Глава 12Дар смерти, часть 2. (Мураки) (1/1)

– Мураки? В кинотеатре случилось что-то нехорошее?Я осторожно помог Цузуки выйти из машины. Большие невинные глаза смотрели так вопросительно, так безобидно, что я едва не рассказал все. Но к чему ему знать о моих прошлых бедах? Сегодня и так было предостаточно всего. Со своими проблемами я разберусь сам.– Нет, – ответил я, приклеив к губам улыбку. – Я просто… устал от сражения с демоном. Не беспокойся, Цузуки-сан.Я очнулся в чрезвычайно элегантном фойе кинотеатра. Существо, которое было со мной в туалетной комнате, было так любезно выбросить наши вещи вместе со мной. Я поднял их и вышел. Цузуки был достаточно проницателен, чтобы понять – что-то не так, потому что я часто оглядывался и настаивал, чтобы мы поспешили.Теперь, вдали от кинотеатра, в гараже моего дома, мне стало легче. Я почувствовал себя в безопасности. Я упрямо решил, что уж остаток вечера нам не испортят. Это наше время – мое и Цузуки. Ночь принадлежит нам, и если кто-нибудь осмелится побеспокоить нас, будь то демон из ада или коммивояжер, я достану свою двустволку и пробью дыру в его чертовой голове.Все порядке, хоть я и немного взволнован встречей… с чем? Понятия не имею, что или кто встретился мне и спровоцировал ужасное видение. Из прошлого, которого не было. Подумаю об этом в другой раз, когда со мной не будет моего любимого шинигами. Кстати, в отличие от меня, он приободрился после разговора с сотрудником Общественной Безопасности.– Они сказали, что не сразу смогли попасть в кинотеатр, какая-то мощная сила блокировала дверь. Оказалось, это сложная Духовная Печать, которую демон связал с душой умершего смертного. Ее трудно удалить без ключа. Это такая точка, обычно она поблизости, с ней надо просто вступить в контакт. Думаю, они нашли ее, потому что двери просто распахнулись! Там много крови на стенах и на самой двери, но тел нет. Ни Пандоры, ни того ужасного болтуна, с которым мы боролись, никого. Это означает, что Пандора может быть жив, правда? Если тело так и не найдут, есть шанс, что он будет в порядке!Мне не хотелось говорить, что это маловероятно, учитывая количество крови, которое потерял ребенок, и силу гнева демона. Пока Цузуки надеется, он счастлив. И значит, счастлив и я – ведь он не будет пребывать в унынии, страхе и депрессии. По дороге домой он так прижимал к себе подарки мальчишки, словно это могло залечить полученные тем травмы.– Ты в порядке… Я просто знаю это, – слышал я его шепот. Я же просто смотрел вперед, не пытаясь его разубеждать.Я запер машину и открыл боковую дверь гаража, ведущую в дом. Включая по пути свет, мы поднялись по покрытой ковром лестнице в холл, а потом в гостиную. Экономка приветствовала нас и забрала верхнюю одежду. Она не сказала ни слова об отсутствии рубашки, за что я был ей благодарен. – Если все в порядке… – я обернулся на неуверенный голос Цузуки; он неловко стоял в дверях, сунув руки в карманы. – Я хотел бы помыться перед ужином. На мне… кровь… я чувствую себя грязным. Чего бы я не дал, чтобы услышать такие слова в другом контексте. – Тогда надо искупаться, – сказал я, повел его в главную ванную и показал, где находятся полотенца и все прочее. Он, казалось, был удивлен тем, что я стою в дверях и не захожу вместе с ним.– Что ты хочешь принять, душ или ванну? – спросил я, обводя широким жестом помещение и игнорируя выражение его лица. Цузуки благодарно оглядел просторную ванную с душевой кабинкой и портативным спа в одном из углов. Обстановка была довольно аскетичной; всего две картины и никаких растений в горшках. Впрочем, отрицать ее элегантность было невозможно.Глаза Цузуки вопросительно остановились на мне.– Ты не собираешься мыться со мной? – он выглядел смущенным. – Я думал, ты захочешь раздеть меня в горячей ванне.Вот ведь. Какая уверенность в себе.Хотя сама идея была очень привлекательной, я не собирался заниматься любовью с Цузуки в спа. По крайней мере, не сейчас. Я хотел, чтобы это было как можно нежнее и совершеннее. Чтобы он наслаждался этим. Чтобы запомнил. И возвращался ко мне, чтобы снова и снова делить со мной это удовольствие. Не стоило смешивать это с мытьем. – Цузуки-сан, уверен, мне бы очень понравилось лежать с тобой в теплой воде, но тебе удобнее будет купаться в одиночестве, – я зашел и включил воду. Она стала наполнять ванну, поднимаясь все выше и выше. – Я могу принять душ в своей спальне. К тому времени, как ты выйдешь, я уже начну готовить ужин. Думаю, твой желудок уже заждался!В животе у Цузуки утвердительно заурчало, и шинигами растерянно потер его. Я тепло улыбнулся.– Хотя… если ты настаиваешь, мне совсем нетрудно…– Нет, нет, нет! Все в порядке! – воскликнул он, скрестив руки на груди, словно защищаясь от моих сексуальных поползновений. – Спасибо, Мураки. Я постараюсь недолго.– Не за что, – сказал я, думая, насколько было бы лучше обойтись без этого нелепого ложного милосердия. Долго мне еще разыгрывать буддийского монаха, пока Цузуки согласится наконец перейти грань… Хотелось топнуть ногой и заорать во все горло. Вот в таком настроении я оставил Цузуки купаться самостоятельно и отправился в свою ванную, где несколько дней назад я смыл воспоминания о ночных кошмарах шестнадцатилетней давности. *****Может, я не лучший повар на свете, но должен признаться – могу, если надо. Сегодня я решил приготовить ризотто с курицей и шоколадным соусом. Соус для моего сластены. Приняв душ, я надел удобные брюки и рубашку, потом спустился на кухню и достал все необходимое. Курица подрумянивалась на сковороде; я следил за ней и одновременно помешивал соус, когда Цузуки наконец вошел. А я было начал задаваться вопросом, не утонул ли он. Столько времени провести в горячей воде!– Наконец-то ваше величество соизволили появиться на кухне, – сказал я, глянул на него и на мгновение опешил. – Почему… это все еще на тебе?Отмывшись от крови ребенка, которая так беспокоила его всего час назад, здравомыслящий человек должен был переодеться в чистую одежду. Ничего подобного. Он снова натянул свой красивый, но забрызганный кровью костюм. По выражению его лица я понял, что он и сам не в восторге от этого.– Ну… а у меня был выбор? – безнадежно спросил он; длинная темная челка была растрепана. Глаза покраснели. Он явно плакал.Я подошел к нему и успокаивающе (надеюсь) сжал его плечо.– Ну-ну, Цузуки сан. Тебе следовало надеть что-нибудь из моего. Цузуки пожал плечами и скрестил руки. – Мне было неудобно брать что-нибудь из твоего гардероба без разрешения. Кроме того… ты немного крупнее меня. Не думаю, что твоя одежда подойдет. – Наверняка будет слишком свободно, но думаю, что сейчас не время переживать из-за таких мелочей, как аккуратность в одежде. Уже вечер. Главное, чтобы тебе было удобно, – я схватил его за руку и повел к гостиной, где горел огонь и было тепло. – Согрейся у камина, а я пока поищу тебе чистую одежду. Если захочешь выпить, слева винная стойка, а на полке ты найдешь все необходимое.– Спасибо, – тихо сказал он, обхватив себя руками. Плечи у него дрожали. Я наблюдал за ним куда ревностнее, чем за ризотто, пока он входил в гостиную и садился на кушетку из красного дерева. Подарки Пандоры он снова прижал к себе. Господь милосердный. Можно подумать, что мальчишка был его братом, а не наглым подонком, которого он встречал всего лишь один-два раза.Я еще раз тщательно перемешал соус и перевернул куриную грудку, прежде чем зашел в гардеробную. Мне очень хотелось принести Цузуки белое кимоно, которое было на мне в ночь нашего воссоединения. Просто ради удовольствия видеть его в столь легком одеянии. Однако Цузуки вряд ли это одобрит, ему нужно что-то теплое и удобное. Я перебрал одежду на деревянных плечиках и нашел самую маленькую свою рубашку с длинными рукавами и самые тесные брюки. Скорее всего, и это будет велико, но что поделаешь. По крайней мере, ему будет тепло.Я спустился в гостиную, осторожно перекинув одежду через левую руку. Цузуки сидел в углу дивана, поджав ноги под себя, как замерзший зверек в норке в самый холодный день зимы. Бокал для шампанского с длинной ножкой, уточняю: антикварный бокал для шампанского с длинной ножкой, полный красного вина, был зажат в его дрожащих пальцах. Я посмотрел на бутылку на столе. Он выбрал Шато Петрюс, возможно, самое редкое вино в моей коллекции. У меня возникло чувство, что он начинает пользоваться своим положением, и я был в восторге от этого.– Боюсь, это единственные вещи, которые могут тебе подойти, – извинился я, протягивая ему одежду. Цузуки кивнул и поставил бокал.– Все хорошо, спасибо, – он взял рубашку и брюки, положил их рядом с собой на подушку и начал расстегивать пуговицы. Я восхищенно наблюдал, как открываются все новые и новые участки загорелой кожи. Они молчаливо соблазняли меня, побуждая подойти ближе и попробовать восхитительное тело, которое они покрывали. Цузуки заметил, что я смотрю, и слегка покраснел. – Хм… Не мог бы ты оставить меня одного, чтобы я мог переодеться?Все во мне буквально кричало: ?НЕТ!?, но выбора не было. Приходилось уважать его просьбы, чтобы изменить к лучшему его мнение обо мне. Кроме того, надо было позаботиться о ризотто. – Конечно, Цузуки-сан, – я наклонил голову и повернулся на каблуках, направляясь на кухню. – Устраивайся поудобнее. Ужин скоро будет готов.Та еще была кулинарная задача, но я отлично справился в одиночку. Я немного беспокоился, стоило ли оставлять Цузуки наедине с бутылкой очень редкого, очень старого и очень крепкого вина, но поделать ничего не мог. Ризотто требует постоянного внимания – как новорожденный ребенок. И соус надо было постоянно помешивать особенным образом, чтобы он не подгорел. Я время от времени окликал Цузуки и на секунду заглядывал в гостиную, чтобы проверить уровень жидкости в бутылке. Он был все ниже, а в бокале – все выше и выше. Не знаю, сколько вина требуется шинигами, чтобы опьянеть, и влияют ли на этот процесс его исцеляющие способности. Только за ужином мне удалось конфисковать бутылку, за что я был награжден хмурым взглядом и ворчанием. Но потом он забыл о вине и похвалил мое ризотто, слизывая липкий шоколадный соус с пальцев, как ребенок тающее мороженое. Я был доволен этим кратким перемирием, зная, что долго оно не продлится. После ужина я загрузил тарелки в посудомоечную машину и вернулся в гостиную, чтобы допить остаток вина вместе, пока он не выпил все сам. Я радовался, что мне не пришлось просить Цузуки сесть рядом. Возможно, то было действие вина, но он не стеснялся сидеть так близко ко мне, что наши колени соприкасались. Отблески мерцающего огня танцевали на его лице; губы слегка отливали тем же оттенком фиолетового, что и его восхитительные глаза. Мы долго молчали. Молчание казалось естественным, словно мы были старыми друзьями и знали друг друга долгие годы. Я полностью владел собой, своими чувствами, эмоциями. Проклятие не беспокоило меня, и даже курить не хотелось.– Мураки, почему ты так разозлился на Пандору?Я поднял бровь. Цузуки пытливо смотрел на меня, водя пальцем по краю бокала. Его веки были полуопущены, словно он готов был уснуть у меня на коленях. – Когда он назвал тебя ?Кадзу?, ты, кажется, сильно расстроился. Ты так побледнел, что я думал, ты потеряешь сознание. А когда он сказал ?бутон розы?, ты действительно испугался! Что все это значит? Вы двое знакомы?Он наблюдательнее, чем я думал. Я надеялся отложить этот разговор, но Цузуки, кажется, осмелел под влиянием алкоголя и не позволит мне ускользнуть. Я вздохнул и сделал большой глоток. ?Нет. Я не знал мальчишку. Эти имена… только один человек называл меня так?, – думал я, поставив бокал; одну ногу я тоже поджал под себя. Опираясь на спинку дивана, я под прикрытием свесившихся волос разглядывал Цузуки. Как прекрасны его длинные ресницы и изгибы губ… К чему нам обсуждать давно забытые события прошлого, когда хотелось говорить только о его красоте? Он всегда так серьезен в моем присутствии… Надеюсь, это скоро изменится. Устал я от этих скучных банальных разговоров. – Этот мальчик, когда говорил этим своим ледяным тоном… напомнил мне одного человека. Но это неважно.– Может, важно. Кого он тебе напомнил?Это начинало мне надоедать. Я прищурился и посмотрел ему прямо в глаза.– Любовь моя, очевидно, ты любишь поговорить. Но мне больше нечего сказать. Я уже сказал, это неважно. Моя реакция была такой просто от неожиданности. Лучше скажи, что у тебя на уме? Вижу, ты ни на минуту не выпускаешь потрепанные вещицы, которые он тебе дал.Цузуки посмотрел на белый платок и потрепанную сову, и его глаза стали еще печальнее.– Почему бы не сказать мне, что напоминает тебе этот платок? – настаивал я, придвинувшись ближе еще на дюйм. Он немного отодвинулся. – Ты сказал, что он… – я сделал паузу, – точно такой.Его взгляд опустился еще ниже. Тихо-тихо, еле слышно прозвучал его голос. Мне пришлось наклониться, чтобы услышать слова. – Это была моя сестра. Она сделала мне носовой платок… точно такой, – он протянул мне его, будто ждал от меня подтверждения. Но я не мог его дать. Откуда мне было знать, как выглядел ее платок?Я положил руку поверх его руки и снова посмотрел ему прямо в глаза.– Это было очень давно, любовь моя. Вполне возможно, что кто-то другой сделал платок, очень похожий на тот, что сестра сделала для тебя. Он покачал головой, убежденный в обратном вопреки моей несокрушимой логике. Его спутанные каштановые волосы хлестали по лицу в такт словам, точно под порывами ледяного ветра.– Нет! Это не совпадение! Этот платок точно такой же! Точно!Я сжал его руку.– И что в этом ужасного, если даже это тот самый платок? Ребенок нашел его и сохранил. Конечно, это удивительное совпадение, но вряд ли стоит так расстраиваться. Кстати, когда ты его видел в последний раз? Ты помнишь?Голова его опустилась бы еще ниже, будь это физически возможно. Раздраженный его попытками спрятаться от меня, я взял его за подбородок, чтобы поднять вверх лицо. Этот жест понемногу становился привычным, будто красавчик Цузуки превратился в мою куклу. Слишком хорошо, чтобы стать реальностью. – Цузуки-сан? – мягко спросил я. Его нижняя губа дрожала. – Почему… ты дрожишь? Что случилось? Все не может быть так плохо, как ты думаешь, не так ли?– Я… – его голос дрожал так же сильно, как и тело. – Я в-вложил его ей в руки, когда ее хоронили… опускали в землю.Эти слова оглушили меня, буквально врезавшись в уши. Кто посмел отяготить душу моего возлюбленного подобным безумием? Даже я, придумавший множество жестоких уловок, которые использовал против него, неспособен на такое. Какие образы, должно быть, стояли у него перед глазами! Кто-то раскопал могилу его сестры, вскрыл гроб… вырвал платок из хрупких безжизненных рук… неудивительно, что он так расстроился!Мной овладели первобытные, собственнические инстинкты. Кто-то, кроме меня, пытался ранить душу моего любимого! Я не мог этого допустить. Я этого не позволю.– Цузуки-сан… постарайся не думать о худшем. Не позволяй этим мыслям овладеть тобой. Ты слышишь меня?Он зарыдал; я почти швырнул бокал, и вино пролилось на стол, как капли жертвенной крови. Обхватив его лицо обеими руками, я заставил его смотреть прямо на меня. Потом слегка тряхнул его, рискуя усугубить ситуацию и одновременно надеясь, что это выведет его из полного транса.– Не плачь. Послушай меня, Цузуки-сан! Не смей плакать из-за них! Не позволяй этому существу заставлять тебя плакать! Не позволяй ему взять верх над тобой!– Но… – всхлипнул он, и его лицо исказилось. – Но он знает! Он знает, что я сделал! Он знает о людях, которых я убил! Знает, что я… это я убил ее!Он с трудом выговаривал слова.Его сестра? Он убил собственную сестру? Что-то неправильное есть в этом. Этого я не ожидал от своего Цузуки. Он покончил с собой, это так, но я всегда считал его самоубийство результатом постепенно овладевшего им безумия. После того, как он потерял контроль над собой, и вырвавшийся из него поток энергии вызвал бойню почти сто лет назад. Страшную резню, вызванную смертью его сестры.Я опять слегка встряхнул его. – Убил ее? – спросил я осторожно и наклонился к нему. – Ты имеешь в виду ее болезнь? Она ведь умерла от болезни, не так ли? Ее звали Рука, да? В докладе, который я читал, говорилось, что Рука Цузуки умерла от болезни.Глаза Цузуки мигали от слез, и я подумал, что ничего более жалкого я никогда не видел. Казалось, он забыл, как говорить. Слова никак не могли родиться у него на губах, и он вынужден был сделать несколько попыток.– Я был той болезнью, – наконец настойчиво сказал он.Ох, так вот к чему это все. Это не было преднамеренным убийством, это было его очередным убеждением: ?Все, кто вокруг меня, страдают, потому что я ничего не стою, я плохой… и так далее. Прежде чем взять себя в руки, я забрал его бокал и поставил его в лужу вина на столе. Потом обнял его тонкое дрожащее тело. Он вздрогнул, когда я притянул его к себе, но потом расслабился с глубоким, тихим вздохом.– Ты поэтому так расстроился? – спросил я, закрыв глаза, чтобы сполна насладиться ощущением близости наших тел. – Итак… вот с чего все началось. Ты не смог спасти сестру. Она умерла от болезни, которую вызвал ты, потому что ты такой, какой есть. У тебя не было выбора – только сидеть и смотреть, как болезнь забирает ее. Сделать ты ничего не мог. Мог только смотреть, как она умирает.Слеза потекла по его лицу. Я почувствовал, как она упала мне на щеку, потом скользнула на губы, и я выпил его сладкое, неприкасаемое горе. Мы разделили эту слезу.?Вот почему тебе так больно. Ты не мог спасти тех, кого я убил. У тебя не было сил остановить болезнь сестры и меня, чтобы спасти жизни невинных. Должно быть, для тебя это гораздо ужаснее, чем я представлял?. Его руки обвились вокруг меня, нежнее, чем я заслужил, причинив ему столько зла. Стиснув мою рубашку, он уткнулся лицом в мое плечо. Вздрогнув всем телом, он заплакал.– Прости меня, – прошептал я, впервые в жизни имея в виду именно то, что сказал. Именно это. Не могу объяснить, почему, но я чувствовал раскаяние, будто это я виноват в страданиях, которые он перенес, наблюдая за тем, как уходит его сестра, и ничем не мог помочь. – Должно быть, любимый, ты воспринимал меня как свое наказание за смерть сестры. А теперь ты работаешь там, где все связано со смертью, и целую вечность будешь наблюдать за тем, как гибнут невинные. Как твоя сестра. Они умирают снова и снова на твоих глазах, и ты ничего не можешь с этим сделать. Это наказание за то, что ты есть, и за то, что ты сделал в тот вечер, отняв жизни многих. А мне выпало стать орудием этого наказания. Мне даровали жизнь именно для этого.Он рыдал, впиваясь ногтями в мою кожу. Обхватив его затылок, я прижал его лицо к своей груди. Стиснув зубы, я боролся с желанием закричать. Теперь я понял, что означает символическое переплетение нашей одежды и что собирается сделать наш враг. Цузуки поднял на меня глаза, безмолвно спрашивая о причине такой доброты с моей стороны. Я нежно похлопал его по макушке и встал. – У меня есть кое-что для тебя. Подожди минутку, пожалуйста. Цузуки кивнул, взял бокал и сделал очередной глоток. Я вернулся в спальню, и как только дверь закрылась за мной, от души ударил по комоду. Я был очень близок к тому, чтобы выйти из себя. Цузуки был пьян – рефлексы слабые, взгляд расфокусирован. Не это я планировал на сегодняшний вечер. Я не хотел заниматься с ним любовью под влиянием каких-либо стимуляторов. Я хотел, чтобы ему не в чем было меня упрекнуть потом, чтобы все случилось именно по его воле. Таким я не могу его принять – было бы разрушено все, над чем я так долго трудился. Глубоко вдохнув несколько раз, чтобы расслабиться, я взял подарок, который купил для него. Изящная коробочка из красного фетра выглядела элегантно. Я спустился обратно в гостиную и оглядел своего любимого. Между нами было примерно двенадцать футов. Невыносимо большое расстояние, все равно что тысяча миль. Цузуки потерянно смотрел на огонь. Я увидел, что у него перехватило дыхание; казалось, плавная волна прошла по мягкой упругой коже от шеи к плечам. Будто шевельнулась вуаль из золотистого шелка… Я сам едва не задохнулся от нахлынувших чувств. Я с трудом верил в происходящее – он так близко, совсем один, без надоедливого напарника или занудного секретаря. Не говоря уже о мелком блондинистом щенке, которого он тащил сегодня. Мое самое большое желание было прямо передо мной, во всем своем совершенстве, вызывая чувства, последствия которых даже я не мог предсказать. Я сделал шаг вперед, стараясь быть замеченным, и он повернулся ко мне лицом. Мои глаза устремились к его обнаженной груди; я улыбнулся, довольный тем, что слишком просторная для него одежда соскальзывает с него при каждом движении.Цузуки заметил мой взгляд и скромно застегнул рубашку, оставив расстегнутой только верхнюю пуговицу. Я был разочарован. – Было гораздо лучше, – заметил я с легкой, чуточку мстительной улыбкой, садясь рядом с ним на диван. Его глаза без особого успеха пытались сфокусироваться на мне; я взял его за подбородок и поднял его голову вверх – легко, словно голову куклы. – Ты слишком много выпил, – констатировал я.– Нет… не… – прошептал он, его дыхание было сладким от выпитого вина. Я вынул бокал из его руки и поставил на маленький столик. Затем обхватил его лицо обеими ладонями, поглаживая щеки большими пальцами. – Эта ночь должна была стать идеальной, – сообщил я, не позволяя себе даже намека на мои истинные чувства. Разочарование было слишком велико, почти невыносимо. – Я хотел уложить тебя возле огня и освободить от одежды, открыв бесценное сокровище, которым ты являешься. Скользнуть внутрь твоего тела и посмотреть тебе в глаза, чтобы увидеть, как ты улыбаешься, занимаясь любовью со мной… Я хотел, чтобы мы касались друг друга с той же страстью, которую испытали тогда, в машине… Я хотел… показать, как сильно я люблю тебя. И чтобы ты смог принять это без угрызений совести. Я достал из кармана брюк коробочку и показал ему, держа на ладони. Маленькая прямоугольная коробка, слегка изогнутая вдоль верхней части и скошенная вниз, казалось, напугала Цузуки больше, чем моя близость. Он выпрямился в моих объятиях, внезапно вернувшись в реальность, чему способствовало драматическое появление коробочки. Он принял дар дрожащими руками, затаив дыхание, и шумно выдохнул, подняв крышку и увидев то, что было внутри.Золотые часы были идеальны. Ничто несовершенное не подходило моему любимому. Браслет средней ширины, окаймленный мелкими стразами, и по всей длине – узор из виноградных лоз. Цузуки вытащил часы кончиками пальцев и едва не уронил – так сильно дрожали его руки.– Тебе нравится? – тихо спросил я. Цузуки уставился на меня широко открытыми глазами. – Мураки… это… это чересчур! Я не могу это принять!– Я настаиваю, – сказал я, снял его старые часы и надел новые. Они прикрывали шрамы еще надежнее. – Я очень обижусь, если ты не примешь их от меня. Медленно, но уверенно Цузуки коснулся моего лица. Пальцы погладили лоб, нос, слегка задевая ресницы. Я глубоко выдохнул, ощутив, как сжался желудок, когда его пальцы остановились на моих губах, благоговейно обводя кончиками их контуры, словно это были губы бога. Руки, причинившие столько боли, ласкали мое лицо, лицо человека, причинившего столько же, если не больше, страданий другим. Ласкали с нежностью, на которую, я уверен, он не считал себя способным. Казалось, он сам удивлен ею; он смотрел на меня так, будто видел впервые. Я закрыл глаза и опустил голову, ловя его руку, чтобы поцеловать в ладонь. Прикосновение превратилось в несколько отчаянно необходимых мне поцелуев; я задыхался от близости его кожи, желая гораздо большего, но меня сдерживали правила, которые я сам же и навязал себе. Я обнял его и поцеловал в шею. Озноб пробежал по моему телу, хотя пламя уже охватило обоих. Цузуки застонал от моего прикосновения и придвинулся ближе. Прижав руки к моей груди, он откинул голову назад и тоже закрыл глаза, пока я оставлял легкие, влажные следы на его теплой коже. Он слегка вскрикнул, когда я прикусил кожу на его подбородке, тут же загладив отметину очередным поцелуем.– Прости, – пробормотал я, скользя рукой по его спине, ища край рубашки, чтобы добраться до обнаженной кожи. Обводя выступающие позвонки, я целовал его в то маленькое местечко под ухом, которое я просто обожал. – Я не могу контролировать свое желание, когда ты рядом, как бы неприлично это ни выглядело. Я поднял голову; наши губы были в каком-то дюйме друг от друга. Цузуки казался вялым и ослабевшим. И имел выжидательный вид.– Будет ужасно, если я поцелую тебя прямо сейчас?Лицо Цузуки неуверенно дрогнуло. Он плотно сжал губы, затем закрыл глаза, покраснел и покачал головой.– Нет…Я даже не улыбнулся. Момент был идеальным. Прежде чем он смог произнести хоть одно слово, я настойчиво прижался губами к его нетерпеливым, жаждущим ответить губам. Цузуки со стоном прижался ко мне, на мгновение открыв глаза, а затем затих, словно смирившись с реальностью или отмахнувшись от нее. Он что-то пробормотал; его нижняя губа плавно скользнула по моей, и я слегка прикусил ее, прося позволения войти. Он робко раздвинул губы, и мой язык медленно и осторожно скользнул внутрь. Я расстегнул пуговицы на его слишком просторной рубашке, обнажив плечи. Он покраснел, шокированный, и попытался оттолкнуть меня, но я лишь крепче поцеловал его, не дожидаясь очередной гневной отповеди. Его глаза расширились, когда я оторвался от его соблазнительного рта и мучительно медленно провел языком по его губам, как бы сщипывая кончиком влажную розовую плоть. Не уверен, что он понял намек, но, когда я обучу его, он, несомненно, начнет понимать подобные эротические ссылки.Я снова поцеловал его и занялся его рубашкой, на этот раз расстегивая кнопки на манжетах. Он сильно покраснел, пальцы нерешительно трепетали на моих плечах – как уставшие бабочки. Я не мог читать его мысли, зато прекрасно понимал язык его тела. Его голос был громок и предельно ясен. Он был в ужасе от меня. Но еще больше его пугало собственное желание.Чтобы он чуточку расслабился, я покрыл поцелуями его бархатную шею и замер над выступающей ключицей, закрыв глаза и вдыхая сладкий аромат его кожи. – Я мог бы сказать – не бойся меня, – сказал я, разрывая его белую рубашку с такой легкостью, будто она была из папиросной бумаги. Дыхание Цузуки участилось, когда она упала на пол. Мои руки прошлись по его телу и достигли углубления над идеальным пупком. – Мог бы сказать – доверься мне, но знаю, что ты бы не сделал этого. Говорить, что я не причиню тебе вреда – лицемерие. Но ты должен знать, что очаровываешь меня больше, чем что-либо в этом мире, как никто и ничто ранее, любовь моя. У меня нет желания вредить тебе сейчас. Не буду просить тебя больше ни о чем сегодня. Не после того, как ты столько дал мне одним своим присутствием. Этого довольно. Ты сам решишь, где и когда довериться мне. Я не хочу каким-либо образом влиять на твое решение.Цузуки задрожал всем телом, когда я припал губами к его яремной вене. Я чувствовал ток крови – его бессмертная жизнь была в моей власти. Одной рукой он ударил меня по спине; ногти впились в мою напряженную плоть, как рыболовные крючки, оставляя глубокие царапины. Я как раз расстегивал его брюки. Он вспыхнул. Я погладил его по зардевшейся щеке и поцеловал в висок, потом расстегнул последнюю пуговицу и немного отклонился, чтобы видеть его глаза. Он вцепился в мои волосы, а я, неотрывно глядя ему прямо в глаза, стянул с него черные брюки.– Мураки… – прошипел он. И умолк, когда мои губы коснулись мягкой кожи на внутренней поверхности его бедра. Лаская его круговыми движениями теплого языка, я продвигался все выше… пока не достиг края его простых белых боксеров. И, прежде чем мой застенчивый шинигами успел запротестовать, стянул и их.– Мураки!Я поднял бровь, сидя на полу. – Почему ты так смущаешься, Цузуки-сан? Думаешь, под твоей одеждой есть что-то, чего я раньше не видел?– П-просто я… – он так мило заикался. Я сел на диван и притянул его поближе, взяв за подбородок. – У тебя нет опыта в этих делах, понимаю, – сказал я, целуя его. Это был довольно целомудренный поцелуй, хотя к этому моменту мое тело жаждало гораздо большего. Трудно сдерживаться, когда перед тобой божественное создание с таким невинным выражением лица, и к тому же во всей своей восхитительной наготе. Просто блаженство для глаз… К моему удивлению он начал расстегивать пуговицы на моей рубашке – без особого успеха. У него слишком дрожали руки. – Расслабься, любовь моя, – я взял его руки в свои и успокаивающе гладил по выступающим косточкам. – Не спеши. Не спеши с этим.Цузуки вздрогнул и медленно наклонился, обхватив мое лицо ладонями. Потом приблизил свое лицо к моему, глядя на меня так, словно хотел сказать: ?Я до тебя доберусь?. Его нос скользил по моему подбородку, дразня и искушая. Потом он сжалился и медленно прижался припухшими губами к моим губам – неуверенно, робко, выдавая свою неопытность. Тем временем я коснулся его талии; его ноги тут же сомкнулись подо мной. Проведя пальцем по его обнаженной ноге, я начал методично поглаживать мягкую, немного бледную кожу верхней части бедра. Цузуки застонал и очень застенчиво слегка развел ноги, давая мне большую свободу действий – теперь я сжимал его бедро всей ладонью. Тяжело вздохнув, я продлил наш поцелуй, не позволяя ему уклониться. Он гладил мою шею; я слегка приподнял его, лаская поистине божественные ягодицы, не касаясь только девственного входа, потом осторожно опустил обратно на мягкие подушки. Его руки обвились вокруг моей шеи, мы смотрели друг другу в глаза, тяжело дыша. Никто из нас уже не улыбался. – Милый, – сказал я. Слово застало меня врасплох. Никогда, никого я не называл милым. Есть в этом слове что-то фальшивое, покровительственное. Но Цузуки оно подходило. Во всяком случае, лучше, чем ?сан?. Поцеловал его снова и задрожал от восторга. – Довольно слов, слез и гнева. Хватит с нас тоски, печали и разговоров о прошлом, от которого мы бежим. Давай оставим все это позади. Будем любить друг друга и забудем все остальное, будем чувствовать лишь тепло и защиту наших объятий. Позволь мне целовать тебя… вкусить тебя, прикасаться к тебе… любить тебя…– Хорошо… – прошептал он в ответ.Хорошо? Я отстранился. – Цузуки-сан…?Он покачал головой, взял меня за плечи и притянул к себе.– Нет, нет, нет, нет, нет, нет, – запротестовал он, целуя меня, потом со вздохом уткнулся носом в мою шею. – Нет, нет, нет… называй меня так, как раньше. Называй меня… милым.О Боже. – Ты пьянее, чем я думал, – констатировал я, пытаясь оторвать его руки от себя. Я не могу допустить, чтобы мои эмоции взяли верх над здравым смыслом. В прошлом это почти случилось, и я был поражен этим самым созданием, которое цепляется за меня сейчас, как влюбленная обезьяна.Я не мог взять его в таком состоянии. Он потом возненавидит меня. Обвинит в том, что я воспользовался его пьяной эйфорией. В какой-то степени я уже это сделал. Не стоит усугублять, как бы я этого ни хотел. Трезвым он бы не согласился так легко. И уж конечно, не стал бы умолять назвать его милым. Не на этой стадии. До этого мы еще не дошли.Цузуки начал яростно срывать пуговицы с моей рубашки; одна или две отлетели. И снова попытался поцеловать меня. Я поднял руки, чтобы остановить его. – Нет, нет… не говори, что не хочешь меня. Если ты не хочешь меня, тогда… кто, черт побери, захочет? – он распахнул мою рубашку и положил руки мне на грудь, грубо выкручивая соски. Да, он действительно пьян. Не могу сказать, что мне было неприятно, но еще немного, и у меня пойдет кровь. – Видишь? Разве нам плохо вместе? Это была скорее мольба, чем вопрос. – Ты говорил, что хочешь меня. Ты всегда это говорил. Сейчас ты можешь наконец получить то, что хочешь. – А ты сможешь забыть? – спросил я немного жестче, чем собирался.Он недоуменно смотрел на меня.– Ты не хочешь меня, – объяснил я, отрывая его руки. – Ты просто пытаешься забыть то, что случилось сегодня с этим мальчишкой. Пытаешься найти способ почувствовать себя лучше после всего, через что ты сегодня прошел, из-за чего столько плакал. Ты хочешь заняться со мной любовью прямо сейчас, чтобы забыть, так?– Мураки… – плачущим голосом произнес Цузуки, но его тон ясно говорил, что мне не следует задавать вопросы. Он снова попытался поцеловать меня, но я уклонился от его соблазнительного рта. – Ты правда думаешь, что это поможет тебе утром, когда ты поймешь, что сделал? И с кем? Прости, но я не позволю тебе так легко избавиться от меня. Не позволю сожалеть ни о чем из того, что мы сделали. Не позволю винить ни меня, ни количество выпитого. Ты придешь ко мне в полном разуме, Цузуки-сан, и я не допущу, чтобы ты меня возненавидел за то, что я воспользовался тобой, когда ты не контролировал себя. Это будет твоим наказанием. Тебе не сбежать от меня, Цузуки. Даже дав мне сейчас то, что я хочу. То, что ты, по твоему мнению, сам хочешь сейчас, – я поднял с пола одежду и осторожно вложил в его руки. – Вот, оденься. Я повернусь к тебе спиной, чтобы ты не стеснялся, да и мне самому надо успокоиться. А потом принесу тебе стакан воды побольше.Спиной я чувствовал его недоверчивый взгляд, когда встал и отвернулся, пытаясь не обращать внимания на боль в груди и кое-где еще. Он неохотно одевался. Часть меня кричала на другую, рациональную, часть, спрашивая, какого черта я не сделал то, о чем давно мечтал. Когда он согласился заняться со мной любовью, сидя у меня на коленях. Я спросил, но недооценил, насколько он был пьян, произнося слова согласия. И сам я был опьянен – самим его присутствием и кажущейся простотой ситуации. Будто мы были любовниками, которые лишь недавно обрели друг друга и могли удовлетворить свою страсть, не сомневаясь, не подозревая, без ненависти и расчета… Но я прекрасно знал, что утром он станет человеком, который сомневается, ненавидит и подозревает меня. Пусть часть его явно желает меня, но слишком много плохого стоит между нами, и секс бы только все ухудшил. Я не смог спасти Пандору, это первая причина для ненависти. Он ненавидел и себя – за свое прошлое, и за то, что хочет меня, не может устоять передо мной. Я злодей, а он… а он слишком охотно согласился быть моим соучастником. Я взглянул на него через плечо, чтобы убедиться, что он полностью одет. Он был по-прежнему пьян и смотрел на меня, покраснев от стыда. Я медленно подошел к нему, вытянув руки по бокам. – Что… так… не так со мной, что даже такой, как ты… не хочет меня… – спросил он медленно – так говорят пьяные, когда хотят скрыть свое состояние. Я сжал в ладонях его лицо и наклонился ниже, чтобы видеть его глаза. – Ты невероятно наивен, прекрасный мой, –сказал я, поцеловал его в лоб и выпрямился. Потом быстро отвернулся, чтобы растерянное и очаровательное выражение его лица не искушали меня, заманив снова на диван. – Я принесу тебе воды.Я забрал вино, хотя знал, что для этого нет причин. Я налил воды в стакан, хотя знал, что он не собирается ее пить. И даже отнес стакан в гостиную, хотя знал, что это бессмысленно. Когда я вернулся, его уже не было. Но я все-таки сказал то, что он хотел услышать: – Милый…