xxiii (1/1)

все вниз,сегодня будем праздновать ночь-1-Новый Орлеан очаровал Юджина снова и заново. Он был совсем, до смешного непохож на Батон-Руж: две стороны одной монеты, столица штата, и город, что всплывает в памяти быстрее, чем успеваешь выговорить ?Луизиана?. И если Батон-Руж казался Юджину степенным и светлым, то Новый Орлеан представлялся его темным близнецом, необузданным и своенравным.Юджин знал, что мог бы, пожалуй, остаться и жить в Батон-Руж: перебраться со Снафу в городскую квартиру, найти работу и, может, даже сделать карьеру. По утрам уходить на службу в хорошо сидящем костюме, и постепенно, с годами, выбросить из головы, что когда-то им довелось заглянуть за изнанку этой по-современному обставленной жизни. Здесь же, в глубинах старого юга, билось сердце столь древнее, что, шагая узкими мощеными улицам, Юджин чувствовал эти удары всем телом: точно тяжелый погребальный набат, точно радостный перезвон свадебных колоколов.Снафу был порождением этого города, здесь он не соврал. Это стало очевидно сразу же, как только он нырнул в сплетение улиц, тут же затерявшись в пестрой толпе.Город не пожрал его, но объял собой, Юджин же бродил по его поверхности, задрав голову и распахнув рот. Там, где он шел восхищенным туристом, Снафу двигался полноправно и полновесно, не заступая дороги, но скользя сквозь столпотворение зевак и прохожих — точно вода, огибающая речные камни.Иногда Юджин попросту терял его из виду, но продолжал идти, зная, что уже через несколько минут Снафу покажется впереди, терпеливо дожидаясь его, с легкой улыбкой на ожившем лице. Он тоже чувствовал этот пульс, видел Юджин, и был уверен, что сердце Снафу сейчас бьется с ним в унисон.Квартиру он снял под самой крышей, на втором этаже, во Французском квартале, на Бурбон-стрит. Юджин сразу сообразил, что это стоило бешеных денег — самый центр, сезон, да и маленький балкон, забранный узорчатой решеткой кованого чугуна, никак не снижал плату.Не нужно быть гением, чтоб это понять, сказал он в ответ на самый мрачный взгляд Снафу, брошенный наперерез, когда Юджин предложил разделить плату пополам. Снафу самым любезным тоном предложил Юджину съехать ко всем чертям, прихватив с собой гребаные расчеты, или же остаться, но чтобы больше он, Снафу, ни словечка от него на эту тему не слышал. Кажется, впервые с Окинавы между ними вспыхнула по-настоящему ожесточенная стычка, но далеко не впервые он был повержен непрошибаемым упрямством Снафу. Охрипнув от ссоры, Юджин вывалился на пресловутый балкончик и пытался успокоить нервы порцией трубочного табака. Смотрел на людей внизу, плывущих неспешным потоком в сторону собора Святого Людовика, прикидывал, куда бы мог податься сам, если Снафу не сумеет унять своего кипучего бешенства. Этот город словно сорвал все предохранители в его и без того непростом характере, и Юджин не собирался усугублять их размолвку своим присутствием. В тесной квартирке это было бы все равно, что набросить красную ткань прямиком на бычьи рога.Лучше уж выйти прогуляться... Но прежде еще, чем догорел табак в его трубке, Снафу зашел со спины, обвил руками его грудь, ткнулся упрямым лбом в шею и горячо зашептал что-то, что Юджин даже и разобрать не мог. Затих, потерся носом о затылок, прижался к основанию шеи — сухими, лихорадочно распахнутыми губами, и касание это прошибло Юджина насквозь, точно разряд электричества, точно молния, точно нож. Он развернулся в руках Снафу, зашагал вперед, отступая в комнату, к скрипучей постели, не разнимая рук. Потерял где-то на полпути трубку, рубашку и брюки, а затем утратил и всякую меру приличия, бесстыдно стоная в голос, путанно надеясь, что все эти звуки заблудятся где-то в глиняной черепице плоской, как небо над Новым Орлеаном, крыши.Снафу курил, спустив голые ноги с низкой постели, поглаживая ступнями цветастый ковер. Юджин подобрался ближе, устроил подбородок на узком плече. Пожалуй, только в этом сумасшедшем городе и могла быть улица с таким названием, примирительно шепнул Юджин ему на ухо, и Снафу рассмеялся, обнажив смуглое горло, подставив лицо давно не беленому потолку. -2-Вечер понедельника они провели врозь. Снафу, разодетый так, будто собрался на званый ужин в богатом доме, расстался с Юджином у старого и респектабельного карточного клуба, вход в который стоил немыслимой суммы: ни много ни мало, пятьдесят долларов.— Думаешь, отобьешь? — с сомнением поинтересовался Юджин, и Снафу оскалил зубы в усмешке:— Не сомнева-айсь, — пробормотал он сквозь сигарету, и на прощание похлопал Юджина по плечу — порядок, Джин.— Встретимся на квартире?.. — предположил Юджин, и Снафу молча кивнул, направившись ко входу разболтанной, точно у пьяницы, походкой.Ну тот еще актер, — хмыкнул про себя Юджин и отправился исследовать Бурбон-стрит. Гуляния обещали начаться завтра, но поток туристов и этим вечером был таким плотным, что он с трудом протискивался сквозь толчею. Звучала музыка, какофоническая смесь, исходившая, кажется, из всякого бара, кто-то танцевал прямиком на улице, под свист и улюлюканье, отбивая ботинками рваный ритм по отполированной тысячью шагов брусчатке. Наверху, на балконах, стояли люди, приветственно махали, хлопали в ладоши — у Юджина просто голова шла кругом.Как Снафу, родившись здесь, мог теперь обитать не в окружении старого, осыпающегося от времени камня и звонкого извилистого чугуна, но в доме, чье дерево стонало от непогоды под хлипкой железной крышей, на отшибе, открытом всем ветрам, изгоем, почти затворником?.. Он принадлежал этому месту, неоновым огням и разношерстой толпе, дымной широкой реке, что пульсировала через весь город, точно грязная вена, и крепкому, дешевому пойлу, что подавали в темных местных барах взамен на молчаливое обещание — зайдя туда блуждающим туристом, выйти ты должен был, унося в груди тайный угольный отблеск былых времен.Что вообще могло побудить его уехать?.. Юджин чувствовал, будто Снафу спасался бегством, не меньше — и не сумел бы внятно объяснить, откуда вообще взялось это чувство.В раздумиях он дошел до Джексон парка, поглазел на празднично освещенный собор, найдя его до странного неподходящим этому месту. Точно сахарный замок из сказки, тогда как в самом Квартале, Юджин был уверен, крылись истории много величественее, древнее и страшней.На мгновение он почувствовал острый приступ тоски, сродни тоски по дому — он мог бы, кажется, взойти по мраморным ступеням, скользнуть незамеченным на гнутую скамью блестящего дерева, и, склонив шумную голову к острым коленям, сложив ладони, шептать, как в детстве, зная, чувствуя, будто шепот его, сердечная мольба, поднимается по спирали все выше и выше, к самому небу, невесомее сна, легче белого перышка.Всего на мгновение — Юджин упрямо развернулся на каблуках и пошел прочь, все быстрее и быстрее, пока не обнаружил себя в одном из полуподвальных баров — заливающим поднявшуюся изнутри горечь привычным джином. На маленькой темной сцене чернокожий секстет играл Птицу, и Юджин сидел на высоком стуле, не чувствуя ног, пригвожденный к месту, точно бабочка к холсту, пока сердце его грозило выскочить из груди, пронзенное тонкой иглой мгновенного узнавания.Ему до смерти захотелось, чтобы Снафу сейчас оказался здесь, мистическим образом выплыл бы ему навстречу из клубов низко висящего дыма, и сел бы рядом. Плечо к плечу, локоть к локтю. Хотелось, чтобы он разделил с ним этот момент и эту песню, схожую с настоящим, блестящим Птицей не более, чем бумажный самолетик с пернатым стрижом — и все же, даже с просевшим темпом, песня эта была крылатой.Отзвук ее вибрировал внутри до упора: от рю Декартур вверх по Эспланаде, прямиком по Бурбон-стрит, до самой двери, за которой его уже ждал Снафу. Изнуренный игрой, он все же пребывал в самом приятном расположении духа, что Юджин нашел просто очаровательным.— Поднял втрое от входной цены, — не удержался он от самодовольной улыбки и прикусил нижнюю губу, качнув растрепанной головой: — Ну, ка-ак твой вечерок прошел, а, Следжи?..— Пролетел, — признался Юджин, расстегивая манжеты. — Миг — и нет его.— Здесь всегда так, — пропыхтел Снафу, извиваясь ужом, пытаясь выпутаться из брюк, не вставая с постели. — Быстрые ночи, долгие дни... Помоги, а-а? Потяни на себя.Юджин фыркнул и рассмеялся — до того все сделалось невесомо. Стянул с ног Снафу отглаженные под стрелку брюки, скользнул руками по голым щиколоткам и выше, к напряженным гладким бедрам, под тонкую и ненадежную преграду хлопкового белья. Снафу наблюдал за ним, блестя глазами из-под тяжелых ресниц, судорожно сглатывая сгустившийся воздух Квартала, вытканный тысячью запахов: бурбон и виски, розовый шиповник, рыбьи потроха, масляные благовония, влажный хлопок и речной ил.Будь я проклят, горячечно пообещал Юджин, если не пришлю Эду открытку с видами — без всяких там ?кажется?. Это была его последняя связная мысль, все прочие унесла скоротечная ночь.-3-Утром Снафу растолкал его, безжалостно и бесцеремонно, и повел на Французский рынок. Всякий лоточник нахваливал свой товар во весь голос, умноженный эхом каменной крыши. Здесь было все — от специй мелкого помола до огромных голубых креветок прямиком из залива. К полудню, когда торговлю уже сворачивали, они разжились всем необходимым: пачкой кофе, парочкой канареечно-желтых томатов, полдюжиной яиц, свежей рыбой да связкой сушеных перцев-табаско, переброшенной через шею Снафу, алым лаковым ожерельем.Вернувшись на квартиру, позавтракали так плотно, что Юджин едва сумел перебраться на постель, и тут же провалился в сон без сновидений, под гомон и шум, долетавший с улицы, укрытый шелковой ветренной вуалью с открытого балкона.Он поднялся к половине шестого, отдохнувшим и полным сил. Сварил на маленькой плите две порции кофе: даже разбеленный сливками, он оказался крепким, точно удар в лицо. Город снаружи пел тысячью голосов. Снафу выбрался из постели на запах, принял из рук Юджина вторую чашку, и увлек на балкон, смотреть на праздничное шествие.Толпа раскинулась внизу широким кипучим потоком, от тротуара до тротуара. Играла музыка, били барабаны, обвитые пестрыми бусами руки взмывали к небу, и тогда по поверхности в унисон проносился всеобщий глубокий вдох, а потом — смех. Платформы, убранные цветами и лентами, проплывали от севера к югу, вниз по улице, к каналу. Юджин, кажется, никогда не видел столько красок, собранных в одном месте.— Невероятно, — сказал он, повысив голос, и Снафу улыбнулся так горделиво, будто лично устраивал шествие.— Ма-арди Гра, — только и сказал он, но его лицо, освещенное изнутри, говорило вернее любых слов.Юджин выволок стулья наружу, и еще около часа они провели, упиваясь атмосферой всеобщего празднества, притоптывая босыми ногами и барабаня ладонями по узким перилам. Гомон, свист и полные радости выкрики — все это смешалось внутри безумным коктейлем, и оба они не преминули добавить сверху пару глотков терпкого колдовского Шартреза.— Вернее напитка в такую ночь не сыска-ать, — уверил Снафу и занял ванную первым.Когда и Юджин выбрался из плена влажного пара, он ожидал найти Снафу в самом невиданном образе: с раскрашенным краской лицом или в каком-то безумном наряде, а может, в расписной карнавальной маске, ощерившейся бумажными клыками. Но вместо этого его удивленному взору предстал капрал Мерриэл Шелтон в ладно сидящей форме — а ведь он помнил время, когда она болталась на нем мешком, — с радостным ожиданием на молодом лице.— Ты вчера не падал? Головой не ударялся?.. — с опаской спросил Юджин, снимая с плечиков свою лучшую рубашку. — Что это на тебя нашло?— Это ради беспла-атной выпивки, — смутился было Снафу, но тут же расправил плечи. — Сам увидишь.Он оказался прав: когда они спустились на Бурбон-стрит, от желающих втиснуть в руки Снафу бумажный стаканчик просто отбоя не было. Девушки провожали его влажными глазами и хихикали, мужчины хлопали по плечу, и все вокруг улыбались ему столь ослепительно, что рябило в глазах.Но даже став свидетелем такой встречи, Юджин ни мига не жалел, что не уложил с собой форму. Он не желал, чтобы первым же делом случайные прохожие признавали в нем ветерана или морпеха. Снафу знал, и этого было достаточно.Они брели шаг в шаг, оставляя на брусчатке отпечатки ботинок, которые тут же стирались все новыми шагами. Шли в ритме толпы, разделенные ею, пока Снафу не притерся вплотную. Юджин бездумно сплел их горячие пальцы — жест, который не мог бы позволить себе публично в любой другой вечер, и Снафу искоса посмотрел на него, сверкнув темными большими глазами. Ближе к середине улицы они выпали из общего потока, прибившись к задворкам музыкального клуба, и Юджин с трудом разобрал сквозь надрывную трубу низкий голос:— Я отойду!.. Жди здесь, вернусь через ча-ас.— Я с тобой, — заупрямился Юджин, но Снафу лишь покачал головой и молча высвободил свои пальцы из его дрогнувшей ладони. Не оборачиваясь, словно страшась передумать, он вклинился в группу туристов и уже через миг исчез в потоке голов и спин.— Потрясающе, — пробормотал Юджин и направился в бар на другой стороне улицы.Пересекать ее сейчас было все равно, что идти против течения, и он выбрался на тротуар куда южнее, чем собирался, но это, в сущности, не имело большого значения: на Бурбон-стрит бары были на каждом шагу.К десяти он уже не мог и вспомнить, чем именно был задет, а в половине одиннадцатого, выбравшись покурить на воздух, был подхвачен людским потоком, и пел и смеялся вместе со всеми, расплываясь в широкой самозабвенной улыбке.Маскарадные костюмы и карнавальные маски, песни, звуки и запахи — он чувствовал, будто эта ночь подхватила его под локти и закружила в безумном и непрестанном танце. Случайная девушка, еще более рыжеволосая, чем он сам, набросила ему на шею нитку цветастых бус, и, покачнувшись, крепко поцеловала в губы. С балконов разнесся одобрительный свист, такой оглушительный, что почти закладывал уши.Лицо и грудь заливало жаром, из горла сами собой рвались обрывки нестройных песен. Юджин пробился к музыкальному клубу, взмокший насквозь, и звук саксофона струился по его позвоночнику, пробирал от затылка до пят. Он танцевал, и руки его светились в воздухе бледным всполохом, а ноги отбивали по брусчатке что-то невообразимое. Такое не случалось с ним прежде, и не могло случиться больше нигде.Вдруг он увидел Снафу: тот вскочил на постамент газового фонаря, перехватив его ладонью, и хохотал в голос. Смеялся он так, что было ясно одно: танцем все это можно было назвать разве что сослепу, но Юджину, накрепко забывшему, что он не умеет двигаться, было решительно все равно. Он что-то пел, запрокинув голову, а потом обнаружил Снафу впритирку к себе, устроил ладони у него на ремне, запустив большие пальцы за шлевки, потянул на себя, чтоб стать еще ближе. Куда ближе, чем это позволяли приличия в любую другую ночь, кроме Марди-Гра.— Ну ты меня поцелуй еще, — хохотал Снафу, и Юджин склонился к его лицу, охваченный тем же сортом безумия, что когда-то, словно бы вечность назад, настигло его в проулке у доков, на Ривер-роуд, и затопило с головой. Но здесь, среди джаза и пьяных выкриков, Юджин позволил себе лишь набросить Снафу на шею цветастые бусы, одни на двоих, и улыбнуться шалой улыбкой.— Я должен тебе признаться, — прокричал Юджин, и это вдруг показалось вернее всего: ему было двадцать три, и хотелось объясниться, не таясь больше ни единой минуты, во весь голос. Он никогда еще не был так уверен ни в чем, как в это мгновение, глядя в лицо Снафу, расцвеченное маслянистым отблеском ночных огней.— Я тоже, — хрипло перебил Снафу и отвел глаза, но прежде, чем с его искусанных губ сорвалось еще хоть слово, забили колокола, отмечая полночь.Тучный вторник закончился — отзвучал, отплясал, отгорел. Наступала среда, и ее призрачный вкус оседал на языке жирным пеплом.