесся по всему дому в перерыве между песнями, итальянец даже подскочил. Оставив музыку как есть, он ринулся открывать дверь, гадая, кого принесло так нежданно-негаданно.
Когда дверь распахнулась, Феличиано встретили широкая ослепительная улыбка во все 32 зуба и по обыкновению прищуренные рубиновые глаза.- Хороша музычка играет! – прямо с порога похвалил Гилберт.- Гило! – расцвел итальянец, посторонившись и пропуская гостя в прихожую.Да, именно так – просто ?Гило?. Между ними двумя установились на удивление теплые, дружеские отношения. Феличиано мог часами болтать с пруссом, которому нравилось быть для него просто Гило – а никаким не Великим. Вся его надменность, тщеславие исчезали, словно их и не было, стоило итальянцу обратиться к нему с улыбкой, Великий превращался в веселого и шумного парня с хулиганистыми повадками.- Чем обязан столь неожиданным визитом? – Феличиано был рад гостю, хоть так он переставал ощущать гнетущее одиночество и недосказанность.- Да я, собственно, к брату, – заявил Гилберт. – Вест дома?
- Он уехал. А ты не знал? – удивился итальянец.
- Нет. И надолго? – лицо прусса приняло встревоженное выражение.- На полтора месяца.Повисло неловкое молчание, заполненное песней ?Ohne Dich?. У Гилберта было откровенно разочарованное лицо, и Феличиано уцепился за последнюю надежду:- Останешься?***- Может быть, все-таки пива? – в очередной раз предложил Гилберт.Альбом Раммштайн играл с начала вот уже который раз, но они как-то мало обращали на это внимание. Уютно расположившись в чистой гостиной, друзья болтали ни о чем и обо всем одновременно, прусс много пил – пустые бутылки стояли на краю журнального столика и под ним тоже, а Феличиано только задумчиво жевал кое-какие простенькие закуски, приготовленные на скорую руку.- Я не пью пива, Гило, – в который раз произнес итальянец.
- А ради Людвига? – хитро прищурился прусс.На губах Феличиано появилась теплая улыбка, и Гилберт самодовольно улыбнулся.- Я слыхал, что у вас там срослось все, – будто бы равнодушно заметил он. – Давай, выкладывай.
- Ну а что выкладывать? – наивно переспросил итальянец. – Мы встречаемся, скоро будет уже три месяца как. И у нас все хорошо, дай бог каждому.
Гилберт присвистнул.- Очуметь! Видать, не врут языки, – он будто бы невзначай пододвинул бутылку с пивом поближе к Феличиано. – Давай-ка, надо все-таки выпить по этому поводу. Так что не отнекивайся, пьем за счастье! Давай!После этого тоста было уже не отвертеться, и итальянец все-таки сделал несколько глотков, немного поморщившись, но скорее по привычке, пиво оказалось не таким уж противным. Первый шаг – всегда самый тяжелый, но потом стало как-то легче, и вскоре итальянец осушил уже две бутылки, хотя до пива был не большой охотник.- Ты знаешь, Гило, – чуть захмелев, вдруг посерьезнел Феличиано. – Мне иногда кажется, что не все у нас так радужно и безоблачно, как может показаться на первый взгляд. Иногда я сомневаюсь, что люблю его, мне кажется, что это больше похоже на благодарность – он столько всего для меня сделал, помог, столько терпения и сил потратил на меня. В то же время, с его стороны это больше напоминает привычку заботиться обо мне. Он привык, что я верчусь рядом… но порой мне кажется, что работа для него куда важней меня. Он ведь уехал, когда у меня была температура под 38…- Еще пива? – вдруг перебил Гилберт.Он не сомневался, что у итальянца есть все основания так думать, но слушать это больше не мог. Не потому, что терпеть не мог нытья, а потому, что в душе дала свои ростки невольная надежда.- Давай! – безнадежно согласился Феличиано и отпил из протянутой открытой бутылки.- А у вас уже было? – задал мучающий его уже давно вопрос прусс.- Что было? – недопонял итальянец.- Совсем опьянел, что ли? – усмехнулся Гилберт. – Вы уже спали вместе?Феличиано вдруг заметно погрустнел и даже бутылку отставил.- Нет… Один раз как-то завязалось, но Людвиг остановился и сказал, что еще не готов. Вот так-то…- Да… – многозначительно протянул прусс. – Не дело это.Итальянец вдруг заглянул ему в глаза каким-то не то отчаянным, не то умоляющим взглядом. Казалось, он был готов расплакаться, и Гилберту на мгновение стало страшно.- А вдруг он считает меня непривлекательным? Несексуальным? Вдруг я его не возбуждаю?Пруссу вдруг стало жарко, алкоголь ударил в голову, в висках застучало. Он с трудом сглотнул, отрывая взгляд от стройной шейки итальянца.- А ты хотел секса? – не в тему спросил Гилберт.На щеках Феличиано появился легкий румянец.- Ну… да.Прусс внимательно вглядывался в его лицо.- А хочешь, я тебе помогу? Феличиано?Итальянец ничего не отвечал, пристально вглядываясь в лицо Гилберта и сосредоточенно хмурясь. И что он там увидел?- Земля вызывает Феличиано! – насмешливо, чтобы скрыть легкую тревогу, почти пропел Гилберт.- Гило, у тебя что – клыки? – будто очнувшись, поинтересовался итальянец.Он вдруг подался вперед, оказавшись совсем близко, и коснулся маленькими горячими пальчиками губ Гилберта.