Часть 1 (1/1)

— Пациент с ожогами. Высокой степени тяжести. — с некоторой скукой произносит медсестра, будто по больничным традициям так представляя нового пациента. Уэлби, уставший от пустующих соседних больничных кроватей, во все глаза смотрит на нового соседа, добродушно улыбаясь. От этой улыбки недавно утихшая боль в ожогах Диксона снова нарастает и появляется новая в груди, тянущая и такая тяжелая. — Привет, как ты там? — в этот момент Уэлби скорее похож на ребенка, полного наивности и желания подружиться. — Черт, тебя хорошенько поджарило, да?Он осторожно, чтобы не тревожить сломанную ногу, подходит ближе, все еще пытаясь завязать разговор, даже не представляя, как трудно произнести хоть слово его собеседнику. Диксону хочется скрыться от этого голоса, замотаться в бинты, как в кокон, и не чувствовать сожаления, разъедающего сильнее, чем пламя пожара. — Но ты поправишься, — чуть шипя при вздохах от боли в ребрах, произносит Уэлби, стоя совсем рядом. — Апельсинового сока хочешь? (скорее утверждение, чем вопрос) Где-то тут трубочка есть. Навернувшиеся слезы приносят небольшое облегчение, но понимание, какая же он сволочь, делают их полными горечи. — Тихо, тихо, не надо плакать. Все будет хорошо.От этой доброты что-то ломается внутри Диксона, печать на голосовых связках крошится и звучат три слова, которые стоило произнести намного раньше: — Прости меня, Уэлби. Голос кажется Уэлби знакомым до боли, до звуков ударов и звенящего оконного стекла, но слова сбивают с толка и путают мысли, поэтому он, мягко улыбаясь, спрашивает: — Мы знакомы?— Прости… — А за что ты извиняешься? — Что выкинул тебя в окно. Осознание захлестнувшей холодной волной выбивает воздух из легких Уэлби, и в его голове проносится множество мыслей, заглушающих друг друга. Сколько раз он со злости желал того, чтобы Диксон заплатил бы за всю боль, незаслуженно причиненную жителям городка? Почему он не чувствует облегчения, когда это случилось? Почему сейчас он сожалеет о тех желаниях? — Прости меня… — повторяет Диксон, словно стараясь наверстать все годы. — Мне плевать!.. И прекрати уже рыдать черт возьми!.. а то солью свои раны разъешь. — он делает пару шагов к окну, но палата, которая казалась такой большой и пустой еще несколько минут назад, будто сжимается, запирая их вдвоем. — Эй, я думал, что соль для моих ран полезна. — пытается пошутить Диксон, словно говоря ?посмотри, какой я идиот, и, пожалуйста, прости?, словно протягивая дрожащую руку перемирия. — Я что, по-твоему, врач?! Уэлби садиться на стул, все еще тяжело дыша. Он никогда не думал, что такое может произойти, что у него будет такой выбор. ?Я имею полное право послать его? — звучит в голове, но Уэлби знает, что не может. Поэтому наливает сок здоровой рукой, подходит, немного прихрамывая, ставит на тумбу стакан, поправляет трубочку и только потом возвращается на свою постель.*** Следующие несколько дней были наполнены солнцем и молчанием. Диксон, когда спадала боль, перечитывал комиксы, которые его мать передала через медсестру, уже по которому кругу. Он много спал, иногда смотрел в окно, а иногда смотрел на то, как читал Уэлби. Он читал, как сказал бы отец Диксона, серьезные, толстые книги, сидя лицом к окну. Лица Диксон увидеть не мог, только край бинта на скуле да рыжие растрепанные волосы. Иногда Уэлби засиживался за книгой долго и начинал сутулиться, тогда больничная одежда чуть сползала, обнажая плечи или спину, и Диксон мог видеть россыпь веснушек на них. Уэлби не замечал внимательных взглядов, но невольно прислушивался к каждому слову Диксона. Каждое его такое привычное для остальных слово ?спасибо? убеждало Уэлби в правильности его решения. Однако он совсем не знал, как вести себя дальше. Раньше, при нападении Диксона — словесном или физическом — он мог только обороняться, иного пути не было. Сейчас Диксон слабее, и от этой смены положений Уэлби был в растерянности и даже не хотел думать, что же будет, когда ожоги Диксона заживут. В один из вечеров, когда в воздухе наконец-то чувствовался приближающийся дождь, Уэлби отложил книгу на одеяло и устало потер глаза. Сконцентрироваться на чтении не получалось, ему самому хотелось общения. Диксон лежал молча, не двигаясь — действие обезболивающих ослабевало. — Хочешь, я почитаю вслух? — спросил Уэлби после некоторых колебаний, даже не уверенный в том, что Диксон сейчас не спит. — Но ты же уже много прочитал. — Нет, тут… — он перелистнул на начало с больше, чем с сотой страницы, — тут не так много. Уэлби устроился поудобней и прислушался к ветру за окном. Читать кому-то вслух ему давно не приходилось, с тех пор, когда его сестра была совсем маленькая. Прочистив горло, Уэлби начал: — Призрак Оперы существовал на самом деле. Это вовсе не было воображением артистов, суеверием директоров или нелепым созданием возбужденного воображения девиц из кордебалета…*** Он читал до темноты, пока мог разобрать слова, до охрипшего голоса. Включать настенный светильник не хотелось, а за окном выбивал мелодию колыбельной своими каплями дождь, и Уэлби не удержался от зевка. Пришла медсестра, чтобы поставить Диксону капельницу и снова ненадолго воцарилось молчание. Она что-то напевала себе под нос, один из мотивов, который был похож на десятки других, и не пыталась завести с Диксоном разговор как обычно, отчего Уэлби подумалось, что тот уже заснул, но как только дверь за женщиной закрылась, Диксон произнес: — Почитаешь еще завтра? Если тебе не трудно, разумеется.От этой просьбы Уэлби не смог сдержать улыбку. Он провел кончиками пальцев по корешку книги, положил ее на тумбочку.— Да, я почитаю тебе завтра.—сказал Уэлби, укутываясь одеялом и смотря в окно. Вдали под дождем дрожали листья вяза, было безлюдно и ветрено. Впервые за долгое время больничная палата показалась Уэлби уютной, и он не знал, что точно такую же мягкую теплоту в душе сейчас чувствует и Диксон. — Спасибо тебе. — Диксон немного помедлил, словно набираясь смелости, и продолжил — И спокойной ночи, Уэлби. Сквозь полусон Уэлби снова улыбнулся и отозвался: — Спокойной ночи, Диксон.