Лиза (1/1)

?Боль. Что такое боль?Понятие растяжимое.Последний писк мыши, пойманной соколом – это боль. Тихое шуршание золотого савана тополиной листвы, отзывающееся в мозгу горьким шепотом воспоминаний – это боль. Привычная шершавость шинели – это боль. Очередная жертва огня, вызванного мной, болью отзывается в душе. Новая роспись на новом листе бумаги, которой я подписал новую смерть – это боль.Капли уже столь ненавистного виски, туманом клубящиеся на дне стакана – это тоже боль. Пожалуй, самая страшная, жестокая и ненавистная.Гнев и смятение, бессилие, рвущееся из груди криком раненого вепря… Все это лишь первые аккорды симфонии. Уже потом приходит пустота и какое-то почти детское ощущение незащищенности. Уже потом приходит боль. Всепоглощающая и всеобъемлющая.Позже – когда уверенность и надежда, эти великолепно дурманящие обезболивающие, перестают действовать?-Вы начинаете припоминать?-Разве я мог забыть…Все, о чем ты спросила меня в нашу первую встречу. Я не мог забыть, Лиза. Иногда, когда, как мне казалось, я засыпал – а на деле лишь забывался в такой спасительной темноте – я видел прошлое. Знаешь, что? Можешь угадать?Тёплый свет солнца, пробивающийся сквозь резные листочки дуба и освещающий крохотные пылинки, сдутые со старинных фолиантов. Новенькую синюю шинель, к которой я всё еще пытался привыкнуть. Бабочку, замершую на незажжённой свече. Солнечный зайчик на стене – скупое украшение скупо убранного кабинета.Кашляющего кровью старика на моих руках. Полубезумные мольбы помощи.Испуганного оленёнка в дверях кабинета — тебя. И твои глаза, в которых застыло молчаливое понимание происходящего, тихий ужас и боль. Килограммы, центнеры и тонны боли.Все это – лишь обрывки. Я хорошо помнил нашу с тобой первую встречу. Когда-то. В прошлом месяце или, быть может, в прошлой жизни. Ведь только сначала мысли свежие, яркие, как юные летние бабочки. Уже потом они затираются, бледнеют и увядают. Умирают, заливаемые пролитой кровью, чувством вины, выпитым виски и дрожащим смехом, неспособным скрыть страдания.И остаются только самые стойкие, черно-белые, порядком потрепанные, местами подожженные и намокшие от густой красной влаги воспоминания где-то в глубине разрушающегося сознания.Лиза, расскажи мне, для чего ты пришла в армию. Я едва ли могу понять это…Большие, на пол лица глаза оттенка чайной розы, взъерошенные, по-мальчишески коротко постриженные волосы, хрупкая фигурка… Девчонка с автоматом. Автомат с девчонкой. Он был едва ли не больше тебя и едва ли не тяжелей тоже. Не сочетается? Я знаю. Ты тоже знаешь.-Зачем ты пришла в армию?-Чтобы быть полезной, — упрямо и хмуро ответила ты.-Армии?О том, что ты пришла, чтобы помочь непосредственно мне, ты предпочла тогда умолчать.Знаешь, Лиза, я никогда не говорил тебе, но в Ишваре ты была вторым моим островком надежды. Впрочем, ты, наверное, это и так знаешь. Не могло быть иначе.Не знаю, был ли я таким островком для тебя. Но ночью я часами сидел в твоей палатке, оберегая твой чуткий сон. Потому что днем ты оберегала меня — и это было лишь меньшим, чем я мог отплатить тебе. Смотрел на твои дрожащие ресницы и посеребренные луной волосы, которые днем горели золотым огнем. Ночью они нравились мне больше – днем вокруг меня и так было слишком много огня…И плевать было на глупые шепотки за спиной. Главное, что мы помогали друг другу. Выживали, как могли. Как умели. Выживали, убивая, ты знаешь. И Хьюз знает. И Кимбли знает. И Армстронг… Все знают.Не знаю, Лиза, любил ли я тебя когда-нибудь. Моё сердце вряд ли способно на любовь. Оно вроде так же стучит, перекачивая кровь, как и у всех остальных людей – любящих и любимых. И вроде никаких отклонений – стучит все так же надежно. Но я не могу залезть себе внутрь, чтобы посмотреть, что с ним творится на самом деле. Я просто знаю, что оно черство. И вряд ли это можно исправить. Невозможно воскресить умершего. Невозможно залечить рану, несовместимую с жизнью. Невозможно помочь душе, которая сгнила. А я чувствую в себе этот гнилой запашок.И все же…Знаешь, что-то подпрыгивало внутри, когда то за столом, то после боя я — иногда нечаянно, иногда сознательно – касался твоих холодных пальцев. И это чувство осталось потом… Когда война кончилась. Когда я стал ?полковником Мустангом?, а ты – ?старшим лейтенантом Хоукай?. Когда я изменился… А твои пальцы остались такими же холодными.Кажется, я всё же любил тебя. Любил родной, домашний запах твоих волос. Любил пронзительный взгляд твоих рубиновых глаз – к сожалению или счастью, потом он стал куда более холодным… Потом ты сама стала холоднее. Но я знал, что душа у тебя горячая, страстная. Живая…Знаешь, Лиза, ты – мой ангел-хранитель. Не знаю, что такого хорошего я сделал в жизни, за что небеса могли бы послать мне тебя. Но им там виднее.Именно тебе я обязан своими силами. Помнишь? Помнишь боль, которую заставила причинить тебе? Сознательный, но такой безумный мазохизм…Я ни разу не видел, как ты плачешь, Лиза. В тот раз ты стояла спиной, и я не мог видеть твоего лица. Но я не слышал всхлипов, не видел дергающихся плеч… Ты выдержала пытку огнем стоически. И, кажется, от души наслаждалась ею.В тот момент слабее оказался я. Не ты, а я потом заглушил ужас содеянного отвратным армейским алкоголем и в пьяном бреду жёг свои руки, пытаясь понять, каково было тебе…И на вопрос Хьюза о том, что произошло, я смог выдавить лишь: ?Я жег ее, Маэс?.Я навсегда в огромном долгу перед тобой, Лиза. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь оплатить его. Ни один человек не жертвовал ради меня стольким… Своим спокойствием, своей добротой, своей суровой, но вместе с тем нежной лаской.Своей жизнью. Уже потом ты сказала, что пришла в армию ради меня. Потом. Когда одним странно темным вечером в душном пространстве моего кабинета мы остались вдвоем – я и ты.Но одну вещь я не могу простить тебе. Знаешь, какую?Ты не выполнила мой самый главный приказ. Нарушила волю начальника, которую поклялась исполнять…Умерла. Оставила меня совсем одного. Как Хьюз. Сначала он, потом ты.Я испытал странную бурю эмоций, когда узнал об этом… Наверное, такие чувства испытывает ребенок, потерявший мать. Мать, ангела, подругу и, наверное, любимую…Единственное, что ты мне оставила – Черного Хаята, который никогда не поймет, почему его хозяйка больше не приходит к нему, надсадную рану в груди, на том самом месте, где у нормальных людей находится сердце, и пачку горелых воспоминаний глубоко в сознании.Ах, нет. Еще фотографию на твоей могиле. К которой я сегодня пришел, чтобы еще раз надвинуть на глаза фуражку и убедить в себя в том, что это вечерний ветер режет глаза, а в носу шмыгает запущенный насморк.Чтобы почувствовать боль…Анестезия – твоя улыбка на фотографии.Кажется, она меня убивает.