15 (1/1)

— А скажи мне, друг мой милый, — пропела Туу-Тикки, перекусывая нитку — она дошивала для Грена прикидный плащ, — где твои силиконовые ушки? Грен озадачился. Грен не сразу понял, о чем она. А когда понял — рассмеялся. — Кажется, я их в бардачке забыл, — признался он. — Черт с ними, не буду брать с собой. А то придется серьги снимать. Я не хочу. — Вместе никак не монтируются?Грен отрицательно помотал головой. — Эти силиконовые ушки — они на всю ушную раковину. И под ними жарко и чешется. — И ты убедил мастеров, что сидхе были круглоухие? — подмигнула Туу-Тикки.— Я просто волосы уберу так, что верх ушной раковины будет не виден, — объяснил Грен. — Боги, какая глупость — остроухие сидхе!— Знаешь, кстати, откуда это пошло? — спросила она. — Нет. А ты знаешь?— Кажется, знаю. В викторианские времена — середина-конец девятнадцатого века — в Британии пошла мода рисовать феечек. Потом пошла мода на древние сказания, их собирали, записывали, придумывали. Ну и рисовали. Феечек рисовали остроухими. За ними и всех ши стали рисовать так. Хотя если подумать... Сидхе — это дети богини Дану, с чего бы им быть остроухими, как волчата?Грен улыбнулся.— А потом Джексон снял шесть фильмов, и в массовом сознании эльфы окончательно стали остроухими. Хотя Толкин ничего такого не писал. Занятно. А ты все-таки похудела. Туу-Тикки, прищурившись, посмотрела на него.— Неделя в Ллимаэсе, Грен. Если не больше — мы с тобой как-то за временем не следили. Подножный корм и все такое. Мы три дня пробыли во Мхах, и питались одними ягодами... когда вспоминали. — Зато потом я ловил рыбу.— Рыба сама по себе диетический продукт, — оповестила его Туу-Тикки. — Тем более несоленая. Хотя было вкусно. Грен кивнул.— Ты права. Я сам все время забывал поесть на Островах. После охоты или рыбалки — да, просто потому, что охота и рыбалка. Но чаще мне еду заменяла музыка.— А тут еще Лэи подарил тебе малую арфу, — улыбнулась Туу-Тикки. — Вы очень похожи, правда. Только у него волосы светлые. — Да, почти как у тебя. Ты ему понравилась. — Я все боялась, что я для него слишком человек. — Ты меньше человек, чем я, — объяснил Грен. — Понимаешь, мы с ним считали... В общем, тот сидхе, которого я называю отцом, на самом деле мой дед. Просто леди Наари усилила во мне его кровь и ослабила человеческую. Лэи приходится мне прадедом. У моего отца — деда — нет других детей, похоже. А сидхе детьми не разбрасываются. — Интересно, сколько во мне крови сидхе? — задумалась Туу-Тикки. — Ты же проходила обряд.— Какой? — удивилась она. — Когда мы брали черенок у черной акации, тебе она дала ветку, а мне отказалась. Значит, в тебе более чистая кровь. Ты полукровка, я думаю.— Правда, что ли? — не поверила Туу-Тикки. — Мне, значит, придется изменить мнение о своей матери. Не думала, что у нее настолько изысканный вкус.— Один раз, — сказал Грен. — Один-единственный раз. Если твоему отцу что-то в ней понравилось, он мог зачаровать ее — на ночь или на час. — Таких подробностей я не знаю, — покачала головой Туу-Тикки. — Она меня ненавидела. Точнее, не так. Она была нарцисс и ненавидела меня за то, что я — это что-то отдельное. Сначала игнорировала, потом использовала как маркер своего социального статуса и ненавидела. А мой отчим... — Туу-Тикки махнула рукой. — Слышал же, говорят: ?Мы делаем добро из зла, потому что больше его не из чего делать?? Вот это как раз тот случай. Педофил, который действительно любил ребенка. Что не мешало ему быть педофилом. Самое смешное, что иначе я бы не выжила — меня убивала нехватка тактильного контакта, а мать ко мне не прикасалась. Знаешь, у меня в детстве была бронхиальная астма, которая прошла, как только отчим начал... ну ты понимаешь. Зато началась у матери. Грен молча стиснул зубы. Этих подробностей он не знал. Туу-Тикки говорила о них как о чем-то совершенно обыденном. А он пытался понять, как это — жить с ненавидящей матерью и любящим педофилом, и привыкнуть не обижаться, потому что за проявленную обиду бьют вдвойне, и остаться одной, и в одиночестве потерять ребенка, и умереть — в одиночестве... — Ты давно жила одна? — спросил он.— С шестнадцати. Меня выставили из дома, как только я закончила школу. А ты?— Я жил с дедом и бабушкой, пока не пошел воевать. До девятнадцати. Твои тебя бросили?— Не так, как твои. Ничего такого драматичного. Им просто было очень удобно, что меня больше нет — очевидно же стало, что я не подчинюсь, ломать меня — слишком затратно, проще забыть. Я долго ходила на терапию, свыкалась с мыслью, что мать меня не любит, что что бы я ни сделала, так и не полюбит — нет у нее этой функции. Хотя, конечно, иллюзия того, что родительская любовь должна быть по умолчанию — страшная штука. Даже тот факт, что она била меня смертным боем, в детстве не был для меня признаком ее истинного отношения. Дети слишком зависимы от взрослых. Грен посмотрел на свои руки, сжавшиеся в кулаки. — Ты не будешь против, если я навещу твоих родителей и набью им морды?— Буду, — с улыбкой сказала она. — Ты музыкант, тебе надо беречь руки. Грен, я вообще не хочу иметь с ними ничего общего. Совсем ничего. Их дочь умерла, я — другое существо, не человек даже. Прошлого нет — твоего, моего. Забудь.— Не обещаю, — он покачал головой. — Я сыграю им проклятие, а ты запишешь и мы отправим. Ты не против?— Не против. Но тогда уж и своим сыграй. — Проклятие? Я не смогу. — Ну просто — сыграй. Все, что с тобой было после того, как они от тебя отказались, все, что с тобой творилось из-за этого, твою смерть. А отвезти попросим Эшу. — Я бы и сам мог. Это недалеко. — Тебе слишком дорого станет возвращение. Лучше не надо. Гинко отправился в Первый Дом, едва Грен вернулся с игры. Еще бурлило послеигровое возбуждение, еще помнили пальцы струны малой арфы, еще ловил взгляд отраженный свет десятков глаз, еще гудела у самого уха тетива — а Гинко встал, и прошел через гостиную, и коснулся зеркала, и канул в нем. — Сегодня? — спросил Грен, скидывая с плеча рюкзак. Но ему никто не ответил. Грен прислушался. В бассейне плескалась вода. Он поднялся к себе, надел плавки под халат и пошел купаться, совсем забыв, что глаза у него все еще подведены черным, зеленым и золотым. Вокруг бассейна горели толстые свечи. Вокруг свечей кружились бабочки. Аромат множества цветов наполнял ночной воздух. Синяя подсвеченная вода колыхалась, и Туу-Тикки была в ней совсем темной. Грен скинул халат на шезлонг, скомандовал духам подобрать ему волосы и спустился в прохладную воду. Туу-Тикки подплыла к нему, обхватила руками за плечи, обняла ногами за бедра. Грен приподнял ее под ягодицы и поцеловал. Губы у нее были соленые. — Ты грим не смыл, — сказала она. — Правда? — удивился он, провел пальцем под глазом. На пальце осталась темная жирная полоса. — И правда не смыл. — Кто тебя красил? Сам?— Нет, парень один, Энди. Он там всех красил. — Серьезная игра, раз грим.— Только эльфов, — Грен покачал головой. Туу-Тикки отпустила его и отплыла на середину бассейна. Ее собранные в пучок под затылком волосы украшали цветы. Кроме цветов в волосах, на ней не было ничего. — И каково тебе было быть эльфом? — засмеялась она. Грен присел, окунаясь по подбородок, оттолкнулся от дна и поплыл к ней. Доплыл, завис в плотной прозрачной воде. — Я был эльфийским менестрелем. Зачаровывал шерифа и его войско, поднимал в бой вольных стрелков, исцелял музыкой раненых. Кажется, под меня переписали часть правил в последний момент. — Ничего, что арфа была в чехле?— Я завернул ее в плащ, так правильнее. Ты прости, что я так поздно — я еще играл после, пока все собирали лагерь. — Отмазался от уборки, значит?— Можно и так сказать. Гинко ушел, ты знаешь?— На Клеа?— Нет, кажется, к леди Наари. — Значит, до утра не придет. Он устал здесь. — Устал отдыхать? — не понял Грен. — Ну да. Слишком долгий отдых деятельного человека утомляет. Он же почти здоров. Ты поплаваешь еще или пойдем ужинать?— Я не голоден, — Грен попробовал пожать плечами в воде и едва не ушел с головой. Вынырнул, отплевываясь, и спросил: — Краска потекла?— Нет, она на жировой основе. Тебе не мешает?— Немного. У тебя найдется, чем смыть? Я заигрался, не сообразил спросить там.— Найдем. Туу-Тикки снова поцеловала его и поплыла к лесенке. Пока она плыла, кто-то из духов выставил на столике несколько флакончиков и коробочек.— Вылезай, — сказала Туу-Тикки, заматываясь в свой халат, — будем тебя отмывать... менестрель. Грен поплескался и вылез из воды. Постоял, ладонями сгоняя воду с тела, тоже надел халат. — Мне садиться? — спросил он. — Садись. Он сел, и Туу-Тикки устроилась у него на коленях. Откупорила флакончик, налила густую белесую жидкость на ватный диск. Запахло медом и миндалем. — Закрой глаза, — велела она. Грен послушался, чувствуя прохладное прикосновение. Умывала его Туу-Тикки долго — грим накладывали в несколько слоев, плюс основа под него. Наконец она сказала:— Все. Не трогай лицо руками, пусть крем впитается. Она так и сидела верхом на его коленях, а потом извернулась, прижалась, спряталась в его объятьях. — Ты бы хотела ездить на игры? — спросил он. — Сезон в самом начале. Следующая игра в июне. Индейцы и первопоселенцы, все такое. — Ну, это уже скорее реконструкция, нет?— Я читал сценарий — многовато мистики для реконструкторов. — Поедешь индейцем?— Ага. Так как, ты бы хотела?— Неа, — она помотала головой, лепестки мазнули по его плечу. — Не моя трава. И потом, у меня музыка, не хочу распыляться. И гости. — Гинко скоро уйдет. — Так придут новые. Мне не по себе надолго уезжать — я уеду, а кто-то придет, и ему будет нужна срочная помощь, а никого нет... — Я понял. Ты просто очень ответственно относишься к своей работе. — При такой-то зарплате! Кстати, а где ты аутентичный индейский прикид возмешь?— Я уже заказал. Есть ролевые мастера. — Еще до этой игры?— Ну да. И меня звали на конвент в октябре. Правда, он будет в Сиэтле. Обещали сцену, буду играть.— Вот и славно, — она потерлась щекой о его подбородок. — Тебе денег на игры хватает? Взносы, прикиды?— Мне все равно больше не на что их тратить, — улыбнулся он. — Как твое рукоделие?— Простаивает большей частью. Руки от гитары так устают, что не могу заставить себя взяться за спицы. Только на посиделках вяжу. Да для Гинко свитер связала вот. — Уже хорошо. Пойдем в дом. Ты ужинала?— А ты?— Нет. — Ну тогда посижу с тобой за компанию. Гинко вернулся на следующий день к полудню. С ним были два черно-красных, не очень больших по сравнению с Каем, местами чешуйчатых пса. Светло-карие глаза собак смотрели настороженно. Кай подошел обнюхаться с ними. — Гинко! — окликнула его Туу-Тикки. — Представь мне своих спутников. — Сьер! — назвался правый пес.— Стэнли, — помахал хвостом левый. С двумя глазами — оба нефритово-зеленые, с короткими черными ресницами — Гинко выглядел непривычно. — С вашего позволения, я пойду, — сказал он. — Прямо сегодня? — удивилась Туу-Тикки. — Да. Я непозволительно долго засиделся на одном месте. — Ты бы засиделся и дольше, если бы не Первый Дом, — напомнил ему Грен. — Я тебя провожу. Вас. Твой рюкзак собран?— Давно, — коротко ответил Гинко. — Я готов. Мы можем идти сейчас?Его снедало нетерпение. Дорожник, он истосковался по Дороге, и это звенело в воздухе, смешиваясь с жадным любопытством Сьера и Стэнли. — Полчаса, — сказала Туу-Тикки. — Гинко, я соберу тебе еды с собой. И приходи к нам еще — просто зиму перезимовать, что ли. Грен, тебя когда ждать?— К вечеру, я думаю. Я ненадолго. Туу-Тикки упаковала в плотно набитый рюкзак Гинко давно собранные припасы, заварила напоследок чаю, порезала сыра для собак. Сьер и Стэнли раньше не пробовали сыра и очень заинтересовались. Огорчились, узнав, что точно такого сыра в Ямато не будет. Попробовали тофу и расчихались. Чай пили не торопясь. Кай, похоже, что-то втолковывал молодым псам, а Гинко, Туу-Тикки и Грен молчали.— Я положила тебе чаю, — сказала Туу-Тикки наконец. — Благодарю, — наклонил голову Гинко. — Моя благодарность вам за вашу заботу и помощь неизмерима. Это благословение богов, что ваш дом есть. — Это благословение Первого Дома, — улыбнулся Грен. — А разве они не боги? — серьезно спросил Гинко. — Для кого-то, может, и боги. Как твоя рука?— Как и не была сломана. И прочие кости тоже. Мне пора. — Да, — согласился Грен, отставляя чашку. — Доброй Дороги, — пожелала Туу-Тикки. — Безопасного пути.