IX (1/1)

И долгое время ничего не происходило, и Шелтону стало казаться, что это все было ночным кошмаром, который просто приходит, а затем растворяется в первых молочных нитях рассвета. Жизнь на какое-то время стала размеренной и однообразной. Даже отношения с такой образованной, воспитанной и утонченной Рашель уже не казались ему чем-то необыкновенным, хотя не переставали радовать. Но рано или поздно, червь человеческой тьмы выходит наружу.Однажды это просто случилось. Без каких-либо видимых предпосылок, или причин, это просто произошло. Пожалуй, единственной предпосылкой случившемуся было лишь то, как все спокойно было до этого. Снафу вернулся с работы, уставший, но предвкушавший приятный вечер. Рашель приехала к нему утром, и они договорились никуда не выходить, и провести время наедине. Но уже подходя к двери своей комнаты, он почувствовал, что что-то не так. Ничего не происходило, да и дверь выглядела совсем как обычно. Он просто почувствовал.Осторожно отворив дверь, он посмотрел внутрь, и никого сначала не увидел. Шагнув внутрь, он оглядел комнату, и увидел Рашель?— в углу, между стеной и кроватью. Она сидела на полу, волосы у нее были растрепаны, тушь смазана, одежда?— белая рубашка и серая юбка?— помяты. Она не шевелилась и смотрела прямо перед собой. Глаза у нее были дикие, злые. Мерриел почувствовал, как холод поднимается у него от низа живота, все выше, к горлу. Порыскав глазами, он понял причину ее состояния, и у него упало сердце: на тумбочке лежал мешочек с злополучными золотыми зубами, и он был развязан. Он сам же накануне оставил их там, когда, в очередной раз достав мешочек, в спешке рванул на вокзал, чтобы встретить Рашель. Он думал, что с ними сделать, и совсем забыл, что оставил их на виду.Мерриел осторожно начал диалог:—?Так, Рашель, слушай…—?Не подходи ко мне.Парень остолбенел. Ее голос совсем не был похож на голос его подруги?— он был напряженный, вибрирующий, металлический.—?Послушай, просто дай мне догово…—?Я сказала, ни шагу больше,?— она подняла на него взгляд, и он отшатнулся. Из глаз девушки на Шелтона смотрел сам дьявол.—?Все это совсем не так, как ты представляешь себе…—?А как же?—?Сядь, и я объясню тебе все.—?Замолчи,?— зашипела она. —?Убийца. Ты такой же убийца, и теперь я вижу этому настоящее доказательство, и ты хранишь их, хранишь как… —?у нее не хватило воздуха продолжить, и Снафу заговорил:—?Послушай, я забыл про них, а потом не знал, что с ними сделать…—?И оставил их себе на память? —?голос ее стал невыносимо высоким. —?Ты маньяк, безжалостный убийца, посмотри на них, на них еще осталась кровь!—?Это было просто золото, слышишь?—?Просто золото? —?она расхохоталась, и смех у нее был еще более безумным. Рядом с ней стоял стакан, в нем еще оставались остатки виски. Снафу понял, что до его прихода она напивалась. Рука ее лихорадочно нащупывала стакан, и парень сделал шаг назад.—?Ненавижу тебя,?— прорычала она и швырнула сосуд в парня. Оставшийся виски взлетел янтарной полосой через всю комнату.Бросалась она метко и сильно. В последний момент увернувшись, Снафу закрыл лицо руками от осыпавших его осколков. Стакан разлетелся там, где всего долю секунды назад была его голова.Рашель бешено смотрела на него, и Снафу подумал, что она сошла с ума.—?Успокойся… —?он кинулся к ней, но она отпрянула от него в другой угол, и ее острые ногти чудом не поцарапали его локоть.—?Не прикасайся ко мне, чудовище! Я ненавижу тебя, я смотрю на тебя и думаю о тех, кого ты убил! Какое право ты имел отнимать у них жизнь? Может, ты и меня так же прикончишь, а?—?О чем ты вообще…—?Какое право ты имел отнимать жизнь у тех людей, там, далеко? Почему ты должен был жить, а они нет?Внутри него что-то повернулось, и начало закипать.—?Лучше примолкни, а то…—?Или что? Убьешь меня? —?она захохотала, и тут же снова перешла в атаку:—?Ненавижу эту страну! Ненавижу! Ввязались, когда все было ясно, чтобы только оттяпать себе лавров… Понравилось убивать, а?—?Ты об этом пожалеешь… —?у Шелтона недобро загорелись глаза. —?Не стоило тебе шариться в моих вещах…—?И жить с убийцей, который хранит свои трофеи? Как ты мог…—?Ты прекрасно знаешь, что я там делал! —?заорал Шелтон во все горло. —?И всегда знала! Это, милая, война! А вот я не все о тебе знаю! Много раз приходилось немцам за пайку хлеба сосать?Рашель будто бы окончательно обезумела. Она испустила вопль, достойный неупокоившегося призрака, и кинулась на него с растопыренными пальцами, намереваясь впиться ногтями в лицо.Снафу оказался быстрее и поймал ее за плечи. Девушка начала визжать и биться, но она была слабее.—?Я помню каждый день! Каждую ночь я вижу горы трупов и смерть, которую мы там оставили! —?он как следует встряхнул ее, так, что у нее закачалась голова, как у куклы. —?Ты не знаешь, что я видел!Внутри него какие-то жернова, до того неподвижные, старые и заржавевшие, заскрипели, двинулись, и начали перемалывать его внутренности в мелкое крошево.—?Какое я имел право? Это спрашиваешь? По-твоему, я должен был умереть? Я виноват, потому что жив? —?Снафу сорвался на вопль.—?Может, и так! —?завизжала Рашель.—?Ах вот как! Ну так все умирают, рано или поздно, умирают и умирают, и ты скорее всего, следующий, и ты ждешь, когда… —?голос у него срывался и звенел. —?Мы ЖИЛИ на горе трупов, мы воняли смертью!Рашель уже больше не кричала, только беззвучно плакала, испуганно глядя на него. Шелтон и сам понимал, что сейчас зарыдает, сердце у него колотилось как бешеное, кровь билась в висках, поэтому он отпустил ее и вылетел вон из комнаты.Он не мог смотреть ей в глаза, не мог позволить увидеть свои слезы и не мог находиться рядом с ней в одной комнате. Он прямо-таки свалился с лестницы, с грохотом пересек коридор и выбежал на улицу. Сбил с ног женщину, напугал велосипедиста, дико озираясь и всхлипывая, в ужасе пытаясь понять, где он и что происходит. Мир стал какой-то сумасшедшей какофонией звуков, которые ввинчивались ему в голову раскаленным железом, ужасая и сводя с ума. Какой-то мужчина злобно крикнул на него. Шелтон глянул на него выпученными, дикими глазами, развернулся и помчался в противоположную сторону. В ушах у него свистело, перед глазами все расплывалось.Он пересек две улицы, промчался бегом по набережной, миновал церковь и остановился только когда очутился посреди кладбища. В боку у него кололо, сердце хотело выпрыгнуть из груди, но он все равно выпрямился во весь рост, сжал кулаки, набрал в грудь побольше воздуха и пронзительно завопил. Крик был так громок, что с деревьев снялись испуганные вороны, а у самого заложило уши.Темное небо переливалось от прозрачного цвета индиго до густо-темно-синего, кладбищенские грабы на его фоне были черными. Вдалеке слышалось ворчание двигателей машин и их гудки. Совсем рядом была бурная жизнь, а здесь царствовала безмолвная смерть.Вскоре его дикий крик перешел в сдавленные рыдания, затем в тихие всхлипы. Он брякнулся на четвереньки, упершись как следует руками в кладбищенскую землю. Она была свежая и душистая, прохладная и темная. Он запустил в нее пальцы, выдирая мелкие травинки. Слезы скатывались по носу.Откуда взялись все эти чувства, которые сминали его нутро, как цунами? Эта огромная волна из боли, обиды и муки, и к ней примешивается что-то еще, более теплое, более незнакомое? Он-то думал, что ему плевать, Снафу же крепкий, сдюжит. Но теперь парня захлестывало бурлящим потоком внутри себя, словно он оказался в бурю в океане. Мерриелу казалось, что он сейчас задохнется. Что он просто захлебнется и пойдет ко дну. Он отчаянно заскулил, силясь собрать по кусочкам остатки себя. Одиночество впилось ему в горло. Ну почему он всегда один? Почему он пугает всех одним своим видом? Господи, как бы сейчас было хорошо со Следжем, он бы все понял, может, назвал бы мудаком, но понял без слов. Как и Берги, и ДеЛо. Почему они не остались с ним? Он был уверен в том, что они не нужны ему, но оказывается, толку от него только на фронте. Мерриел подумал, что услышь он сейчас звуки пальбы, войну, он бы ринулся туда не раздумывая. Рашель права, лучше бы он умер. Он и так не жилец, а обугленная головешка.В этот момент Снафу подумал, что возможно, это и есть выход. Последняя война, с самим собой. Он сидел и сидел, и в голове у него проносились различные мысли. Таблетки? Безболезненно, но трудно… Да и что, он, в конце концов, боится боли? Вот уж к чему не привыкать. Вены? Или, может, из кольта в голову? Это было бы удобно, но ему не хотелось оставлять грязь за собой… Тем более после того, как мадам Гибралтар была так добра к нему. А Олли? Кто будет помогать ему в баре?Сердце его постепенно замедляло свой темп. Бар. Виски. Рашель. Он снова стоит у порога одиночества, хотя теперь ему казалось, что он и не переставал быть одинок. Как и Рашель. Он просто приютил ее у себя, а она приютила его в своих объятьях. Знал ли он ее хоть в одну секунду?Теперь это было не важно, потому что это была катастрофа. Окончательный и полный разрыв. Он никогда не чувствовал, что его НАСТОЛЬКО сильно выворачивает от самого себя. Внутри него все скручивало и сдавливало, бурлило и просилось наружу, и наконец его вырвало. Он сел, отплевываясь от липких нитей слюны, тянувшихся от его рта, оттираясь тыльной стороной ладони. Голова у него теперь кружилась меньше, внутри появилась какая-то опустошенность и отрешенность. Ну и пусть теперь что будь, то будет. Зато его хоть тошнить перестало. Мерриелу казалось, что эта тошнота преследовала его с того момента, как он впервые после войны ступил из поезда на платформу Нового Орлеана. Снафу лег на спину, раскинув в стороны руки и ноги, не обращая внимание на отдававшую перебродившей едой массу, которой его вывернуло, рядом с ним. Ветер шевелил листву кладбищенских деревьев. Они монотонно шелестели о вечном. Земля приятно холодила его разгоряченную кожу, на ясном небе появлялись первые звезды. Небо казалось огромной бесконечной пропастью длинною во вселенную, и эта пропасть была прямо перед Шелтоном, но сейчас его это не волновало. Он равнодушно смотрел в небо, растворяясь в окружающем мире.Могилы молчаливо сгрудились вокруг него, как безучастные зрители на не очень интересной пьесе. Не есть ли отсутствие интереса к жизни сама смерть? Пустота внутри, и бесконечная тишина, которую ты оставишь после себя? Был ли в самом деле тот, о ком не осталось даже историй? Или это только фикция, иллюзия, и после Мерриела Шелтона тоже останется только надгробная плита, под которой, может быть, ничего и нет? Какую историю она расскажет о человеке, который всю жизнь провел в одиночестве и нескончаемой тьме преследующих его кошмаров? Так был ли на самом деле этот человек?Бесконечные потоки людских жизней уходят в вечность быстро и безвозвратно, оставляя после себя лишь пустоту и холод, как звездопад в августе. Жизней, в которых были любовь, ревность, ненависть, страдание, и редкие моменты счастья. Сотни и тысячи сердец, которые бились и замирали, и легких, которые наполнялись благодатным воздухом этого мира?— кораблики этих жизней с каждой минутой относило все дальше в вечность. Однажды он тоже присоединится к ним, в своем последнем пути, длинною в неизвестность. И каким будет тот миг между рождением и смертью, миг для истории остального мира, совершавшейся на протяжении миллионов лет, это мгновение?— лишь вспышка в последние секунды, когда появилось человечество. Там будет одиночество и холод? Отчуждение, лишь призрак жизни?Мерриел снова почувствовал, как невидимый поток, который постепенно уносит все в вечность, невидимый и незаметный, но на самом деле мощный, сметающий на своем пути века и цивилизации, хочет забрать и его с собой. Но что-то его удерживает, и ему кажется, что он слышит чей-то голос: ?Тебе еще не пора?. Он вздыхает и возвращается в настоящее время.Перед глазами у него окончательно перестало кружиться, а в голове прояснилось. Дыхание выровнялось. Хорошо. Сегодня он вернется в пустой дом. Рашель уже не будет там, скорее всего, она уже на вокзале. Снафу уберет осколки чашек. Он вздохнет, может быть, напьется, завтра будет целый день дымить. В понедельник пойдет на работу, возьмет сверхурочные, и придет в пустую комнату уставшим и сонным. Через недельку будет как новенький.Или сегодня же повесится, посмотрит по обстоятельствам.Он до середины ночи шатался по старым, знакомым из детства закоулкам города. Обошел все кладбище, сунул нос в церковь. В детстве у него был маленький крестик из нержавейки. Он уже и забыл, откуда он был у него. Но тогда это было одной из немногих его ценностей. Потом крестик он потерял. Из церкви тянуло ладаном, чистотой и воском. Шелтон пошел прочь, пиная ногами камешки. Начался дождь. Он был теплым, и влажным, в нем чувствовалось дыхание осени.Темный коридор пансиона встретил его неуютной тишиной. Каждый шаг отдавался в ушах громом. Шелтон крадучись, пересек коридор, но все равно ему казалось, что каждая собака знает о том, что он вернулся, один. Деревянные половицы скрипели. Как и его собственная душа в этот момент. Снафу даже не заметил, что почти перестал дышать. Дверь была приоткрыта, и из его комнаты шел слабый свет. Парень сглотнул, и вошел в комнату.Свет шел от настольной лампы. Она горела ярким желтым светом, а тени были холодно-синими.Рашель сидела на кровати, невидяще глядя в сторону. Когда он вошел, она подняла на него взгляд. Брови у нее сошлись над переносицей, ноздри подрагивали. Он не мог прочитать ее выражение лица, там было все: страх, боль, тоска, и что-то еще, чего он понять не мог, но он шокировано смотрел на нее во все глаза.Шелтон увидел синяки на ее плечах, оставшиеся от его рук. Лицо?— помятый лист бумаги, взгляд?— два пятна краски, растекающихся по нему.Он не имел права приближаться к ней, и боялся ее.—?Я думал, ты ушла,?— тихо сказал он, продолжая стоять у двери, как идиот.—?Я тоже сначала думала, что уйду,?— она слегка пожала плечами.—?Если ты хочешь, то… я помогу. Отнести твою сумку и все такое…Она взглянула на него, глаза у нее блестели, блестели так сильно, они так ему нравились, они понравились ему еще в день, когда они встретились в поезде.Мерриел резко пересек комнату и сел рядом с ней, из-за чего она сначала отшатнулась, но он успокаивающе зашептал. Он неуверенно поглядел на нее, колеблясь, но она сама растерянно дернулась, и он все-таки обнял ее. Рашель ткнулась лицом ему в грудь, и от ее горячего дыхания рубашка стала квелой. Он чувствовал, что слезы у нее бегут ручьем. Она долго плакала. Мерриел чувствовал, что сам беззвучно всхлипывает, плечи у него вздрагивали, а в горле клокотало, и он крепче прижимал к себе подругу.—?Мой дорогой дружок, я так тебя подвел…Рашель отняла голову от его груди и посмотрела на него замутненным взором. Лицо у нее было красное и опухшее. Шелтон никогда не видел таких лиц, потому что никто из-за него не плакал. Ему стало одновременно больно и мерзко и стыдно, и он испытал какой-то сумасшедший прилив нежности. Он не знал, что сказать, и как все исправить. И возможно ли это вообще?—?Мне жаль, прости меня,?— пробормотал он.—?И ты меня. Просто иногда я так боюсь тебя. У тебя становится такое лицо… —?она не договорила, но он и так увидел в ее глазах весь тот ужас, который она переживала, и как его зверское выражение, которое он принес с войны, смешивалось с бесконечными ликами смерти, которые видела она.В горле у него стоял комок, мысли путались, и одновременно хотелось сказать так много чего-то, что исправило бы все, но в то же время ничего этого не было. Одна лишь пустота и остатки мучительной боли еще где-то внутри. Ничего не нужно было, кроме этой необыкновенной, грустной тишины, наполненной согласием.Позже, когда они легли спать, и Шелтон не стал спрашивать подругу о том, останется ли она (во всех смыслах), не в силах принять какой-либо ответ, не зная, чего он хочет сам, Снафу тихо прошептал куда-то в темноту:—?Я не знаю, как стать нормальным человеком и сделать нормальной твою жизнь.Рашель уже засыпала, и голос ее звучал очень глухо и слабо:—?А мы и не люди вовсе… Лишь призраки людей, осколки, кусочки, оставшиеся от Большого взрыва, заброшенные сюда, чтобы страдать, болеть и умирать. Развязывать войны и разрывать на кусочки других, еще не родившихся людей, просто потому, что так случается, и потом они тоже будут страдать, болеть и преодолевать твердую материю жизни. Но то, что от нас останется… —?она вздохнула. —?То, что от нас останется, будет жить. Будет любить, ревновать, растить детей, смеяться и плакать, и стареть, и рассказывать истории… Истории о нас, и мы будем живы. Мы воскреснем из мертвых, и будем частью этого мира вновь.Дыхание подруги становилось все более глубоким и медленным, и Мерриел понял, что она заснула. Внутри у него все сжалось, и он понадеялся на то, что ее словам виной ночь. Ночью всегда говорится все то, о чем забывается днем.