Дорогой (1/1)
— Посмотри на себя в зеркало.Боже мой, ну сколько, сколько можно, ну неужели тебе все еще это не надоело...— Я не хочу.— Посмотри.Я начинала потихоньку замерзать. Стоять босиком на голом полу, не покрытым ковром и представляющим из себя цемент, покрытый тоненькими деревянными досочками, было очень неблагоразумно, — но кто будет меня слушать?— Ну?— Разве ты не видишь?— Что я должна увидеть?Он — нет, он никогда не будет меня слушать. Мой отец говорил, что художники продают душу дьяволу, чтобы заработать таким образом свой талант. Не знаю, как про других художников, но про него это — истинная правда; чудовище, кошмар, моя катастрофа, и такой гениальный...— Ты чудовище.— Мне холодно.— Нет, ты смотри.— Скоро должен придти муж.Да перед кем, перед кем я стараюсь выкрутиться? Знаю же. что он меня не отпустит, пока не насладится всем тем, чем хочет насладиться, пусть даже я не понимаю, чего он хочет. А муж...а что муж? Можно подумать, он вдруг раскается от того, что заставил в себя влюбиться замужнюю женщину — кого, кого я обманываю, он — да никогда...— Ну, смотри же.— Зачем тебе это нужно?— Чтобы ты поняла, что ты чудовище.— Хорошо, я чудовище.
— Вот так-то лучше.Ну зачем ему это, зачем? Показать мне, что он полностью и безраздельно властен надо мной? Кому это доказывать, мне это не надо, я и так об этом знаю, дьявол, я живу в этой покорности его воле, и он об этом знает. Для создания новой картины? не знаю, не знаю, и знать не хочу, пусть будет так...— Я замерзла.— Ты никогда не думала, что из тебя может выйти прекрасная Смерть?— Почему?— Ты так и не поняла?— Скажи мне, что я должна понять!— Смотри в зеркало, пока не поймешь.Я посмотрела. Боже, как же я похудела, значит, Максим не просто так говорил об этом, я действительно стала тощей...Не сильнее него, конечно, — никто не понимает, как в этом скелете, обтянутым кожей, может сидеть такой гений. И я не понимаю. А ему и это мало: он говорит, что идеальный вес для идеального человека будущего — рост минус сто тридцать, и его цель достигнуть сорока девяти килограмм. А коротышек надо истребить, именно из-за них нация идеальных людей перестала существовать, и мы имеем то, что имеем...— Кажется, я поняла?— Мне не нужно "кажется".— Да, я поняла.— Ты это просто так сейчас сказала.— Нет.
— Да.
— Думай, что хочешь.И не сказать бы, что из него любовник хороший: обычный совершенно, ничего особенного...Максим вот потрясающ в постели: чуткий, внимательный, способный довести до высшей точки наслаждения одними поцелуями. И все-таки...и все-таки не под ним у меня плыла земля из-под тела. Никогда не забуду этого ощущения. Он жесток, он груб, он может сделать больно, но земля у меня плывет именно с ним. Может, это я неправильная, грязная, испорченная женщина...Да толку об этом говорить?— Хорошо, теперь можешь одеваться.— Спасибо.— Я не буду свободен до четверга.— А я — после субботы.— Почему?— Мы с Максом уезжаем.— С какого черта?— Это его решение, и я не могу его отменить.Какая знакомая ярость в этих расширенных от опиума зрачках. Рука дергается, и я привычно зажмуриваюсь, ожидая удара. Не ударил. Лишь крепко-крепко сжал руку в кулак, отчего костяшки пальцев побелели. Это и самое плохое: он будет молчать. Молчать свирепо, ненавистно молчать, молчать так, что мир переворачивается. Господи, ну почему, почему он так, что я ему сделала? То, что я замужем и некоторые решения от меня не зависят.— Хорошо, убирайтесь к черту вместе со своим хахалем.— Это не я приняла решение.— Плевать, ты должна была его уговорить остаться!— Почему ты так завелся?— Я?!— Не кричи, услышат.— Да пусть, пусть весь мир слышит!
— Почему ты так разозлился?— Потому что ты гребаная шлюха, вот почему!
Он с размаха ударил в стену кулаком. Я только порадовалась, что дома никого нет. Здравый смысл говорил мне, что с этим пора завязывать, что пора что-то делать, что пора уходить, наконец, от этого чудовища... А что я чувствовала? А что я чувствую, черт возьми, кроме тупой боли и нежности даже сейчас, даже когда он сам не в себе и может меня убить? Меня уже давно ничего не интересует, мне ничего не нужно. Злится — да пусть, сколько угодно, пусть свирепеет. Только бы лишь его потом еще увидеть, когда мы вернемся... Зачем тебе это, идиотка, зачем?!— Я одеваюсь.— Надолго уезжаете?— Чуть меньше недели.— Я без тебя не смогу.— Ничего, справишься, у тебя же есть верное средство от скуки.— Прекрати меня мучить: они мне никто.— Да ну?— Я сдохну, пока тебя не будет.— Обними меня.— Возвращайся скорее.И снова это костлявое объятие, этот стук двух невероятно худых тел друг об друга. Господи, ну скажи мне, объясни — почему, почему я иду не прямо и так мучаю и Макса, и его, почему? Где эта девочка в свадебном наряде, юная и счастливая, уверенная в своей непогрешимой верности мужу — где она? Есть только я, тающая ото дня в день, с больными сумасшедшими глазами, дрожащими коленками и безобразными руками, впивающиеся в тело с болью. Будь у нас с Максом хотя бы ребенок — все бы было намного проще, у меня был бы повод отстраниться от него. А смогла бы? Да что ребенок, в сущности, меняет? Ничего, я просто была бы не только неверной женой, но и матерью-предательницей.
Господи, прости нас всех. Господи, прости.