6. (1/1)

Что-то колотится о грудную клетку. Протяжно, всё усиливаясь и причиняя почти физический дискомфорт. По лицу катятся горячие капли липкого и противного, бесконечно цепляясь за волосы, спутавшиеся в колтуны. Горло дерёт невозможностью сделать вдох. Жарко. Холодно. Жарко. Холодно. Жарко.Бахметьева протяжно стонет и тщетно пытается разглядеть что-то в сумраке слепленных век. Смутная паника рисует во тьме непонятные крошки и силуэты. Наташе кажется, будто бы она попала в какой-то персональный кошмар. На обрывках воспоминаний — ветер из распахнутого окна, кружащий в глотке тошнотворный комок и пульсация в пояснице. Мрак.Хочется что-то сказать... Позвать кого-то на помощь, да и в конце концов просто открыть глаза. Наташа слабо дёргает пальцем и с трудом различает наощупь холод смявшихся простыней.В виски бьёт сокрушительной слабостью. Бахметьева давится собственным бессилием, на подкорке сознания плещутся остатки прерывистых чувств... Старательно сморщив лоб, Наташа открывает глаза.Встревоженные радужки режет приглушённым светом больничных ламп. Были бы силы — непременно хихикнула бы. Помнится, ей говорили, что слепить они не должны.А перед глазами всё кружатся в бесконечном водовороте контуры знакомых вещей: пищащие аппараты, капельница, куда-то бегущая кардиограмма. Тошнит. Облизнув пересохшие губы, Бахметьева опять закрывает глаза. И тут, будто бы по велению волшебной палочки, включаются все ощущения. Сначала до воспалённых остатков сознания доносится ноющая боль внизу живота, потом — ломота в затёкшей, унизанной проколами и синяками руке.— Наталья Владимировна, — мягкий шёпот слышится, будто бы через пуховое одеяло, — Наталья Владимировна...Втянув ртом пропитанный хлоркой воздух, Бахметьева давится сгущающейся слюной и вновь разлепляет налитые сонливостью веки.— Доброе утречко, — устало улыбается Донцов, дёрнув ссутулившимися плечами, — ну как вы?Наташе кажется, будто всё, что она изучала по анатомии в мед.институте — пустышка и чья-то наглая ложь. Попытка улыбнуться по непонятной причине отдаётся пульсацией в позвоночнике.— Как будто только что родилась, — хрипит Бахметьева, всё ещё с трудом деля мир на сон и явь. А профиль анестезиолога упрямо отплясывает перед глазами.Александр Анатольевич тихонько посмеивается и заботливо промакивает вспотевший лоб бумажным платочком.— Помните что-нибудь?Наташа сводит к переносице брови и пытается сконцентрироваться на расплывчатых воспоминаниях.— Помню Аллу Валерьевну с нашатырём, — не открывая глаз, — каталку, операционную...Донцов качает головой и поправляет сползшее с женских плеч одеяло. Бахметьеву крепко знобит.Она бродит в полумраке собственных мыслей; ощущения испаряются, комната перед глазами совершает тройное сальто, образ врача растворяется в дымке сонливости... Отголоски физического недомогания впиваются в сознание ослабшего организма. Наташа не успевает спросить про ребёнка, исход операции и диагноз. Напоследок лизнув пересохшие губы, она проваливается в уже знакомую тьму.— Спите, Наталья Владимировна, — бормочет Александр Анатольевич, глянув на мирно дрогнувшие ресницы, и вновь стирает скатившиеся со лба капельки пота, — спите.Уставший организм балансирует на грани между явью и сном. Наташа путается в скомкавшемся одеяле и, болезненно сморщившись, улавливает отдалённую мелодию звонящего телефона.Нагло вырванная из вороха сновидений, Бахметьева подхватывается на постели и нервно тянет ртом воздух. Сердце суматошно бьётся в груди, оцарапывая и без того тощие рёбра. Послеоперационный шрам ноет. Наташка зарывается пальцами в взъерошенные волосы и кусает пересохшие губы. Это выжжено на подкорке сознания кислотой. Это то, что не оставит её никогда.— Кому там что надо? — ворчит Бахметьева, кое-как выровняв сбившееся дыхание, и стаскивает с тумбочки телефон.Радужки обжигают яркие, пробивающиеся сквозь шторы лучи. Наташа жмурится.— Бахметьева, — выдыхает она, расчёсывая пальцами непослушные пряди, и вновь тонет в мягкости прохладной подушки.— Наталья Владимировна! — юный голос бьёт по ушам, вспарывая наспех зашитые раны. Наташа хмурится.— Надя?Присев на постели, Бахметьева недоверчиво вслушивается в тишину. Девушка посылает бывшей начальнице незримые флюиды добра, способные, кажется, даже на то, чтобы развеять неприятное послевкусие от кошмара.— Узнали, — со смехом констатирует та, наверняка заёрзав на месте и одёрнув медицинский халат, — Наталья Владимировна, с днём рождения вас! Желаю вам крепкого здоровья, самой-самой чистой любви, профессиональных успехов, радости, счастья! — с придыханием щебечет Надя, практически задыхаясь от нахлынувших чувств. — Пусть у вас всё будет прекрасно!Бахметьева прижимает свободную руку к щеке и мысленно даёт себе оплеуху. Забыть про собственный день рождения — это определённой в её стиле. По капиллярам карамельной патокой течёт тепло; она прижимает к груди коленки и утыкается в них подбородком. В груди приятно печёт.— Спасибо большое, Надь, — растроганно благодарит она, а после поднимается на ноги и шлёпает босыми ступнями к окну, — мне очень приятно, правда. Как ты? Как твои дела?Раздёрнув плотные шторы, Наташа позволяет воровато скользящим по спальне лучикам заполонить собой спальню и сильно жмурится, подставив яркому свету лицо.— Ой, у меня всё хорошо, — эмоционально отзывается Надя, от переизбытка чувств начав расхаживать по коридору, — я так рада, что послушалась тогда вас, не испугалась и поехала учиться. Мне здесь так нравится! А вы? Как ваши дела?Бахметьева тихо вздыхает и, потерев переносицу, засовывает свободную руку в карман пижамных штанов.— У меня всё в порядке, — зачем-то кивает она, просканировав взглядом паркет, и опять подставляет солнышку усыпанные веснушками щёки, — спасибо, что не забыла. Я очень рада слышать тебя.— Я тоже, — с улыбкой отзывается Надя, отвлекаясь на неразборчивый шум, — ой, у меня тут, кажется, семинар начинается... До свидания, Наталья Владимировна! Ещё раз с днём рождения вас!Всё, что связано с Петербургом и Центром — болезненно. До покалывания под ребром и невнятной пульсации по вискам. А Наташа, как оказалось, совсем не романтик. Давить на больной мозоль для неё сродне пытке, потому она опять старательно гонит от себя все ассоциации с прошлым и концентрируется на "здесь и сейчас".А здесь и сейчас её чуткий слух улавливает за дверью движения. Тихие, нарочито осторожные. Отголоски минувшего сна медленно испаряются, когда Мишка тихонько заглядывает в материнскую спальню и, столкнувшись со смеющимися глазами напротив, срывается с места. Он с разбегу кидается на хрупкую шею, и Бахметьева с готовностью подхватывает сынишку на руки, смачно целуя пухлые щёки, а после с интересом смотрит на лист бумаги в детских пальчиках.— С днём рождения! — кричит мальчишка, всем телом прижавшись к её груди.— Спасибо, мой хороший, — улыбается Наташа, мельком одёрнув задравшуюся футболку с жирафом, и взъерошивает на макушке растрёпанные тёмные волосы.— Это тебе, — смущённо бормочет Мишаня, уткнувшись носом в изгиб худой шеи, и протягивает ей рисунок.Бахметьева опускается на кровать и, откинув за спину прядь упавших на лицо волос, аккуратно касается пальцами подарка. Самого ценного и значимого в её жизни. На гладкий лист бумаги падают тёплые солнечные лучи. На нём — её смутно узнаваемый потрет, мальчишка в полосатой футболке и...— А это кто? — интересуется она, кивком указав на ещё один силуэт, кажется, заранее зная ответ на вопрос.— Папа, — морщит лобик малыш, подняв на неё большие глаза, — а что, некрасиво?— Очень красиво, — мотает головой Наташа, бегло улыбнувшись сынишке, — спасибо тебе большое, мой дорогой.А сердце суматошно бьётся о рёбра, пуская по коже странноватую, холодную дрожь. Но дать себе слабину возможности не предоставляется.— Ну привет, именинница! — звучно восклицает заглянувшая в комнату Миша, и Бахметьева, снова расплывшись в улыбке, аккуратно садит малыша на постель.Евгения Ефимовна держит в руках шоколадный торт, от вида которого Наташа восторженно охает и поднимается на ноги, опять застенчиво сунув руки в карманы штанов.— Загадывай желание, Наталья Владимировна, — посмеивается бывшая акушерка.А Бахметьева смотрит на солнышко за окном, на политый расплавленным шоколадом торт и на сына, сжимающего хрупкими ручками сделанный ей рисунок, и впервые в жизни её глаза жгут солёные слёзы от осознания того, что она, оказывается, счастлива так, как могла бы быть в её ситуации счастлива только она.И зацепившись взглядом за блеснувшее солнечным зайчиком тоненькое кольцо, она, хитро ухмыльнувшись и мысленно загадав желание, изо всех сил дует на свечи.— Ура! — кричит за её плечами Мишаня, подпрыгнув и неловко запутавшись в одеяле.— Ну, поздравляю тебя, что ли, негодница, — качает головой Евгения Ефимовна, затаив в уголках губ трепетную улыбку, и, отставив в сторону торт, аккуратно обнимает её за плечи, — пойдём завтракать, я там праздничный завтрак сварганила, между прочим.***На Бахметьеву валится ворох поздравлений от вспомнившей о ней Саши, улетевшей заграницу Стаси, Сеченова, Дины, на фоне у которой что-то задорно щебечет Маруська, и даже Аллы Валерьевны, и, честно сказать, та даже не знает, что ещё её сегодня может удивить. К счастью.Хлопнув дверью своего кабинета, она опускает на стол целую кипу бумаг и, желая отвлечься от кружащих на подкорке сознания мыслей, опускается в кресло.В помещении витает аромат медикаментов и по акции приобретённых духов.— Любишь ты себя, конечно, Бахметьева! Ты себе хоть что-нибудь дорогое в жизни-то покупала?Сдавленно улыбнувшись, Наташка крутит в руках какую-то скомканную бумажку. Ей Саши до ужаса не хватает. Она думала о ней, когда надевала на свадьбу Базанова платье "с вырезом до пупка"; думала, когда переезжала в Москву; думает и сейчас.Взгляд затянутых грустью глаз бежит по завешанным фотографиями стенам.— Спасибо за дочку вам, Наталья Владимировна! Я вас никогда не забуду.— Да вы же обоих нас с того света вытащили. Если бы не вы, Наталья Владимировна...В жизни Бахметьевой как-то есть всё, кроме того, что ей нужно. С головой накрывает что-то, отдалённо напоминающее какую-то скомканную, бутафорскую радость. Про молчащего мужа думать не хочется. Про зияющую в сердце пустоту — тоже.От самокопания отвлекает тихий, но уверенный стук в дверь. Наташа хмурится, но, оторвав взгляд от стола, выдаёт звучное:— Войдите.Базанова, кажется, остаётся обескуражена собственным спонтанным поступком не меньше Бахметьевой. Она крутит в руках поясок халата, смотрит на лечащего врача в упор и топчется на месте. Врач приподнимается в кресле, обеспокоенно вздёрнув бровь. Ника прикрывает тяжёлую дверь.— Здравствуйте, Наталья Владимировна, — откашлявшись, выдаёт она и без спроса присаживается на стул.— Здравствуйте, Вероника Евгеньевна, — вторит Бахметьева, выжидающе вскинув голову, — у вас что-то случилось?Ника пробегает изучающим взглядом по ухоженному лицу и останавливается на холодных глазах. Под ними недосыпом и стрессом пролегают болезненные тоненькие морщинки.— Нет, — Базанова безэмоционально качает головой.От Бахметьевой веет пряностями и тоской. Заприметив на столе упаковку конфет, Ника как ни в чём не бывало интересуется:— Можно?— Да, конечно, — кивает Наташа, пододвинув к пациентке коробку, и, откинувшись на спинку кресла, выжидающе складывает под грудью руки.Базанова смакует на языке шоколад и собственную уязвимость, а после вновь кашляет и, подняв глаза, сухо выдаёт:— С днём рождения вас.Наталья давится воздухом. Она изгибает уголки губ в удивлённой полуулыбке и запоздало сипит:— Спасибо.Вероника скованно выдыхает. Очертив взглядом миниатюрный силуэт напротив, она отталкивается ладошками от колен и встаёт с места, безмолвно направляясь к двери. Скомкано и невнятно, почти напугав. Грудь печёт чувством исполненного перед самой собой долга. Бахметьева следит за ней, практически не моргая, и старается унять почему-то сбившееся дыхание.Базанова останавливается. Это гормоны — определённо. Без бьющего в голову вещества она едва ли была бы такой уж сентиментальной.— Знаете, Наталья Владимировна, — не оборачиваясь, решительно начинает она с горькой ухмылкой на потрескавшихся губах, — а я же вот вас раньше терпеть не могла.Бахметьева с интересом сверлит взглядом хрупкую спину и в ожидании продолжения молчит. Ника оборачивается.— Маленькая женщина со скальпелем, — сжав пальцами спинку стула, выдаёт она, глядя на неё прямо в упор, и выпаливает в доли секунды, боясь передумать, — практически гений, вы мне казались такой жестокой.Та жадно тянет пропитанный хлоркой воздух и заинтересованно склоняет голову набок. Наигранно безразлично. Будто бы ей это неинтересно.— Так профессионально жизни спасаете, а его собственноручно убили.Базанову внезапно несёт в совершенно не то русло. Наташа сглатывает сгустившийся в горле комок слюны и почти не шевелится.— Растоптали, да практически в порошок стёрли! — нервно смеётся Вероника, мысленно ругая себя за несдержанность, а после жмурится и запускает в тёмные пряди костлявые пальцы. — Я думала, вы не человек даже. Робот без чувств.Внутри у Бахметьевой холодеет кровь, и начинает покалывать в пальцах. Базанов вбивается в её будни незвано, непрошено и спонтанно. Ника поднимает на неё странно блеснувшие чем-то запутавшимся глаза. Вина. После разговора с Пашкой, после увиденного на родах, после осознания того, что стало с её собственным братом.— А в родзале, когда вы Русланчика на руки взяли, я посмотрела на вас и поняла: живая, — поджав губы, она нервно ведёт плечами и впивается глазами в застывшего напротив врача, — я думала, моему брату рядом нужен кто-то другой. Ольшанская, например. Красивая, умная, нервы ему не мотает...Наташа ползёт взглядом по тёмно-коричневому линолеуму и не находит сил, чтобы посмотреть роженице в глаза. А той кажется этот разговор непозволительно важным.— Мне жаль, что я ошиблась, — вдруг выдыхает Базанова, кивнув: — счастья вам, Наталья Владимировна. Вы, оказывается, тоже человек.***В доме Колмогорова витает запах лимонного освежителя воздуха и приветливый аромат жаркого. Скинув с затёкших ног сапоги, Наташа с облегчением выдыхает и, собрав последние силы в кулак, плетётся на кухню. Разговор с Никой пульсирует где-то в висках, распуская по венам ниточки сковывающей тоски. Но она отчаянно улыбается и давит из себя всю ту же, пластмассовую и бутафорскую радость.— Конфе-е-еты, — выдыхает очарованный мальчишка, завидев в руках Бахметьевой огромные пакеты с подарками, — а мне можно?— Можно, конечно, — потрепав сына по волосам, лениво посмеивается Наташа и обессиленно падает на стул, тут же роняя голову на сложенные ладони, — я так жутко устала...Евгения Ефимовна поворачивается к ней, облокотившись поясницей о стол, и сдержанно кивает на не замеченную Бахметьевой вазу:— Курьер принёс от Юрия Алексеевича.Наташа замирает. Колмогоров появляется, как всегда: неожиданно, пафосно, иронично. У него, насколько ей известно, была встреча с бизнес-партнёрами, ужин со старым знакомым, конференция по акушерству. Ему не до неё; всегда находились дела поважнее, чем совместный новый год, поездка на море или чей-нибудь день рождения. Бахметьева привыкла и, вроде как, даже смирилась.Подняв голову и откинув назад пряди мягких волос, она пялится на шикарный букет, не моргая, а после прикрывает глаза, рвано вдохнув пропитанный шоколадом и пахучими розами воздух.А жизнь кажется и не такой уж паршивой, как раньше. Токсикоз плавно сходит на нет, за окнами медленно, но верно тает снег, отношения с Базановым выходят за рамки старых знакомых и уверенно приближаются к дружеским. Бахметьева приоткрывает усеянное капельками окно и впускает в квартиру прохладный, пропитанный надеждой и свежестью воздух.Наташа крутится у зеркала, как-то внезапно и совсем уж не к месту чувствуя себя школьницей, собирающейся на свиданку. От осознания этого становится как-то смешно. Мазнув по губам бледно-розовую помаду, она улыбается собственному отражению и ловит в глазах уже позабытый ей блеск. И всё же без дружбы жизнь теряет свой сок — Бахметьева убедилась на личном примере.Мысленно отругав Руслана за упрямство, она наспех задвигает под стол ещё вчера упавшие со стола книги и спешит к двери.— Ну я же просила не заходить, — с лёгким упрёком ворчит она и, распахнув настежь дверь, отступает назад.— Привет.Колмогоров сверлит её всё таким же властным взглядом сверху вниз и, из вежливости спросив разрешения, входит в квартиру.Он говорит про развод, про то, как он рад, что у них будет сын, про долго и счастливо вместе... Бахметьева Юру не слышит. Послевкусие счастья испаряется в никуда. Она по привычке улыбается розам, ставит их в высокую вазу и даже зачем-то вдыхает их аромат. Лёгкие стягивает узлом. А она ведь никогда их не любила, но тогда радовалась — почему?..Миша молчит. Юрий Алексеевич мог бы стать потрясающим аферистом: так легко внушать людям, что его желания — их собственные — определённо, талант. Марионетка в руках кукловода. Он делает всё так, как хочет, а ей это непременно должно нравиться, радовать, быть приятным.— Позвони ему, поблагодари, — советует Евгения Ефимовна, глядя на её осунувшийся силуэт, — скажи спасибо, что вообще не забыл.Бахметьева сдержанно кивает и, поджав губы, тихонечко усмехается. И поднявшись на ноги, она обхватывает руками огромный букет алых роз, и движется к лестнице, на ходу выискивая в телефоне нужный контакт. Всё их иллюзорное семейное счастье, будто бы эти цветы. Роскошные, безусловно красивые, дорогие! Разве что бесчувственные и пустые, но это, наверное, мелочи.Босые ступни скользят по паркету; Наташа идёт по коридору в полумраке, почему-то не решаясь включить свет. Тощие пальцы уверенно сжимают колючие стебли. Ему же всегда было плевать. На её мечты, желания, мысли — абсолютно на всё. Бахметьевой становится жутко. Ей же когда-то могло это нравиться. И уткнувшись взглядом в пахучие бутоны, её вдруг накрывает волна откуда-то взявшихся воспоминаний.Вынув градусник, Наташа недовольно стонет и закатывает глаза, на всякий случай притронувшись ладошкой ко лбу. Горячий. Горло нещадно дерёт, замёрзшие ноги не греют даже шерстяные носки. Закутавшись в плед, она утыкается взглядом в книгу и пытается разобрать расфокусированным взглядом хоть что-нибудь.Настроение падает ниже плинтуса; то ли от температуры, то ли от отчаяния хочется плакать. Стася, на всякий случай прикрыв нос и рот тоненьким шарфиком, убегает на свиданку, и комната общежития погружается в тишину.Потерев уставшие, затянутые упрямой сонливостью глаза, Наташа смотрит на причудливые, отплясывающие в свете настольной лампы тени и вдруг слышит странный стук. Подпрыгнув на месте, она вскакивает на ноги и, поначалу шарахнувшись в сторону, всё же подходит к окну. На губах стынет шок. Бахметьева подлетает ближе, мигом распахивая створки, и отходит назад.— Ты... Ты как здесь? — обомлев, лепечет она совсем хрипло, а после заходится в сухом кашле.— Молча, — посмеивается Базанов, невозмутимо захлопнув за собой створки, — у вас консьержка непробиваемая. И флиртовал, и взятку предлагал, и ругался — бесполезно вообще. У меня не было выбора.Наташа глотает вязкую слюну с привкусом малиновых леденцов и недоверчиво покачивает головой.— Ты ненормальный, — сухая констатация факта. Руслан смеётся, а после отряхивается от пыли и достаёт из-за пазухи букет ромашек:— А я знаю. С днём рождения, Бахметьева.Наташа не любит воспоминания — от них всегда слишком больно. Ругая себя за излишнюю сентиментальность, она ставит вазу в собственной спальне — конченная мазохистка — и решает позвонить Колмогорову как-нибудь позже. Застопорившись у выхода, мельком глядит в зеркало, поправляет потёкшую тушь и, натянув на лицо улыбку, плетётся обратно на кухню.А где-то за забором в свете уличных фонарей тормозит автомобиль. Базанов не глушит мотор и нервно постукивает пальцами по рулю. Сердце не даёт покоя здравому смыслу, который упрямо твердит ему, что он здесь лишний. Руслан кидает взгляд на окно. В кухне горит тёплый свет. Приглушённые лучики лениво очерчивают силуэты.Вот Мишка забирается с ногами на стул, засовывает палец в шоколад и тут же отправляет его в рот. Вот Евгения Ефимовна тяжко стонет и подсовывает ему тарелку с ужином. А вот Наташа устало подпирает щёку ладонью и приглаживает взъерошенную тёмную чёлку. Слишком трепетно, слишком уютно, слишком по-домашнему. И он чувствует укол совести за то, что подглядывает за этим вот так, через окно.Руслан судорожно выдыхает. На заднем сиденье автомобиля мирно лежит букет нежно-розовых эустом.Базанов жмёт на газ, и машина, разрезав полумрак светом фар, скрывается за поворотом.***А дальше всё случается слишком быстро: возвращение Руслана в Санкт-Петербург, приезд Колмогорова, выписка Ники с малышом из больницы — и Наташа с головой окунается в водоворот будничной жизни. Из дома она спешит на работу, с работы — домой, потом запирается с Мишкой в детской, помогает ему построить железную дорогу, укладывает спать, а после забирается под холодное одеяло и отворачивается к стене.Бахметьеву мучает бессонница. Она долго ворочается в постели, прижимает колени к груди, посильнее натягивает одеяло... Юрий Алексеевич недовольно бормочет сквозь сон, и Наташа затихает. На душе скребут кошки.Бахметьева не может уснуть. Картинки сменяют одна другую, сродне галлюцинациям — яркие, чёткие, красочные. Ей хочется выть. Рядом с Колмогоровым ей уже не спокойно.Весь день она опять проводит на улице: следит за Мишкой, чтобы он не упал с горки, и медленно раскачивается на качелях. Сонливости нет. Бахметьева просто чувствует себя разбитой, но не заспанной, нет. Измотанный организм прекращает нуждаться во сне. Она безмолвно глядит в пустоту и посильнее натягивает на колени оранжевый плед.— Мам, ты заболела? — наивно интересуется мальчик, присев рядом с ней, и забавно болтает ножками. Наташа сдавленно улыбается.— Нет, солнышко, всё хорошо.И заботливо приподняв упавшую на лоб шапку, она проводит пальцами по гладкому лобику и целует сынишку в раскрасневшийся нос.— Беги играй.Юрий Алексеевич её состояния замечать не хочет: он роется в папках с бумагами, смазано целует жену в щёку и обращает на неё внимание лишь тогда, когда не может сам завязать себе галстук.— Наташка, ты помнишь, что нас ждут сегодня на открытии медицинского центра? — между делом интересуется он, накинув на плечи тёмно-серый пиджак.Бахметьева сидит в постели, поджав под себя ноги, и перебирает в руках золотой браслет. А розы в вазе стоят удивительно долго. Настолько, что она задумывается, а не попала ли случаем в сказку про Красавицу и Чудовище. Только вот шанс на то, что из Колмогорова когда-нибудь выйдет любящий принц, рассыпается на глазах.— Я помню, — сипло отвечает она, не поднимая на мужа затуманенных глаз.Юра мельком кивает и, улыбнувшись, оставляет не щеке женщины бесчувственный поцелуй. Ему крайне важно, что подумают о нём посторонние люди. Гораздо важнее, чем её самочувствие. А оно, честно говоря, является крайне паршивым. Наташу знобит. То ли от холода, то ли от кружащих водоворотом в ней чувств.Бахметьева провожает его пустым взглядом, а после поднимается на ноги и неспешно плетётся к шкафу.— Наташ, — Мишина заглядывает в спальню, суетливо закидывая на плечо сумочку, — ну я побежала. Мишка спит, если что.Та давит из себя тёплую улыбку и целует Евгению Ефимовну в щёку.— Хорошо, Алле Валерьевне передавайте привет.Бахметьева открывает шкаф. Если Колмогоров хочет создать красивую картинку в журнале, она ему в этом поможет.Аромат дорогих духов смешивается с полусладким дурманящим запахом грусти; Наталья прячет губы в розовую помаду и собирает волосы в аккуратный хвост. Плотная ткань малинового платья царапает кожу; широкий пояс впивается в талию и не даёт сделать нормального вдоха. Взглянув на себя в зеркало, она проводит пальцами по лицу и чувствует себя куклой. Красивой, измученной и пустой. Излишне бледная кожа, пролёгшие под глазами мешки, которые не прячет даже тональный крем. Безликая и послушная. Сглотнув свернувшийся в горле комок, Наташа делает глоток воды.Ей идти на этот приём до головокружения и тошноты не хочется, и дело совершенно не в свалившейся на её хрупкие плечи тоске.— И кто там будет? — интересуется Бахметьева, отправив в рот кусочек стейка.— Да все, кого ты знаешь, — отмахивается Колмогоров, пригубив вина, — Базановы, кстати, тоже будут. Жаль, Багиров уехал, его, кажется, тоже звали. Ещё, вроде, какой-то светила фармакологии. Да много кто, в общем-то.Наталья опять давится слюной и жадно глотает прохладную воду. Видеть Базанова, чувствовать его запах, слышать голос для неё сродне пытке. Видеть его с Ольгой — практически мазохизм. Но застегнув на щиколотке ремешок туфель, она берёт в руки клатч и уверенно шагает к двери. Надо, значит надо. В свободной ладони вибрирует телефон.— Да, Светлана, Вы подъехали? Я сейчас спущусь.Мишиной хочется рассказать всё и даже чуточку больше; Мишиной она может доверить себя, свои проблемы и родного ребёнка, но у той в кои-то веки появляются свои планы, и она в кои-то веки не смеет в них вмешиваться.***Руслан завязывает на шее галстук и всё сильнее чувствует, как вокруг шеи стягивается невидимая удавка. Базанов до одури ненавидит гостиницы, лицемерие и Москву, которая когда-то давно сделала его самым счастливым, а после разбила. Жестоко и беспощадно.— Тебе помочь? — услужливо интересуется Ольга, сжав хрупкой ладошкой мужское плечо, и по спине Базанова бежит противная дрожь.— Нет, — слишком резко отзывается он, с трудом сдержавшись от того, чтобы стряхнуть с себя чужую руку.Оля глотает разочарование и, догадавшись, в чём дело, отнимает прохладные пальцы сама. Она со своей болью на "ты"; та раскидала в её предсердиях предметы быта и, кажется, решила остаться там жить. Гордой поступью отойдя к окну, она смотрит вниз на спешащую куда-то столицу. Лёгкие сводит глупым желанием закурить.— Оль, я...— Заедешь сегодня к сыну? — перебивает мужа Базанова, вцепившись наманикюренными ногтями в подоконник. — Ты же, наверное, соскучился.— Соскучился, но не заеду, — выдыхает Руслан, накинув на плечи пиджак, — позвоню ему в скайпе.Ольга равнодушно кивает. Порой её накрывает странное чувство, будто бы у неё к нему, кажется, больше и нет ничего. И кажется ей уже очень давно. А курить всё равно хочется. До дрожи и хаотично разбросанных по мягкой коже мурашек.Сердце жжёт не званой, но вполне объяснимой обидой. Она вправду научилась готовить его любимые стейки, мириться с тем, что у него есть кто-то гораздо важнее неё, и мирно спать, когда он уезжает в Москву. И если раньше ей почему-то казалось, что это звалось в простонародии мудростью, сейчас она чётко понимает: к ней внезапно пришло безразличие.Стойкое и смиренное, смешавшееся с режущим изнутри омерзением, какое она почувствовала, когда бывшая подруга услужливо прислала ей на годовщину их с Базановым свадьбы спатифиллум — так называемое, "женское счастье". Она его, кстати, разбила.Оля улыбается. А может, поэтому её личная жизнь полетела коту под хвост? Может, Елизарова это всё искренне, честно, да от всего сердца! А она...***— Евгения Ефимовна оставила ужин на плите, — сообщает Бахметьева няне, спешно перемещаясь по дому, — Миша спит, но когда проснётся, не забудьте его накормить. Я постараюсь вернуться как можно раньше.— Не беспокойтесь, Наталья Владимировна, всё будет в порядке, — доброжелательно улыбается Светлана, явно собираясь сказать что-то ещё, но сверху слышится пронзительный детский плач.Бахметьевой кажется, будто бы она никогда не привыкнет к его слезам. Сердцебиение учащается, кровь в жилах стынет.— Что случилось? — интересуется она, присев на край детской постели, и прижимает сына к груди. — Ну, что такое? Мама рядом, всё хорошо.Мальчонка вытирает кулачком слёзки и шумно выдыхает. Хрупкие плечики в её объятиях дрожат от рыданий.— Мне... — всхлипывает малыш. — Мне плохой сон приснился.Бахметьева улыбается и, мигов забыв о своих переживания и проблемах, касается губами детской макушки. Весь её мир концентрируется здесь — в этом маленьком человечке. И никакая любовь на свете не может сравниться с тем, что она чувствует к этому хнычущему малышу.— Это просто сон, — уверяет она сына, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.Мишка ей верит. Уткнувшись носом в изгиб её шеи, вдыхает посторонний запах духов и забавно морщится. У Базанова-младшего удивительно смышлёные и понимающие глаза — Наташа восхищается и пугается каждый раз, когда они смотрят дальше её лица — в самое сердце.— Ты уезжаешь? — почему-то с придыханием спрашивает мальчишка, почти не дыша, и Бахметьева запоздало кивает.Когда малыш вцепляется крохотными пальчиками в её платье, Наталья хмурится и рвано вздыхает. Она выходит из дома, когда у неё появляются важные дела; внезапно срывается по зову начальства, иногда отсутствует дома, но чтобы это вызывало такую бурную реакцию...— Ты чего? — шепчет она, на всякий случай погладив ребёнка по спинке. — Эй, что такое?— Не уезжай! — требует мальчишка, заходясь в истерическом плаче. — Я не хочу, чтобы ты уезжала! Не уезжай!Наташа обескураженно тянет носом воздух и сверлит взглядом стену напротив. Нервничать Мишке нельзя. Отказывать Колмогорову тоже не хочется.— Беспричинные истерики, слёзы, крики, — безэмоционально заключает Игорь, оперевшись поясницей о письменный стол и глянув на Бахметьеву сверху вниз, — это всё свойственно детям. А ты, плюс ко всему, ещё и живёшь не с его отцом.— А это-то тут причём? — недоверчиво вздёрнув брови, Наташа сцепляет руки в замок. — У них с Базановым замечательные отношения, они постоянно созваниваются, иногда даже видятся, когда у Руслана появляется возможность приехать в Москву...— Вспомнишь мои слова, когда он начнёт закатывать тебе истерики каждый раз, когда ты соберёшься проводить время с Колмогоровым.Бахметьева склоняет голову набок:— Ревность?— Именно. Дети так же ревнуют, как и взрослые, просто ещё не умеют лицемерить и врать. Так что готовьтесь, Наталья Владимировна, потому что ваша жизнь станет очень весёлой.Накаркал. Бахметьева трясёт головой и опять целует сына в макушку.— Миш, — шепчет она, мысленно прикидывая, какой скандал закатит ей Колмогоров, если она откажется ехать с ним, — а с папой побудешь, пока я не вернусь?Малыш затихает. Он дядю Юру совершенно не любит — тот удивительно сильно напоминает ему Карабаса-Барабаса из мультика про Буратино, но Наташе он в этом не признаётся. Не хочет расстраивать. Но и чтобы она ехала с ним, он тоже не хочет. Когда она где-то там с ним, мальчишке становится страшно. А вдруг обидит?А папа... Папа большой и сильный, он маму в обиду не даст — Мишка в этом уверен. Поэтому вытирает кулачками слёзы и неспешно кивает:— Побуду.И взъерошив тёмные волосы, Бахметьева звучно целует мальчика в лобик и рывком поднимается на ноги, на ходу выискивая в клатче мобильный.***— Да, я понял, — кивает Руслан, вынимая из кармана брюк ключ от номера, — конечно, я приеду.Ольга разворачивается на носочках и проходится по мужу незаинтересованным взглядом.— Что-то случилось? — устало интересуется она, не забыв театрально выпрямить спину.— Да, — сбивчиво бормочет Базанов и, кинув ключ на тумбочку, бегло гладит на жену, — сходи на открытие Центра одна, хорошо?***— Наташка, да он манипулирует тобой, как хочет, а ты ведёшься! — психует Юрий Алексеевич, откинув назад упавшую на лоб чёлку.Бахметьева опирается поясницей о стол и гладит на Колмогорова исподлобья. Ей кажется, будто бы она даже улавливает тот момент, когда в его глазах зарождаются раздражённые, недобрые искорки.— Он просто ребёнок, — она складывает руки под грудью и упрямо стоит на своём.Юра подходит вплотную, изогнув губы в провокационной ухмылке. В непроглядной пелене её безразличия загорается что-то инородное. Раздражение.— Он не просто ребёнок, Наташ, — выдыхает он, замерев в паре сантиметрах от её лица, — он очень избалованный ребёнок!— Так, ну это уже переходит все границы, — взмахивает руками Наталья, сдвинувшись с места, и направляется к лестнице, — я больше не желаю всё это слушать.По венам бежит колючая злость. Да, она позволяет Мишке чуть больше, чем стоило бы; да, она опекает его сильнее, чем ему это нужно; да, она не позволяет ему набить собственных шишек, но её гиперопеке есть веское основание. Ей не хочется закатывать истерик, бить посуду и куда-то бежать. Колмогоров имеет право манипулировать ей, говорить ей всё, что захочет, но обвинять в чём-то её ребёнка — это уже за рамками всяческого терпения.— Собирайся и поехали, — Юра ловит её за запястье, и из груди у Наташи вырывается рваный вздох, — побудет с няней, пока Базанов не приедет, ничего страшного.Бахметьевой кажется, будто её мужа чудесным образом подменили. Ну, или она внезапно прозрела.— Он плачет, и ему рядом нужна мать, — выплёвывает она, вывернувшись из медвежьих объятий, и одёргивает подол юбки.— Ой, да брось, — ухмыляется Колмогоров, — я лучше знаю, что ему нужно.Наталья замирает на месте. Юрий Алексеевич окатывает её ледяной водой; она жадно тянет ртом воздух. Он знает в этой жизни всё лучше всех. Все уверения, что он будет любить Мишку, как своего, звенящими осколками сыпятся на пол.— Это мой ребёнок, — обомлев от громкого заявления, твердит она, — и ты к нему не имеешь никакого отношения. У него другой отец. Не ты.Юра перекатывается с пятки на носок и, нервно усмехнувшись, засовывает руки в карманы брюк.— Вот так значит, да? Ну хорошо, — иронично посмеивается академик, вскинув голову, — я так понимаю, ты со мной не едешь?— Теперь — нет, — качает головой Бахметьева, откровенно плюнув на его приказы и ультиматумы. Мишина бы оценила, — расхотелось.— Ну что ж, — улыбается Колмогоров, двинувшись к выходу, — тогда хорошо вам провести время, Наталья Владимировна.Она не прячет глаз и следует взглядом за ним по пятам, вслушиваясь в то, как суматошно колотится в висках сердце.— И вам всего доброго, Юрий Алексеевич.Наташе кажется, что она стала героиней дешёвой сопливенькой мелодрамы. Сипло вздохнув, она мажет рукой по лицу.— Наталья Владимировна, а... — неловко окликает её няня, на что Бахметьева резко оборачивается и от неожиданно едва удерживается на ногах. — Я так понимаю, в моих услугах вы больше не нуждаетесь?— Да, простите, — устало кивает Бахметьева, спешно расстёгивая клатч и вынимая из него кошелёк, — я заплачу вам. Извините за ложную тревогу.Наташе кажется, будто бы она забыла что-то крайне важное... Попытки зацепить дрожащими пальцами подол тяжёлого платья не оборачиваются успехом; у Бахметьевой жутко кружится голова. Такими темпами, услуги Багирова понадобятся, пожалуй, и ей самой.Ступая босыми ступнями по паркету, она мысленно прокручивает в голове всё, о чём раньше ей вспоминать совсем не хотелось. О закрытии Центра, о коньяке из горла на полу пустующих коридоров, о выброшенном в мусорное ведро ризотто, о том, как шло Ольшанской подобранное Никой платье, о том, как она врала им с Русланом в лицо и дарила ей колючие розы, и о том, как трусливо, собирая теплящееся, снова разбитое сердце, велась на наглые уговоры Колмогорова поехать за ним в Москву. Наташе кажется, будто бы кто-то нажал внутри неё спусковой курок.Нервно ухмыльнувшись, она распускает давящий хвост и, почти не чувствуя поверхности под ногами, плетётся в детскую. Ей кажется, будто разговор с Колмогоровым высасывает из неё последние силы. По хрупкой спине катятся капли холодного пота. Облизнув пересохшие губы, Наташа вслушивается в громко стучащее в висках сердце и выдыхает лишь тогда, когда сломленная и опустошённая опускается на край Мишкиной кровати.— Мам, — малыш треплет её по руке, и Бахметьева с опозданием переводит на него расфокусированный взгляд, — всё хорошо?— Да, — с трудом улыбается она, легонько огладив ладошкой детские плечики, — всё хорошо.Просто она снова держит в руках щепки несбывшихся надежд.— Мам, — мальчишка вновь тянет её за палец, старательно заглядывая в её глаза, — а папа приедет?Наташа закрывает глаза, а после мысленно даёт себе оплеуху. Идиотка. Подхватившись, она судорожно роется в клатче и вспотевшими руками старается разблокировать телефон. Внизу слышится мелодия дверного звонка. У Бахметьевой трещины на покрытых матовой помадой губах, расцарапанные ладони и затуманенные глаза. И сейчас ей меньше всего хочется, чтобы Базанов видел её такой. Да и Базанов, если быть честным, сейчас последний человек, которого хотелось бы видеть и ей самой.Но едва не поскользнувшись на гладком паркете и вцепившись тощими пальцами в подол вечернего платья, она почти уверенно шагает к двери.Руслан помнит их последнюю встречу: Наташа молчала, витала в собственных мыслях и совсем не шла на контакт. Уверенность в том, что что-то изменилось теперь, в нём как отсутствовала, так и отсутствует до сих пор. И оттого встречаться с ней нос к носу он бы сейчас, честно говоря, не хотел.Была бы его воля — он бы вообще давным-давно выкинул её из головы и построил что-то светлое, устойчивое и надёжное с его собственной, кстати, женой. Только сердце оказалось слишком строптивым. Увы.Перешагнув с ноги на ногу, Базанов не без удивления выгибает бровь и давится непониманием.— Привет.— Привет, — натянув на лицо беззаботную маску, как ни в чём не бывало, кивает Бахметьева и почему-то оказывается не в силах оторвать взгляд от его лица. Слабачка.— А почему ты... — Базанов растрачивает словарный запас в никуда и понимает, что к этой встрече оказывается совсем не готов. — Почему ты не уехала?Наташа смотрит на него, вспарывая давно забытые, криво зашитые раны. Ворохом соли на рваные колото-ножевые.— Решила остаться, — глупее ответа придумать она не может.На губах с облезшей помадой стынет наигранная усмешка. Ей хочется выставить его за дверь, закрыть её на все замки, а после выкинуть, выбить, выжечь его из собственной памяти, чтобы в груди больше не саднило и не заходилось так сильно, что становилось пугающе-больно дышать. Но она неловко переминается с ноги на ногу, опускает глаза и, наткнувшись взглядом на жгущее палец кольцо, шлёт, наконец, свои обязательства далеко и надолго.— Будешь чай?***Просторный холл манит ароматом парфюма и лопающихся в шампанском газированных пузырьков. Свет тяжёлых люстр отражается в начищенном до блеска паркете и солнечными зайчиками блестит в бриллиантах девичьих серёжек.Колмогоров ослабляет галстук и залпом осушает предложенный официантом бокал. — А тебе, значит, простого обывательского счастья захотелось?— А я, Юрий Алексеевич, слишком мало про него знаю, чтобы мне его хотелось.Становится до отвратительного смешно. Кто бы мог подумать, что когда-того этого простого и обывательского счастья может захотеться ему самому? Да так, чтобы дом — полная чаша, чтобы в гостиной — камин, в детской — наследник... Колмогоров тянется за добавкой.Он дарит Мишке дорогие подарки и, украдкой разглядывая его за завтраком, с наивной надеждой выискивает в его лице схожие с ним черты. Будто бы тест-ДНК — фальшивка, чья-то глупая шутка и розыгрыш, и в венах этого крошечного человека течёт и его тоже кровь. Но их просто нет. Этот заливисто смеющийся мальчишка — маленькая, до ужаса точная копия Базанова, и от этого Колмогорову хочется выть. Здравый смысл признаёт поражение; только сердце вот лупит под дых, а ещё отчаянно верит в лучшее.Ему хочется привязать Бахметьеву к себе сильнее, основательнее и крепче. Ему не хочется видеть Руслана в их доме по праздникам и выходным; ему до тошноты надоела мелодия от звонков в скайпе; его эгоистичную натуру тошнит от того, что Наташка любит копию Базанова сильнее, чем своего мужа.— Юрий Алексеевич?Академик оборачивается, раскрасневшимися глазами ловя в ослепительном свете люстр обворожительный силуэт.— Да, это я. Простите, мы знакомы?Светловолосая девушка улыбается и изящно откидывает за плечо локон блестящих волос.— Меня зовут Светлана, — улыбается она, приветственно салютуя ему бокалом, — я была на Вашей лекции.Ледяной шёлк липнет к стройному телу; она умело переступает с ноги на ногу, и разрез в подоле платья оголяет обнажённую щиколотку.Юра глотает слюну и прячет в полупустом бокале усмешку. Сердце клокочет под рёбрами, а глотку жжёт напрочь сбитым дыханием и парами сладковатого алкоголя.— И что же Вы от меня хотите, Светлана?Студентка очаровательно улыбается и облизывает нижнюю губу.— Я пишу дипломную работу по материалам Ваших исследований, — издалека начинает она, не забывая проникновенно всмотреться в глаза, — поэтому я подумала: может, Вы можете меня проконсультировать?Колмогоров встряхивает головой и, хмыкнув, рвано кивает. Былая злость растворяется в остатках шампанского. Ранее упомянутое обывательское счастье не вяжется ни со светскими мероприятиями, ни с трепетными студентками, ни с бурлящим в бокалах шампанским. Юрию в кои-то веки хочется сделать всё правильно. От этого желания что-то в груди покалывает и, обжигая рёбра, пускается в пляс. Перекатившись с пятки на носок, он поднимает на блондинку глаза.— Знаете, Светлана, — с затаённой в уголках губ улыбкой произносит он, — я не консультирую своих студенток. Всего доброго.И на сердце становится легче.***Бывает ли дружба после любви — вопрос извечный, почти риторический.Любовь, уходя, царапает сердце, выжигает на нём имена и фрагменты значимого, важного, ценного. Любовь, уходя, забирает все чувства с собой.Но ведь царапины заживают, покрываются коркой и со временем прекращают саднить, и тогда на руинах разрушенного и забытого уже можно построить другое, новое, более крепкое. Так выходит, бывает?Наташа крутится у столешницы, трясущимися руками разливая по кружкам чай. Ей под цепким взглядом Базанова неуютно. Пояс впечатывается в бледную кожу, оставляя на ней розоватые полосы. Бахметьева в этом образе ненастоящая. Он её не узнаёт. Руслану от этого осознания хочется выть.Его Наташка — совсем не холёная, в джинсах и широкой рубашке — желательно, его собственной — вечно куда-то спешащая и чуть-чуть несуразная. Сглотнув свернувшийся в горле ком, он тупит взгляд и нервно крутит в пальцах мобильный. Если молчит, зачем позвала?Хотя и он, собственно, согласился — зачем?Бахметьева перекидывает волосы через плечо и с грохотом опускает на стол горячие кружки. Её спокойствие болтается на волоске, руки смачно трясутся, а волнение кисло-сладким привкусом стынет на языке.Неловкость — непроглядной пеленой между ними. А ведь когда-то они, им казалось, не умели молчать, пусть и понимали друг друга без слов. Осознание этого факта крутит внутренности и раскачивает их и без того шаткое пластмассовое спокойствие.Вечно горящие глаза у Наташки пустеют, там гаснет что-то, чему Базанов всегда восхищался и, честно сказать, немного завидовал. Руслану хочется знать всё и чуточку больше. Руслан шумно вдыхает и выпаливает, боясь передумать:— Поругались?Бахметьева вздрагивает почти незаметно для незнакомого, для Базанова — очень уж очевидно. Проходится взглядом по кружащим в кружке чаинкам, гладит пальцами не остывший фарфор и ловит в частых вздохах собеседника безнадёгу. Руслан успевает свыкнуться с мыслью о том, что она не ответит, когда она, поджав губы, чуть слышно бормочет:— И почему я думала, что смогу быть счастлива с человеком, который не любит ни меня, ни моего сына?Что-то в груди Базанова пускается в пляс. Наташка неуверенно, несмело и до безумия осторожно, но всё же... идёт на контакт? Заёрзав на месте, он делает шумный вдох и продолжает не менее аккуратно, боясь спугнуть и оттолкнуть её ещё дальше, чем на расстояние вытянутой руки:— Он, — прокашлявшись и глотнув горячего чая, Руслан поднимает на неё робкий взгляд, — обидел вас?Бахметьева улыбается его не званой заботе и спешно мотает головой:— Нет. Так, мелкие ссоры, не бери в голову.Базанов снова кивает. Он судорожно думает о том, чем поддержать разговор, но, к его удивлению и странному счастью, Наташа находится раньше:— А как у вас с Ольгой?Руслан отвечает равнодушно, особо не рассуждая:— Нормально.А после думает, что своим откровением Бахметьева, пожалуй, заслужила более красноречивого и искреннего ответа, и сдавленно усмехается:— Живём, как соседи, иногда даже разговариваем.— Ого, — грустно посмеивается Наташа, — у нас такой роскоши нет, мы не разговариваем вообще.Базанов чувствует, как по широкой спине бежит мелкая дрожь, и, наконец, поднимает на собеседницу глаза. Ей от этого разговора ровно так же не легко, как и ему самому, но что-то подсказывает Руслану, что именно сейчас, именно в этот момент в её сердце что-то ломается. И это что-то даёт им шанс. Шанс выстроить по крупицам безграничное доверие и понимание с полуслова, которое раньше виделось ими, как нечто, само собой разумеющееся.— Бахметьева, — играя с огнём, Базанов затаивает в уголках губ улыбку, — мне тебя страшно не хватает.Наташа поднимает взгляд и ловит пляшущее в его глазах веселье, непонимающе выгнув бровь.— Давай дружиться обратно?Пустая лестничная клетка, размазанная по щекам тушь, нелепые, откровенные, слишком искренние признания... А она знала. Ещё тогда знала, что он слышал каждое её слово, каждый вздох, каждый всхлип. Руслан знал её в мелочах. Знал настолько, насколько не знала даже она сама.— Базанов, — наигранно серьёзно твердит Наташа, и внутри у него всё холодеет, но она расплывается в улыбке, лишь бы он не заметил откуда-то взявшиеся слезинки, и продолжает: — это запрещённый метод.Руслан выдыхает и откидывается на спинку стула, под её смеющимся взглядом тая и чувствуя, как внутренности совершают сальто одно за одним.Так может, ещё не всё потеряно? Может, мелкими и неуверенными шажками ещё можно наверстать упущенное и, как они раньше считали, безвозвратно потерянное?..— Папа! — детский крик разрушает оставшиеся крупицы неловкости; Наташа глотает чай и отворачивается к окну, усмиряя громко бьющееся в груди сердце. Руслан с готовностью поднимает сына на руки, глядя на Бахметьеву мельком и исподлобья, будто бы невзначай. — Ты приехал!— Ну разве я мог не приехать? — посмеивается он, звонко щёлкнув сынишку по носу.Мишка без умолку болтает о новых машинках, о шоколадном торте и о том, что соскучился. Наташа смотрит на них в отражении оконного стекла, за которым, кажется, начинает темнеть, и внезапно на подкорке её сознания рождается мысль о том, что так могло бы быть каждый день. Если бы она чуточку раньше взяла себя в руки, если бы не испугалась, если бы не бегала, не била наотмашь и не проявляла стойкость там, где она была не нужна. Если бы.— Играйте, — выдыхает она, поднявшись на ноги, и неспешно идёт к двери, — я переоденусь и приду.Руслан запоздало кивает. И риторический вопрос растворяется в воздухе: дружба после любви существует. Существует, но только не тогда, когда чувства никуда не ушли.***Ольга устаёт отвечать на вопросы про отсутствие мужа, устаёт цедить из бокала шампанское и устаёт улыбаться всем мало-мальски знакомым ей людям. Ноги ноют от долгого хождения на каблуках; она заливисто смеётся над несмешной шуткой очередного акционера, когда на плечо, не скрытое облегающим платьем, опускаются чьи-то тяжёлые тёплые пальцы. Ольшанская хмурится.— Ольга Леонидовна, добрый вечер, — голос Колмогорова слышится ей сквозь тихую музыку и звон хрустальных бокалов. Она приветствует его кивком. — А где же ваш муж?Ольшанской казалось, будто бы она умеет ходить на каблуках в совершенстве. Ошиблась. Переступив с ноги на ногу, чтобы не потерять равновесие, она заправляет за ухо прядку кудрявых волос и нервно окидывает взглядом зал.Суть вопроса доходит до неё практически сразу. Юрий Алексеевич имеет в виду именно то, что не решается сказать напрямую. И гордо, почти артистично вздёрнув подбородок, она сдержанно улыбается, дойдя до истины лишь на каплю раньше него:— Полагаю, что там же, где ваша жена.***— Нет, Миш, это котёнок, — поудобнее усадив сынишку на коленях, твердит Базанов, тыча пальцем в детскую иллюстрацию.— Котята пушистые! — упрямится мальчик, активно помотав головой.Руслан тяжело выдыхает. Наташка тихо посмеивается у них за спиной, забравшись с ногами на широкий диван, Мишке же куда сильнее приглядывается пол. К счастью, в гостиной у Колмогорова он тёплый.— Ну, а у таких котят нет шерсти...— Значит, это не котёнок.Чуть слышно простонав от собственного бессилия, Базанов откидывается на диван и взглядом просит у Бахметьевой помощи, но она улыбается и в знак капитуляции вскидывает ладони.Впрочем, Мишка быстро переключается и уже через пару минут спешит в детскую, чтобы притащить папе новые машинки, а Руслан в это время откладывает ненавистную картинку подальше.— Вот скажи мне, кто в детских книжках сфинксов рисует, а?Наташа смеётся и неопределённо пожимает плечами.— Руки бы оторвал. Где ты вообще купила её?Поджав губы, Бахметьева склоняет голову набок и смотрит на Базанова сверху вниз:— Это ты привёз в прошлый раз.Руслан выдыхает и безотрывно смотрит на неё пару секунд, а после невозмутимо откашливается и переводит взгляд на противоположную стену. Наташка смывает вызывающую косметику, надевает самые обычные джинсы с футболкой и смотрит на него без былого, сквозящего от неё безразличия.— Больше никогда не пойду в этот магазин, — ворчит Базанов, и Бахметьева за его спиной снова смеётся, отчего он тоже, увы, оказывается не в силах сдержать улыбки.Возвращаться в Питер не хочется. Возвращаться к Ольге — тем более. Руслану кажется, будто бы здесь, рядом с Наташей и Мишкой к нему возвращается жизнь. А ещё ему кажется, что, если в их, пусть и дружеских, отношениях с Бахметьевой и вправду наступила, наконец, оттепель, теперь он станет в доме Колмогорова частым гостем.— Как там Ника? — внезапно интересуется Наташа, нервно покручивая в руках какой-то браслет.Базанов поворачивается и складывает на диване руки.— А что у вас с ней случилось?— В каком смысле? — непонятливо хмурится та, нервно потерев переносицу.— Не помню, чтобы вы раньше спрашивали у меня друг про друга, — пожимает плечами Руслан, вздёрнув брови, — а вообще нормально. Гуляют вон с Пашкой с малым. Думаю, съедутся скоро.Наташа на пару секунд зависает от внезапного осознания того факта, что Вероника, кажется, и вправду прониклась к ней пониманием и даже симпатией, а после выдаёт первое, что приходит на ум:— Да, может быть. Общий ребёнок сближает.Руслан выпрямляется. Бахметьева мысленно даёт себе подзатыльник и нервно откашливается, ещё интенсивнее раскручивая в пальцах браслет.— Наверное, — выдыхает Базанов, вернувшись в исходное положение, и старается усмирить бешено колотящееся в груди сердце, а после делится тем, что лишает его покоя: — я тут отца встретил...Наташа приподнимается на локтях, мигом забыв про браслет, Нику и Мишку, что слишком уж долго возится наверху.— Что хотел?Тема родительства для Базанова слишком болезненна — Бахметьева знает не понаслышке. Может, поэтому так быстро простила ему инцидент на колесе обозрения. Руслан слишком сильно хочет стать для Мишки хорошим отцом. Так сильно, что порой позволяет чуточку больше того, что мальчишке и вправду можно.— Встретиться хочет, — не отрывая глаз от ковра, произносит Руслан, мазнув пальцами по лицу, — он как раз сейчас в Питере.— И что вам мешает? — Базанову её мнение вправду важно.— Думаешь, стоит?Наташка ловит в сумраке блеск его глаз. Там, в глубине, на кромке радужек — маленький мальчик. Недолюбленный, одинокий и брошенный. Сердце Бахметьевой упрямо царапает рёбра.— Ну, — она неуверенно ёрзает на диване и поднимает на него робкий взгляд, — а ты представь, что твой собственный сын через тридцать лет не захочет с тобой говорить. Что бы ты почувствовал на его месте, если бы такое случилось?Базанова передёргивает. Он в любви к Мишке растворяется безвозвратно, не требуя от него ничего взамен ни сейчас, ни потом. И потому от такого сравнения ему становится страшно.— Руслан, — тихо окликает его Наташа, тяжело выдохнув и зачесав назад волосы, — жизнь, она, знаешь, без инструкций. Я отца твоего не одобряю и не оправдываю, но я не знаю ни одного человека, который бы никогда не ошибался. И знаешь...Бахметьева делает передышку, будто бы не решается обронить то, что крутится на языке. Базанов ведь — не Колмогоров, он не упустит из виду подтекст. Он не сможет не заметить того, что её в этой ситуации не волнует ни логика, ни справедливость, ни чувства его отца. Её волнует другое.— Это, может быть, даже не ему нужно, — с придыханием выдаёт Наташа, заранее зная, что может сдать себя этим с поличным, — это, может быть, тебе нужно.Руслан замирает.— Вот! — выдыхает запыхавшийся Мишка, вывалив на ковёр гору машинок. — Нашёл!А у дома, тем временем, останавливается автомобиль. Колмогоров смотрит на них из окна, улавливая вдали лишь размытые тени, и что-то горькое оседает на языке, что-то горькое выступает на коже мурашками и пускается по хитросплетениям вен.Простое обывательское счастье. Юрий Алексеевич знает про него слишком мало, но теперь, кажется, видит, как оно выглядит, воочию. Жаль, происходит оно без него.Ухмыльнувшись и зачесав назад чёлку, он откидывается на спинку кресла и, недолго думая, запускает руку в карман пиджака, выискивая в списке контактов нужный номер.