i (1/1)

но каждую ночь, когда восходит звезда,я слышу плеск волн, которых здесь нет-1-Если смерть похожа на сон, то ему повезло остаться в живых. На собрании ветеранов, куда затащил его Сидни, Юджин так и сказал — повезло, — умолчав об ударной волне, что плескалась внутри его черепа, выжидая момента, когда он уронит уставшее тело на неприлично мягкий матрац и закроет глаза. Каждую ночь он видел во сне океан. Эти несколько мгновений — лучшее, что у него только было. Он делал два глубоких вдоха, глотая прибрежный соленый воздух — тот скользил по внутренней стороне горла шелково, точно устрица. Потом он видел Снафу и все привычно летело к чертям. Раз.Приклад винтовки упирался в плечо, палец на спусковом крючке, прицел плясал во влажных руках.Два. Отдача била до костей, до нутра, черного и обугленного, грязного — как и все, что есть на этих богом забытых островах. Щелкали пули, клацали дула, визжала бетонная крошка. Мышцы расползались, кости разрывались, сердца разбивались. Живые кричали. Мертвецы молчали. Три.Снафу падал — мучительно медленно, как под водой. Он падал, падал, падал. Юджин молчал.Снафу падал, и каска слетала с его головы — даже во сне Юджин помнил, что это значит. Даже во сне. Он просыпался на счет ?три? в душных слезах. Он просыпался, подбирал неловкими пальцами обрывки кошмара, перебирал их, точно розарий, в поисках одного и того же лица. Он просыпался и тут же об этом жалел.Его скомканную тихую речь встречали овацией — канонада хлопков, и голова вжималась в плечи, а руки ползли по кителю, слепо искали приклад винтовки. На собрании ветеранов Мобила (где самих ветеранов лишь двое) можно было нести что угодно, говорить что угодно — кроме правды. Правде никто не похлопает, в этом уж Юджин не сомневался. Островок белых гвоздик пенился в шуршащей бумаге, приторно-сладкий торт ждал у дальней стены. Сидни — в первых рядах, темно-синюю форму перечеркнул пополам белый ремень. Он поднялся на ноги, и натертая пряжка выстрелила в лицо Юджина солнечным бликом, как пулей. Юджин мял пальцами пахучие стебли, хрустел бумагой, улыбался Сиду скупо и стыло. Цветы лучше пуль, но к чему они Юджину? Старикам не нужны цветы, им нужны плетеное кресло, шерстяной в клетку плед и час-другой послеполуденной дремы, из которой, если повезет, однажды попросту не вернешься. Сидни Филлипс крепко сжимал руку счастливой невесты, Юджин плотнее запахивал ворот заношенного халата. Мобил, штат Алабама, изнывал от жары, но Юджину было холодно — даже в самом центре их крохотного затхлого городка, в сердце асфальтового жара, не нашлось бы и толики изнуряющего пекла тихоокеанских островов. Сидя в тени раскидистой липы, он вяло листал отцовские справочники, думая о круговороте воды в природе — если верить книгам, то в плотной завесе июльских гроз над Мобилом могут быть нити того океана. Должны быть. Отец взял его на охоту. Юджин взял в руки ружье. Ошибка была почти фатальна — он расплачивался за нее во снах, снова и снова вскидывая нагретый приклад к плечу, сквозь прицел наблюдая лица и без того опустевшего взвода. Хэлдейн, Берджин, Лейден, Хэмм — с двумя ?м?. Иногда даже Сидни. Всегда — Снафу.Когда Юджин наводил на него дуло, лицо у того становилось почти скучающее. Ударная волна внутри его снов бросала Юджина на бурый от крови песок. Ударная волна снаружи бросила Юджина коленями о траву. Ружье выпало из его рук, отец молча гладил его по плечам, слезы катились по лицу — соленые и горькие как океан. Он поклялся себе: больше никогда. Никаких ружей. Никаких винтовок. Никаких речей.К черту пули. К черту цветы. Алабамский университет охотно принял его документы. Мать неохотно отпустила его из дому. Юджин готовился переждать август. Сидни Филлипс решил жениться. Жизнь, за которую Юджин сражался, шла мимо.А потом на его пороге объявился старый друг.-2-— К тебе гость, — улыбнулась мать, и сердце отчего-то пропустило удар. Гость опустился в кресло напротив, Юджин выхватывал глазами картинку: льняные летние брюки, потертый ремень, заправленная рубашка с россыпью мелких перламутровых пуговиц, расстегнутый воротничок, худая шея. Помедлив, он поднял глаза выше, и тут же разочарованно отвел взгляд. — Ты яйца не отсидел еще? — хмыкнул Ромус Берджин и протянул ему руку через кованый садовый столик. — Твоя ма говорит, ты разве что ночи тут не проводишь. Считает, я на тебя повлияю. — А ты повлияешь? — нехотя спросил Юджин и пожал протянутую ладонь. Берджин нахмурил широкие брови вразлет, улыбнулся белозубо.— Это вряд ли. Юджин слабо усмехнулся ему в ответ. Они пили крепкий чай, по старой памяти положив чересчур много сахара, потом Берджин уговорил его выбраться в город. Они шли узкими улицами, знакомыми Юджину с детства, и он чувствовал себя великаном. Город жал ему в плечах, он сделался слишком тесен и мал; в нем не случалось, да и не могло, пожалуй, случиться ничего, что встряхнуло бы его жизнь, а потом уложило ее обратно, разглаженную и ровную, как праздничная скатерть на воскресном семейном обеде. — Тебе привет, кстати, — вдруг обронил Берджин. — От кого? — без интереса спросил Юджин, по привычке вышагивая с ним нога в ногу.— От Снафу. ?Эй, Следжиха-а-aммер!? Следж запнулся, замер посреди улицы резко, будто наткнулся на стену. — Ты его видел?.. — он развернулся к Берджину, подался к нему всем телом, впервые за день взглянул в его лицо открыто и прямо. Глаза у него были синие-синие, а в волосах сверкали серебристые нити, выхваченные полуденным солнцем. В один миг Юджину стало жарко.— По дороге к тебе. Дай, думаю, заеду, мы ж все-таки не чужие люди. — ...И как он? — Да как обычно, — пожал плечами Берджин и возобновил неспешный шаг. — Работает в автомастерской. Выглядит неплохо. Все та же заноза, если ты понимаешь, о чем...— Он спрашивал обо мне? — не выдержал Юджин и жадно обшарил взглядом лицо Берджина. Тот медлил с ответом и это сказало достаточно. — Знаешь, — наконец признался он, — честно говоря, он и привета-то не передавал, это я от себя добавил. Узорчатые кленовые тени ползли по его лицу, солнце зашло за облака, с шипением погрузилось в океан, и свет умер. — Говорю же — заноза, — извиняющимся тоном добавил Берджин и коротко вздохнул. — Пиздец...— Где он живет? Куда ты ездил? — ему нужно было знать, и это почти неуютное чувство — слишком уж долго Юджин не испытывал нужды ни в чем. Наверное, с тех самых пор, как сошел с поезда. — Батон-Руж, — помедлив, неохотно ответил Берджин. — Он живет в Батон-Руж. На следующий после свадьбы Сидни Филлипса день Юджин пошел на станцию и купил билет. -3-Раз.— Я уезжаю, — объявил он, спустившись к завтраку, чисто выбритый, в отглаженной свежей рубашке и брюках с острыми стрелками.Мать отложила приборы, отец молча поднял брови. Эд засмеялся:— К девушке, что ли, собрался?— К сослуживцу, — отрезал Юджин, садясь за стол. — Хочу проведать — перед тем, как пойти учиться. Передайте, пожалуйста, масло. Два.Мать с отцом молча переглянулись. Отец отвел глаза, прочистил горло и развернул утреннюю газету. — Вернись к сентябрю, — попросил он сквозь шелест бумаги. Три.Поезд уносил Юджина все дальше и дальше от Мобила. Вдоль побережья, на юг, к Новому Орлеану — сердце вуду, душа блюза, бары и кладбища, проклятия и поцелуи. Рюмка шартреза зелено горит на губах, и если абсент — золотая жеманная фея, то шартрез — лесная ведьма, что забирает сердца. Юджин сидел на станции, выжидая автобус до Батон-Руж. Он сделал два торопливых глотка загазованного воздуха, и это — лучшее, что у него только было.Он смотрел прямо перед собой, вглядывался в волны влажного жара, поднимавшиеся от асфальтированной дороги. На мгновение ему привиделся знакомый силуэт — человек вышел из мутного воздуха, как выходят из моря на побережье — и липкий страх выступил испариной на лбу и подмышками. Страх увидеть Снафу — потому что он помнил накрепко: стоит увидеть Снафу — и все летитк чертям. Но никто не вышел к нему сквозь реку потрескавшегося асфальта, это была лишь игра распаленного шартрезом и солнцем разума. Юджин тронул ладонью непокрытую голову — наощупь волосы стали, как раскаленная медная проволока. Он вздохнул и отступил в тень.Автобус с круглыми добродушными фарами медленно выплыл из-за поворота. Юджин прищурился, перехватывая вещмешок. Он боялся проснуться на счет ?три?.