I (1/1)

Все было не так.Понимание бьет по Йохану, словно в его голове сталкиваются два грозовых облака, и чудовищный грохот заглушает все прочие звуки.Память подводит его раз за разом, мысли утекают из головы, будто испуганные враждебным, вторгшимся на их территорию откуда-то извне?— или возросшем на ней, как опухоль.Вчера он подвел к смерти ребенка из приюта; познакомил с отцом, когда-то бросившим его на попечение незнакомцев в полуразвалившемся здании, а затем?— провел на крышу; здание всего в четыре этажа, но падение на голову привело к таким травмам, после которых вероятность смерти превращалась в неотвратимость. Вывернутая под неестественным углом шея, паук крови на земле?— это Йохан помнил ясно, однако детали тонули в его мыслях, как в болотистой массе.Имя мальчика. Как они проделали путь к его отцу, сказал ли то-то ребенок, увидев, что тот его не очень-то ждал; почему он так уверен, что был вечер. Фон происходящего в его голове меняется, будто декорации?— Мюнхен, Прага, Рим, Бремен, Будапешт.Память и способность к анализу ускользают от него. Это похоже на болезнь; похоже на тот процесс, когда разум отказывается от своего хозяина.Похоже?— на умирание?Стакан с глухим стуком отпускается на столешницу.—?Я не обязан отсчитываться за то, что произошло по вине телевизионщиков. Люди слишком буквально восприняли, что можно свободно перейти через стену…—?Однако именно вы сделали официальное заявление о возможности свободно пересечь Берлинскую стену, и именно вы, тем не менее, не дали пограничный службам никаких новых указаний.Мягко и ненавязчиво Йохан называет цифры: даты и число погибших, называет несколько имен, и вскользь намекает на выгоду, которую министр получил от помех в пересечении границы.Стакан вновь опускается со стуком судейского молота, но пока Йохан не чувствует, что министр вынес себе приговор. Он борется за сохранность своей внутренней стены, защищавшей его столько лет от наказания со стороны самого себя.В голове мелькают все новые и новые наблюдения: лица, даты, названия. Отстрел попытавшихся пересечь границу, множество попыток побега, тысячи людей, хлынувших через стену, когда было объявлено о ее падении. Все, что Йохан когда-либо узнал, он находит в своей голове, свободно облачает в нужные слова.Йохан знает это чувство. Будто поднимаешься с глубины, и, избавившись от давления водной толщи, попадаешь в нужное течение. И дальше все идет так, как надо.Память работает безотказно. Он понимает и замечает все. Его голос мягок и спокоен, его взгляд?— участлив и бесконечно терпелив.Он контролирует себя, и его разум принадлежит ему в полной мере.Хочется, чтобы это длилось подольше.Лицо министра выражает мрачную озабоченность, но уже не его жизнью, а положением дел, когда эта жизнь оборвется. Опустевший стакан с виски стучит о стойку бара последний раз, и на этот раз приговор вынесен.***Покинув бар, поправляя пиджак и убирая с глаз выбившиеся пряди светлых волос, он вспоминает, что мальчика звали Франц. Йохан всегда запоминает имена и все, что с ними связано, но теперь это стало проклятием, а не даром. Когда он решает, что это имя не имеет значения, оно тут же вновь исчезает из его памяти.***Это походило на приливы и отливы. Только что он полностью осознавал себя и происходящее вокруг, как вдруг все таяло, плыло, перемешивалось. В какие-то бесцветные моменты он, казалось, не думал вовсе?— эти минуты и часы полностью исчезали из его памяти; путь от крыши приюта к номеру отеля, поездка от отеля к бару, в котором произошел разговор с министром. Бездна втягивала его, поглощала его воспоминания, а может, отбирала у него силы на саму возможность думать.Йохан не прекращал свой путь ни на минуту. До того, как в его голове поселилось что-то чужое, огромное и неповоротливое, до того, как каждый день его мысли начали впадать в неистовство, будто подхваченные шквальным ветром.Возможно, он пережил пулю в виске не так легко, как полагал.Он не мог вспомнить точно, когда это началось. Но с тех пор часть его жизни не поддавалась осмыслению, перейдя от него в некое иное пространство, где познание и воображение нивелируется, а возможность манипуляций исключена просто от не-присутствия каких-либо средств для этого.А еще?— а еще мимо него проскальзывала тень. По ту сторону улицы, в отражении зеркал, затерявшись среди посетителей придорожного кафе. Йохан не чувствовал ни опасности, ни любопытства; эта тень могла быть еще одним обманом, порожденным его больным разумом. Она исчезала сразу же, как только Йохан обращал на нее внимание.Возможно, это не имело к пуле никакого отношения.Идя в отель прочь от здания, под которым растянулся в нелепой позе бывший министр, Йохан вновь тяжело опускается в бездну. Тьма и давление, и бесформенные призрачные существа, больше похожие на случайные сгустки воды, окружают его плотным ватным коконом.Он чувствует запах моря, но знает, что моря поблизости нет.Город полон искусственного света от фонарей и рекламных вывесок, и ночь ощущается слабо; усталости нет вовсе. Он ничего не осознает?— и от этого уже нет ни страха, ни тревоги.Он добирается до отеля, потому что его тело помнит дорогу туда. Разум занят другим… Или нет.Ему стоит отдохнуть. Потом он снова сможет связно…Все сбивается. Йохан опускается на кровать, потому что так идеи, казалось, тоже оседают, переставая клубиться где-то в небе над его головой?— высоко и неразборчиво. Он ложится поверх одеяла, расправив под собой ткань и переложив на столик недочитанную книгу, и говорит себе закрыть глаза.Тело не слушается; он впадает в дрему помимо воли.Когда он вновь открывает глаза, солнце бросает на город первый луч.…мыслить.Мыслить?***Солнце жжет глаза; во рту тягучий, искусственный привкус. С кем он договаривался вчера?Конечно, конечно. Не договаривался?— подводил к черте. Чувство удовлетворения уже ушло, но Йохан помнит, что оно должно было быть, и этого пока достаточно. Мягкая, располагающая улыбка появляется на его лице.Сегодня ему нужно встретиться с подручным, затем покинуть отель. Он находится в нем слишком долго. Дом, завещанный некогда одними из его приемных родителей, все еще ждал возвращения владельца.Осень медленно вытесняет из Мюнхена тепло и зелень, заволакивает небо ровной серостью, растит лужи у мостовых. Брусчатка влажно поблескивает на солнце, которое вот-вот должно вновь скрыться за облаком размером с весь небосвод. Йохан отправляется на прогулку безо всякой видимой цели; тем не менее, как это часто бывает, цель появляется сама собой.Кто-то идет за Йоханом. На должном расстоянии, почти шаг в шаг совпадая с его собственным ходом; кто-то, кто знает свое дело, кому не впервой преследовать и выжидать.Давление, под которым находился разум Йохана, тут же ослабевает, будто почувствовав опасность, и восстанавливается память об улице, по которой он идет, память обо всех тех, кто мог оказаться здесь и сейчас в качестве преследователя. Перечень довольно велик, но Йохан решает, что ни одного из этих людей не следует принимать всерьез.А его самого?— Йохан улыбается еще мягче?— его принимать всерьез следует всегда.Пистолет оттягивает внутренний карман пиджака, и, убедившись, что человек неотступно за ним следует, Йохан сворачивает в переулок. Людей здесь почти нет, а окна домов выходят в другие стороны; он дает шанс?— больше себе, чем преследователю.Чем дальше от центра, тем больше расстояние между домами, больше деревьев, случайными группами растущих у дорог. Шаги преследователя затихают, и Йохан успевает разочароваться.В какой-то момент мысли снова исчезают, лишенные цели,?— это происходит незаметно и неосознанно, как дыхание,?— и когда они возвращаются обратно, Йохан уже обходит очередной дом и оказывается на холме.Скала черной стеной вздымается по его левое плечо, и когда он протягивает руку и касается ее, он чувствует холодную, покрытую лишайником поверхность. Он поднимает голову, и на его глазах скала растет и уходит так высоко, что ее вершина тонет в облаках?— тяжелых и темных, как грязная вата. Птицы кружатся над ним, крича хрипло и глухо, садятся на корни, торчащие из скалы, и смотрят на него серыми немигающими глазами.В первое мгновение он замирает, пытаясь найти объяснение тому, как он здесь оказался; а второго?— второго мгновения не случается.Земля дрожит, расступается перед ним, увлекаемая в воронку, и на ее месте растекается вода. Грязно-серый бурлящий поток сбивает его, несет к скале, ударят о нее так, что выбивает воздух из легких. Он пытается ухватиться за скалу, но волна тянет его назад, и ударят снова с такой скоростью и мощью, что переламывает ребра; он не успевает вдохнуть, чувствуя, как грудь сдавило стальным кольцом. Грохот воды заглушает треск, с которым ломаются кости, от грязи и пены, попавшей в глаза, он почти ничего не видит. Доски, камни, корабельные цепи?— все то, что принес с собой поток, бьет по нему, ударяется вместе с ним о скалу, на расстоянии ладони от него разбивается в щепки остаток мачты. Йохан знает, шторм разобьет так же и его, и последнее, что он видит до того, как волна прибивает его к скале?— серые, внимательные птичьи глаза.Йохан упирается в дверь своего номера.И все сбивается?— снова.Здесь тихо и тепло, ровное гудение города за окном нарушается только музыкой, звучащей из открытого кафе напротив.Его сердце бешено стучит, а глаза болят попавшей в них грязи. Йохан оборачивается к окну, но не видит ни скал, ни воды. Ребра отзываются глухой болью, когда он касается своей груди, но не кажутся сломанными. Синяки на руках и сбитые костяшки, будто он бил ими по асфальту, не похожи на последствия от ударов тяжелых корабельных цепей.?Ничего не было??— думает Йохан, но вместо успокоения приходит паника.Раны на руках есть, а ребра ноют, и у него нет иного объяснения, кроме несуществующего шторма в море.Грани его разума выпрямляются. Но не встают на свои места.***Преследователь либо потерял его, либо ушел. Сложно было судить об этом, когда Йохан не помнил, где закончился настоящий Мюнхен и начался порожденный его все больше проседающим разумом шторм. Вернувшись в комнату, он бесцельно проходит из угла в угол, листает книгу, взвешивает на руке пистолет. Наступает вечер, а за ним тихая, полная звезд ночь.Что-то произошло в тот период, когда он свернул в переулок и вернулся в номер, что-то заполнило его голову, словно огромный паразит, словно дым, занимающий собой все место, которое найдет.Это не было исчезновением, просачиванием способности мыслить куда-то в недоступную ему нижнюю часть песочных часов; бездна не жила под его ногами, но уже обволокла его, стала вокруг и подбиралась все ближе. Йохан чувствует, что иссякание?— уже не то слово, которым можно описать его состояние.То было не уничтожение его мыслей, а перекручивание, поднявшийся против него вихрь всего, что он когда-либо знал; то было?— заполнение.И от этого понимания ему вновь хочется подвести кого-нибудь к черте.Удар о стекло. Йохан оборачивается, и в тот же момент следующий камень бьет по оконной раме, падает на подоконник и скатывается по нему вниз. Его будто зовет кто-то, как зовут дети своих друзей, и Йохан подходит к окну с полной уверенностью, что ничего опасного за ним нет.Едва заметное движение, игра света на пылинках в воздухе?— тень приветственно машет ему рукой и указывает в сторону соседних домов; он успевает заметить, как в одном из окон скрывается, заметив его взгляд, фигура человека.Он за час перебирается в новый дом. У него мало вещей с собой: по существу, все самое необходимое всегда при нем.Тень вновь следует за ним по дороге из города, а затем теряется в стене леса, начинающейся за холмом. Йохан не видит ее, но уверен, что она там?— чужое присутствие ни с чем не спутать.Профашисты выследили его. Сеть информации непрерывно подрагивает, нити-веточки говорят ему о происходящем и о том, что только планируется; неопасный, но грамотно разработанный круг смыкается вокруг него. Преследователь в центре Мюнхена, человек, подобравшийся вплотную к номеру, в котором он жил.Следует разорвать круг. Поговорить с одними людьми, убить других, но Йохан медлит, непозволительно медлит, понимая это и все равно не находя в себе согласия с этой мыслью. Каждое его воспоминание, каждая вариация поведения стала чуждой, враждебной всем прочим, и, пока одна борется с другой внутри его головы, он не может ничего сделать. Его решения одно за другим растворяются в забытьи, словно не имеют отношения к действительности и не могут на нее повлиять.Он ждет стука или скрежета, ждет волны, способной вернуть его в быстрое, проворное течение; все собственные попытки себя расшевелить оборачиваются еще большим оцепенением.Он ждет, когда новый камень, брошенный в окно, пробудит его ото сна.