Ложь (1/1)
Я медленно вдыхаю обволакивающий, давящий запах (смесь духов, дерева, дорогой ткани, пыли и чего-то сладкого и порочного; тут недавно кто-то занимался сексом, это так ощутимо чувствуется и так заводит, что остаётся последний стоп-кран здравого смысла) и стараюсь не сойти с ума – как обычно. В каком-то смысле это, можно сказать, первостепенная цель в моей жизни – я стараюсь не сойти с ума в семье, на работе, общаясь с другими людьми, оставаясь наедине с собой, продолжать можно бесконечно – это так же естественно, как дышать, и куда более естественно, чем чувствовать себя нормальным, адекватным человеком. Я представлял себе ранее, что человек-то на самом деле рождается существом чувственным и совершенным, но по истечении времени приходит санитар-бог и по случайности ампутирует что-то; так я и лишился чувства осознания себя в этом мире (и почему безумец? ведь ум-то они не теряют, а именно что вот это – они не без ума, почему же так они названы?).Хотя могло бы быть и хуже: я мог бы лишиться своих аналитических способностей или чувств – кто знает, что хуже. Я вижу и то, и то… и это страшно, по-настоящему страшно.— Скажу пошлость, но я тебя хочу. – Для Дэдди это не пошлость, Дэдди – сама пощёчина общественному мнению, я не знаю, почему она так сказала, но да какая разница, какая разница, какая. Люди не следят за своими словами, а смысл я понял. Хотя не факт, что весь: Дэдди свойственно говорить во всех пластах одновременно, и, кто знает, может ли она этим выдать философскую сентенцию или же констатирует факт – понятия не имею, людей так сложно понимать.Так легко быть непонятым.— Я знаю, милая. – Я вру, но ей так больше нравится: милая – это почти что ?любимая?, но только без любви и лишних претензий; как же всё запутано в этих словах. Это слишком сложно для меня, излишне.— Нуу, мой сладкий, — Дэдди, так нельзя, я избегаю нежностей и прикосновений: я знаю, к чему всё это может привести, пожалуйста, Дэдди. – Чёрт возьми, ведь ты меня не любишь.— Не люблю. Как ты меня.— Да, не люблю. – Дэдди всегда ходит голой по дому: отмените для Дэдди одежду, смеётся она, и пусть все ей позавидуют, удивятся, ей же так нравится больше. – Я обожаю тебя, мой нежный.Пока я думаю над тем, что это значит, и нет ли связи тут с возвышенным, моя прекрасная щекочет языком по подбородку – как в старых сексуальных фильмах; только там одетым был не только джентльмен, но в том числе и дама, не то что здесь, у нас.
Так легко быть неправильным.
— Мне слишком жарко, — говорю ей я, беру пиджак с кресла и иду к выходу. Дэдди не останавливает: какое счастье, что ей не нужно открывать окно для понимания, что я не то имел в виду.
Дэдди. Daddy. Несоответствие формы и содержания – то, о чем бы следовало задумываться ещё с рождения: и почему об этом я всегда думал раньше всех?
Наверно потому, что. Не знаю-Эй, — меня зовёт Дэдди, я должен обернуться, оборачиваюсь. – Ну я ж сказала правду. Ты мне веришь?Она почти что плачет: я, наверное, полный ублюдок, раз она заговорила прямо, без подтекстов, без намёков, без нашей вечной игры в слова – я не знаю, что я для этого сделал. И не хочу знать, потому что…— Я тебе верю, — говорю я ей; хочу добавить ?Мне не верь?, но это уж наверняка неправда.— Я пойду, — добавляю ей, стоя на месте; Дэдди пожимает плечами, слёз у неё больше нет, Дэдди снова такая же, как и была. Она идёт раздевать меня, подпевая музыке снизу и танцуя известный лишь себе танец, но я её отстраняю – нет-нет-нет, Дэдди, только не это, давай уж лучше помолчим. Как обычно.Так легко и быстро всё становится на круги своя; и тут уж нечему удивляться.