Часть 5 (1/1)

5.Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.Все прошедшие после летних съемок месяцы несли на себе этот оттенок непроходящего ужаса, нараставшего день изо дня. Он прорубался сквозь него, как как сквозь вязкий, густой туман, которого с каждым днем становилось все больше. И чем больше приходилось прикладывать сил, чтобы справиться с давящей изнутри истерикой от содеянного, ужаса от самого себя - тем веселее, балагурнее и ехиднее он был для окружающих, видевших только его улыбку, его гримаски, его готовность к круглосуточному веселью.В нем словно включился счетчик, и он непрерывно, все это время, чего-то безостановочно ждал. Улыбался - и ждал, хохотал - и ждал, проходил пробы к новым работам, участвовал в фотосессиях - и ждал. У этого сумрачного, туманного ожидания с кислящим привкусом ужаса обязан был оказаться какой-то итог, результат, объяснивший, в конце концов, смысл происходящего. Объяснивший бы уже, наконец, почему с лета он перестал чувствовать себя живым, а превратился в ходячий механизм, в машину по производству искусственного веселья и механических эмоций, в разноцветного, ярко раскрашенного трансформера.Каждый прожитый день давался тяжелее предыдущего, требовал больших усилий, потому что туман вокруг становился гуще, давил сильнее и беспощаднее. А окружающие - друзья, приятели, коллеги по съемкам, менеджеры агентства - видели только молодую эпатажную "звезду" и даже весело смеялись над его шутками и ехидными репликами. Иногда он ненавидел их за этот радостный смех.Но были и другие. Те, кто не смеялся, а с каждым днем все внимательнее и напряженнее всматривался, хмуря брови, в его хохочущее лицо, в его искрящиеся истерическим весельем глаза. Были друзья.Он не знал, догадывается ли кто-нибудь из них, сколько раз за прошедшие месяцы он, перенося под любыми липовыми предлогами важные встречи и переговоры, приезжал вечером к зданию музыкального театра и, припарковавшись в густой череде машин, в переулочке через улицу, погасив в салоне свет, устроив руки и подбородок на руле, до рези в глазах, не отрываясь, смотрел на аккуратную, скромную дверь служебного входа, из которой ближе к полуночи выходили актеры серии осенних антрепризных музыкальных спектаклей. Он смотрел на них - усталых, довольных, смеющихся, явно, обсуждавших какие-то веселые сценические накладки, хлопавших друг друга по плечу - и каждый раз, до судорожно заходящегося барабанной дробью сердца, надеялся, что...Тай-тян за все это время ни разу не вышел из здания театра один.Только с коллегами, с друзьями, с толпой актеров, с кем-нибудь, в чью машину он потом садился и уезжал куда-то в ночь. Может быть, им просто было по дороге, может быть, в ночной ресторанчик, но тогда ему это уже было не важно. Только там, в этом ночном переулочке, он осознал, насколько, до какой степени это все уже было не важно - с кем, куда - он просто хотел увидеть своего партнера, увидеть один на один, без посторонних. Увидеть - и хотя бы попытаться поговорить. Но за всю прошедшую осень такой возможности ему не дали.Он еще не знал сам, о чем хотел поговорить - но ему казалось, что только этот разговор, один-единственный разговор, сможет разорвать пелену круглосуточного тумана и давящего ужаса, поселившихся вокруг него с лета. Он до сих пор не знал, был ли он в этом прав, а убедиться - ему не дали. Оказалось, что встретиться - невозможно. Уезжая в очередной раз из переулочка, который за те месяцы уже успел возненавидеть, а звенящая тишина в машине становилась невыносимой, он тогда даже не думал - догадывается ли кто-то из его друзей, где и как он проводит свои вечера дважды в неделю. Весело и беззаботно.Шота не догадывался - Шота знал. Именно сюда, к Шоте, он приезжал почти каждый раз после очередной неудачной попытки - наплевав на приличия и на то, что за окном уже ночь. Приезжал и молча сидел на диване, сжимая в руке так и неоткрытую ледяную, из холодильника, банку пива, которую друг каждый раз совал ему в ладонь, как только он появлялся на пороге. Он сидел на диване, смотрел куда-то перед собой, а Шота усаживался на ковер, прямо перед ним, и также молча, внимательно разглядывал его лицо.Каждый раз звучал только один вопрос:- Не получилось?Он в ответ молча мотал головой - и сидел дальше. А потом вставал, ставил на журнальный столик так и не открытую банку, также молча хлопал Шоту по плечу и уезжал домой.Не получилось.Сейчас он впервые задумался о том, а откуда Шота тогда, осенью, вообще знал, где он был, откуда он приезжал к ночи, с опустошенным, перевернутым лицом и стиснутыми в жесткую линию узкими побелевшими губами. Откуда Шота вообще хоть что-то знал, его же не было на летних съемках? А сам он ничего не рассказывал.Но тогда, осенью, он даже не осознавал - а откуда Шота вообще хоть что-то знает?Или это и есть - дружба? Не только вместе веселиться, работать, гулять по ночным ресторанчикам, делать кучи совместных селфи-фоток, чтобы фанаты не теряли интерес и видели их, довольных жизнью и счастливых - а вот это тоже: молча сидеть рядом, когда кажется, что жить дальше никаких сил уже просто нет. Сидеть рядом, иногда - держать за руку, словно делясь силой, надеждой и верой в то, что завтра будет новый день и нужно, обязательно нужно попробовать еще раз.И друг - это тот, кто знает о тебе иногда больше, чем ты сам, даже, если ему ничего не рассказывать? Идя к своей цели, ошибившись и упав семьдесят раз, можно встать и сказать - "Здесь обязательно должен быть семьдесят первый вариант!". А жизнь показывает что на это хватит сил, если в тебя кто-то верит, кто-то держит за руку и делится своей уверенностью, что у тебя - получится. Например, как Шота. Благодаря которому он снова и снова пробовал и пытался, дважды в неделю приезжая к зданию музыкального театра.Но в итоге - у него не получилось.Не получилось встретиться у театра, не получилось встретиться на дополнительной озвучке, узнав о которой, он обрадовался, как ребенок: казалось, в этом случае уже просто некуда деться, им придется посмотреть друг другу в глаза. А оказавшись на студии после практически бессонной ночи, отданной поиску каких-то, как тогда казалось, правильных и нужных слов, которые он обязательно скажет, он узнал, что несколько актеров именно в этот день не могут приехать и их будут записывать отдельно.В их числе совершенно случайно оказался Тай-тян.Что он хотел тогда сказать, какие слова нашел - сейчас уже невозможно было вспомнить, да и к чему вспоминать? Это всё еще было неверно, не о том, и, может, даже хорошо, что они тогда так и не смогли увидеться?Вернее, это он не смог. Он не смог, а его партнер - не захотел.Не захотел после всего, что произошло, еще раз смотреть в глаза своего Арата Мису - как не хотел много раз до этого, и как не захочет еще много раз после.Осознавать это было ужасно.Они вынуждены будут встретиться еще раз - завтра, на презентации фильма. Здесь уже отвертеться не удастся никому.В последний раз.И это будет конец. Да, лучше ужасный конец, чем ужас без конца.Он повторял себе это снова и снова, с силой прижимаясь лицом к ледяному оконному стеклу. Он уже держался за это стекло обеими руками, вдавливая ладони в черную, посверкивающую холодную поверхность и только оно - толстое, панорамное - помогало ему все еще держаться на ногах. Мерцающие в тишине цифры на часах складывались в электронную вязь "00.30 a.m.", а это значило, что его день - 17 декабря 2010 года - день, который он выбрал сам для себя, для разговора с самим собой, закончился. Уже начался новый день, 18 декабря, суббота - день официальной премьеры "Непорочного", четвертого фильма серий "Такуми-кун".Еще несколько часов ночи и целый день праздника - расписанного по секундам графика премьерного показа, счастливых улыбок, объятий на камеру, отрепетированных заранее шуток, аплодисментов зрителей и фанатов...Разумеется, он придет: как сказал Дай-тяну, как сказал Таки. Как обещал Шоте. Придет и будет делать все, что по контракту еще входит в обязательный план его личной работы над фильмом - будет улыбаться, шутить, щуря воспаленные от бессонной ночи глаза, встряхивать головой, чтобы пряди рыжих волос разлетались в стороны, что приводит фанатов в нечеловеческий восторг. Будет обниматься со своими сериальными партнерами, запланировано шутить и демонстрировать всем, кто только пожелает это увидеть, как счастлив и доволен своей во всем удавшейся жизнью исполнитель главной роли Арата Мису - молодая перспективная "звезда" Баба Рёма.Вот, пожалуйста, фотографии для подтверждения, много фотографий.А на деле?На деле - он пуст. Внутри не осталось ничего, даже обломков, даже пепла.Он пуст настолько, что, кажется, если крикнуть в глубь себя - можно услышать гудящее гулкое эхо.Он чувствует себя оболочкой, полой, пустой внутри, и ему все еще надо двигаться, перемещаться, неприкасаемо храня внутри эту пустоту. Он все еще призван ее защищать, хотя пустота, как абсолютное ничто, никому не нужна. Не может быть нужна. Ведь от него ушел даже рум-сервис, которому надоело ждать, когда в его голове сдвинутся заржавевшие шестеренки и он хоть что-то поймет в том, что происходило последние месяцы, в самом себе.А, может быть, просто после полуночи прекращается гостиничное обслуживание?Наверное, когда-то прекращается всё. А он только сейчас, только этой ночью понял, что же происходило с ними всеми все это время, что происходило с ним - раньше, много раньше - что могло бы произойти, если бы он вовремя понял...Через несколько часов прекратится всё.Он опоздал. Опоздал со своим пониманием, со своей готовностью встать на колени и просить прощения, с наивной, детской попыткой, недостойной взрослого мужчины - найти хоть кого-то, хоть одного человека, который смог бы уговорить, убедить, заставить его выслушать, заставить хоть один раз посмотреть ему в глаза - как тогда, летом, когда ему еще казалось что дозволено все, а сам он никому и ничего не должен.Он опоздал и осознавать это невыносимо пусто. И он останется один - со своим пониманием и своей пустотой - истерично веселящийся, балагурящий, пританцовывающий и хохочущий во все горло, и кучи селфи-фоток будут радовать поклонников и фанатов по всей Юго-Восточной Азии, а он, оболочка, будет насмерть хранить в себе единственное, самое главное знание, пришедшее к нему этой ночью, единственный и бесценный смысл всего произошедшего.Он... любит Тай-тяна.Любит.До безумия, до помрачения рассудка, до поднятия с самого дна души всех темных, ужасающих пластов, чтобы только не признаваться самому себе в единственной реальности, на которой, как на последней точке опоры уже несколько месяцев держится все его пространство.Он, "звезда" кино, молодой, талантливый актер Баба Рёма любит своего партнера по новому фильму "Непорочный" - молодого талантливого театрального актера Найто Тайки. Любит так, что вот уже несколько месяцев медленно сходит с ума, задыхается без него, без его черных печальных, ласковых глаз, которые он только единожды смог заставить сиять нереальным серебристым светом - той ночью, когда Тай-тян сам пришел к нему в номер. Тогда всё началось и тогда же всё закончилось.А он понял это только сейчас, глядя в толстое, равнодушное стекло широкого панорамного окна.Да, он любит Тай-тяна.Это правда.Он любит своего летнего партнера по съемкам, именно партнера - живого, настоящего, с его непрерывными телефонными звонками, бесконечными смс-ками, спокойным, доброжелательным, не особо честолюбивым характером, с осенними музыкальными спектаклями и кучей друзей, и даже с его непонятным интернет-сайтом, обновления на котором он лично рассматривал каждую ночь, и в те минуты казалось, что они уже почти рядом.Он любит этого человека, который ни одной секунды в жизни, кроме как в кадре, во время рабочего процесса, не был Шингеджи Канемитцу, сериальной тенью блистательного Араты Мису. И той ночью, изо всех сил сжимая в руках тонкое, гибкое, сильное тело, он всем своим существом знал абсолютно точно, что рядом с ним Тай-тян, а не кто-то другой, хотя сам этот поступок - придти к нему после нанесенного при всех оскорбления, после того, как он сам, собственными фантазиями и переживаниями, загнал себя в пятый угол и в итоге слетел со всех катушек, доведя себя до нервного срыва - вот этот поступок был очень в духе Шингеджи. Но почему-то именно тогда, в ту ночь, он точно знал, что это разные люди, один - просто бумага, фантазия сценаристов, а нужен ему совершенно другой, настоящий - который и пришел к нему, решительно постучав в дверь номера.Почему же он понимал это той ночью - а к утру, что, опять забыл?Нет, конечно, не забыл. Это понимание поселилось в нем хрупким, еле заметным огоньком, долгое время не дававшим о себе знать, не привлекавшим внимания, а потом, вдруг, в одночасье превратившемся в искрящееся, переливающееся пламя, в котором, как ветки в костре, сгорали один за другим его собственные комплексы и эгоистические порывы, его фанатичная уверенность, что он и есть Арата Мису, который никому ничего не должен. И над всем этим каллиграфической вязью горели слова того, что было единственной и настоящей правдой.Он любит Тай-тяна.А он ведь просто хотел снять хороший, отличный фильм.И получается, что Тай-тян, совершая шаг за шагом, казавшиеся тогда жестокими, неоправданными поступки - категорически отказался сниматься в "постельной" сцене, каким-то чудом смог убедить Кенджи-сана превратить сцену раздевания в примерочной в "обратный стриптиз", когда Арата не раздевает, а наоборот, одевает своего любимого, застегивая пуговицы на рубашке, да просто свел на "нет" все милые, приятные бонусы съемки, так украшавшие первоначальный вариант сценария - не стремился его наказать или унизить, подчеркнуть, что воспоминания о случившемся ночью, о его руках, теле, настолько неприятны, что лучше будет отказаться от эротики в фильме вообще, чем снова испытывать на себе его прикосновения? Получается, что всем этим партнер изо всех сил помогал ему сохранить в себе этот хрупкий, только зародившийся огонек понимания, который в любую секунду еще мог погаснуть под безжалостным всевидящим оком рабочей камеры?Получается, что так.И пройдясь жесткой цензурой по всему ходу оставшихся сцен, партнер в итоге не тронул главного в фильме - финального поцелуя в примерочной кабинке. оставив это поцелуй единственной возможностью, когда он смог еще раз - один раз - почувствовать вкус губ стоящего рядом с ним в отгороженном закутке столовой, выдаваемом за примерочную кабинку, человека.Поцелуй у них получился настоящим.Потому что был настоящим - поэтому и получился. И ничего бы не вышло, если бы не было той ночи и рожденного ею крошечного сияющего огонька в его душе.Невозможно целовать того, кто безразличен. Целовать по-настоящему, так, чтобы у зрителя потом спирало дыхание от восторга и хотелось снова и снова пересматривать эти несколько мгновений, кусочек чужой, такой настоящей жизни. Есть предел даже талантливому человеческому лицемерию, тактично названному "актерским мастерством".Есть то, что может быть только настоящим.И завтра, на премьерном показе, когда зрители будут смотреть на их финальный поцелуй, даже не представляя, что ему предшествовало, какой была истинная цена этого поцелуя, они будут видеть главное - это настоящий поцелуй. Это - жизнь, которую нельзя сыграть.Жизнь вообще нельзя сыграть, можно только жить - перед камерой, на камеру, а потом уже профессиональные руки других сделают из твоей самой настоящей жизни то, что будет радовать, веселить или печалить других.Когда он целовал Тай-тяна перед камерой - он не играл. Он жил своей настоящей жизнью.Это же так просто. Но почему, чтобы понять это, обязательно должно быть так больно?И Дай-тян... Дай-тян, конечно, любит своего противного Кёске - любит, как ополоумевший, как озверевший от голода, дорвавшийся до пищи человек. Сейчас он понимал даже это. И если сам он позволил себе безобразно сорваться летом, даже при том, что их вдвоем особо никто и не беспокоил - только от мысли, что его партнера кто-то к ночи ждет в чужом номере - то что же он сам устроил Дай-тяну на весенних съемках, ехидно, как ржавчина, просто из-за собственного каприза, сгрызая день за днем его безответного мальчишку.Наверное, надо извиниться.Конечно, Дайске любит. Он ведь видел так взбесившие его весной их поцелуи в третьем фильме - и чем они отличались от их же поцелуев во втором фильме. Это уже были поцелуи, на которые отвечали. Да, всё как в жизни. Как у него самого - летом.А Дай-тян еще старался, как мог, его осенью поддержать. Они все старались его поддержать, относились к нему, как к тяжелобольному, потому что видели и знали то, во что он сейчас тычется лбом, как в холодное стекло панорамного окна. Он любит Тай-тяна.А Тай-тян ему не поверил. Не поверил в единственную ночь, когда он первый раз в своей жизни был абсолютно искренним.Явно, помогал, поддерживал, был великолепным партнером перед камерой - но не поверил.И не хочет больше его видеть.А, значит, любовь, за которую, по словам глупого Кёске, Тай-тян так боролся летом, к нему не имеет никакого отношения.и вот это и было окончательной и неумолимой правдой. Осталось найти в себе силы, чтобы попытаться как-то ее пережить. Он вдруг отстраненно подумал что никогда, за все время дружбы, за все эти годы, проведенные вместе, ни разу не желал Шоте "спокойной ночи" - потому что даже не задумывался об этом, захваченный суетой и каруселью собственных желаний и капризов, не считал нужным задуматься. Наверное, это приятно, когда друг желает тебе "спокойной ночи". Похоже, есть вещи, которые стоит просто делать, не задумываясь о пользе, которую они принесут лично тебе. Потому что это правильно - заботиться о тех, кто находится рядом, кто и составляет твою такую неповторимую, такую особенную жизнь.Без кого она уже не будет такой, как была, как могла быть - никогдаОн опоздал - и проиграл главное для себя.Свою любовь.Но хоть на что-то еще его должно хватить!Он медленно отодвинулся от оконного стекла, нащупал в заднем кармане вычурно-модных, рваных, с голубоватыми, распущенными нитями, джинсов мобильник, вытащил его. По дисплею телефона моментально заскакали, посыпались, как горох из рваного мешка, картинки-мигалки - о пропущенных звонках, о пропущенных смс-ках. Их было так много, что он непроизвольно нахмурился: вежливые представительские звонки и сообщения были последним, о чем он сейчас вообще способен был думать.Он быстро набрал в новом сообщении "Спокойной ночи", выбрал контакт Шоты и нажал кнопку "отправить". И пусть думает, что друг сошел с ума, что он сидит сейчас в номере гостиницы, пьяный в хлам, и не знает, чем развлечься...Пусть думает, что хочет.Конечно, Такасаки Шота не будет так думать - после того, как молча, не говоря лишних слов, помог ему сбежать на сутки от всего мира в этот гостиничный номер.Пусть ему просто будет приятно.Шота... Что-то назойливо дергалось перед глазами, цепляя внимание, не позволяя снова уткнуться захолодевшим лбом в ледяное стекло окна.Пропущенные вызовы. Вызовы, вызовы...За последние три часа - восемнадцать пропущенных звонков от Шоты. Который отлично знает, что он на сутки, с десяти утра вчерашней пятницы, вырубил телефон.Двенадцать пропущенных - от Дай-тяна. Который утром, по тому, как он ответил "да" на вопрос - будет ли он завтра на презентации фильма - отлично услышал, что в ближайшие сутки больше звонить не нужно.Тридцать четыре пропущенных вызова с незнакомого номера - за те же три часа.Они что, все сговорились?А, может быть, хвала богам, отменили эту проклятую презентацию фильма?И пока он стоял эти последние три часа у холодного, темного панорамного окна, с информацией об этом до его мертвого телефона пыталась докричаться целая толпа?Да, он им всем должен. Должен много больше, чем каждый из ребят только может себе представить. И сегодня он это понял.Но сейчас - в последние часы этой ночи - у него нет на них сил. Абсолютно.Это только его ночь. Его - и того, единственного, кого он, сам того не понимая, полюбил, кого получил и тут же, меньше, чем за сутки, потерял, единственного, кого он до хрипа хочет видеть сейчас за своим плечом, на кипенно-белоснежном шелке пододеяльника кровати "king-size", и кого там уже не будет. Никогда.Потому что, есть вещи, которые в этом мире не происходят.А... может быть... что-то случилось?Что-то случилось, пока он был здесь, в номере, отрезанный от мира, и кому-то из ребят сейчас - именно сейчас - нужна его помощь? Поддержка? участие?Кому-то из них - Шоте... Дай-тяну...Этому противному мальчишке Кёске - если с ним что-то не так, у Дайске опять, как весной, будут больные, печальные глаза...Этому неизвестному номеру, который пытался пробиться к нему все это время, пусть он даже и не знает, кто там на другой трубке...Это очень непросто и нелегко - учиться думать о других, о ком-то, кроме самого себя, особенно, когда самому настолько больно.Повинуясь странному, внезапно зародившемуся импульсу, понимая, что еще пару секунд - и он не сделает этого больше никогда, он перехватил трубку и решительно вызвал незнакомый номер с тридцатью четыремя входящими, и,когда соединение прошло, тихо, но уверенно сказал в пустоту мембраны.- Доброй ночи. Это Баба Рёма. Вы мне звонили. Я могу вам чем-нибудь помочь?...Тихая, почти неслышная усмешка и только три слова таким невозможным сейчас, родным голосом:- Открой дверь... Пожалуйста...Он вдруг испугался так, как пугался только в детстве - и резко нажал кнопку с красной трубкой.А потом медленно, как по скользкому льду, словно боясь свалиться, подошел к двери. Кровь чугунным молотом бухала в ушах, почему-то задрожал подбородок и он все еще не понимал, что сейчас произойдет. Этот голос...Его попросили открыть - хорошо.Он с усилием повернул блестящую металлическую щеколду замка, потянул на себя дверь цвета благородного красного дерева...У его двери, привалившись плечом к стене, сидел на корточках, сжимая в руке трубку мобильного и глядя на него снизу вверх так, как смотрел только на съемочной площадке своими ласковыми, сияющими глазами, его партнер по четвёртому фильму сериала, актер театра Найто Тайки.Блестящая, черная, переливающаяся серебряными вставками куртка, узкие стильные джинсы, элегантные белые кроссовки. Абсолютно другая, незнакомая прическа.Родное до боли лицо. Его Тай-тян. - Прости... Ноги затекли... - извиняющийся мягкий, знакомый голос прозвучал тихой музыкой в пустом ночном коридоре отеля. - Сейчас встану...- Давно ты тут? - он все еще не мог поверить, что это - правда, что это происходит на самом деле.Может быть, именно так сходят с ума от неразделенной любви?- Не знаю... Часа два или три... Я не смотрел на время... - Тай-тян встал, потирая колени, и теперь они стояли с разных сторон порога номера, глядя друг другу в глаза. - Ты не брал трубку... Я хотел принести тебе газету или мороженое, чтобы ты подумал, что это гостиничное обслуживание, и открыл дверь, но боялся отойти, а у меня с собой только... Вот...Тонкая, сильная рука протягивала ему магазинный пакет с шоколадными конфетами в разноцветных фантиках - словно в надежде, что он поймет, вспомнит, узнает..."Я не сильно тебя побеспокою, если посижу здесь? - Делай, как считаешь нужным..."Он медленно поднял руку - и теперь они стояли, держа пакет с двух сторон, прямо над порогом. И смотрели друг другу в глаза. Есть вещи, которые в жизни не происходят.Но есть то, что происходит вопреки всему - законам, правилам, логике и реальности.Например, любовь.Они смотрели друг другу в глаза - и все остальное летело к чертям, потому что было уже совершенно неважным. И глаза что-то подозрительно жгло, и он не видел, но точно знал, что у человека стоящего напротив, происходит то же самое.А потом - он был бы не он, просто не был бы самим собой, но благодаря тому, кто стоял напротив, а до этого уже третий час негромко стучался в его дверь... Его врожденное ехидство - феерическое, неудержимое, делавшее его всегда таким непредсказуемым и прекрасным - на долю секунды подняло голову.Он резко сморгнул, одним движением выхватил из тонких пальцев шуршащий пакет с бесценными конфетами и сделал шаг назад, открывая дверной проем:- Ты такой дурак, Тай-тян... Заходи... Иначе так и оставлю торчать в этом коридоре до утра...Тай-тян засмеялся, шагнул через порог и обнял его за плечи - сильно, жадно, горячо - словно истосковался, словно только об этом и мечтал все прошедшие с лета месяцы, словно он, Баба Рёма, и был его настоящей, единственной любовью, за которую Найто Тайки так боролся с ним же самим летом, о чем знал даже этот глупый Кёске...А он, дурак, не знал.Зато теперь он знал всё.И это стоило того, чтобы мучиться все эти месяцы, чуть не сойти с ума, загнать себя, пропустив сквозь душу всю боль и всю собственную грязь и глупость, злость и ненависть, страсть и обожание - и, уже потеряв все, что когда-то составляло жизнь, получить еще больше.Получить того, единственного, без кого жить дальше уже было просто невозможно.Любовь двух актеров, повязанных одним сценарием.Не было уже сил говорить, не было ни сил, ни желания что-то объяснять, выяснять, они просто держали друг друга за плечи, стискивая все сильнее и сильнее, всматривались друг другу в глаза, и дыхание уже прерывалось, и губы уже были такие горячие и зовущие, требующие, а за спинами искушающей белизной так волшебно сияла в ночном полумраке кровать "king-size"...И они сыграли свою лучшую, вычеркнутую из сценария "постельную" сцену - как он и мечтал, вот тут, на кровати "king-size", на белоснежных шелковых простынях - сыграли на двоих, только для самих себя. И он снова стаскивал с Тай-тяна такие ненужные в эту секунду разноцветные тряпки, отшвыривая их на пол, восторженно ощущая, как другие, жарко-ласковые руки раздевают его самого, стягивая и рваные джинсы, и любимую домашнюю футболку с покемоном на груди. И он обнимал, сдавливал, сжимал до тихих, беспомощных хрипов тело своего любимого, такое прекрасное, худое и сильное одновременно, терзал его губами и руками, прикусывая кожу, ощупывая, изводя жадными ласками и такой сладкой болью, ощущая такие же жадные ответные объятия, воспаленные страстью, пересохшие от желания губы, ощущая такие же, как его, укусы, поцелуи, слушая отчаянные вздохи, стоны и жалобные всхлипы. Они, как два молодых, сильных зверя, измучивали, терзали друг друга, кусая, расцеловывая, выворачивая руки, ноги, выворачивая друг друга чуть не наизнанку, не в силах насытиться, не в силах остановиться. И он в те мгновения, сжимая до синяков в побелевших пальцах узкие, тонкие бедра, прогибая, изламывая под собой стройное, послушное, в крошечных бисеринках пота, тело, даже не видя этого, с пьянящим восторгом знал - знал, что любимые, такие родные черные, ласковые глаза опять сияют серебристым светом, светом той летней ночи, когда они первый раз были вместе...Потом они, голые, сидели в модном кожаном кресле, прямо у панорамного окна. Он курил, а Тай-тян, устроившись на широком поручке кресла, прижавшись к нему,бережно перебирал тонкими пальцами рыжие, густые пряди у него на макушке.Теперь можно было жить дальше. И даже можно было разговаривать.- Откуда ты узнал, где я?- Твой друг... Шота... Он сказал Дайске-сану...- Дай-тяну?... А он откуда...? - Я приехал к нему на репетицию... Ты не брал трубку, и дома тебя не было.- Ты приезжал ко мне домой?- Да.- А откуда ты... Ладно... И что - Дайске? - Он при мне звонил Шоте, и тот сразу сказал, где тебя искать... Он даже подвез меня на машине...- Дай-тян?- Да... И он звонил тебе, хотел сказать...И Шота звонил...- Да, я видел... - он помолчал, а потом резко развернулся, перехватил руку, гладившую его по волосам, с силой сжал и посмотрел прямо в черные глаза. - Почему ты пришел?- Я люблю тебя, Рё-тян... - это прозвучало тихо, но так просто и искренне, так истинно, что перехватило горло.Тай-тян опять пришел. Пришел именно тогда, когда был больше всего нужен. И это было самым главным.И по его глазам Баба Рёма видел, что его любимый пришел только с одной целью.Пришел, чтобы остаться.Почему-то вдруг захотелось оправдаться в главном.- Извини, я хотел...- Не надо, ты должен знать... Тогда, летом, я ходил к нашему оператору, он хорошо разбирается в вопросах продвижения... Он давал мне советы, что мне лучше делать с сайтом...Сигарета медленно догорала, за панорамным окном еще оставалось несколько часов ночи.- Извини... Это было ужасно...- Не говори так!... Я пошел и сказал, что больше не смогу пользоваться его помощью. Он не был обижен. Он сказал, что человек - всегда важнее виртуального мира. Что человек - это самое важное... - Почему... Почему ты так и не позвал меня на свои спектакли осенью?...Обнимавший его за плечи юноша смущенно отвернулся.- Это... была не самая лучшая работа... Я хотел пригласить тебя на серьезную постановку... Принес тебе именной пригласительный билет на премьеру в январе... Он там, в кармане...И Тай-тян кивнул головой в сторону валявшейся на полу черной куртки с серебряными вставками.- Ты... придешь?...Он молча курил глядя в толстое панорамное стекло на спящий город. В его спортивной сумке, с которой он почти пятнадцать часов назад вошел в этой номер, лежал переданный ему в четверг сценарий пятого фильма серий "Такуми-кун", где у него опять была отличная, выигрышная роль Араты Мису. Все внимание сценаристов снова было отдано паре Такуми-Гиичи, и образ Шингеджи Канемитцу пятый фильм не предусматривал. Между листами сценария лежал его личный райдер, в котором он сегодня днем, тут, в номере записал изящным каллиграфическим почерком единственный пункт своих требований:"1. Ввести в сценарий героя Шингеджи Канемитцу в исполнении актера Найто Тайки. Предоставить ему минимум две игровые сцены, не влияющие на ход основного сюжета".Кенджи-сан по достоинству оценит единственное требование одного из своих основных актеров и в течение суток Шингеджи впишут в действие пятого фильма. И не важно, что их герои не пересекутся в кадре. Но на съемках пятого фильма они буду жить в соседних номерах.Но пусть его райдер будет сюрпризом!А пока...Он посмотрел на догоревшую до фильтра сигарету - и решительно загасил ее в пепельнице.- Да... Приду...И, помолчав, сказал:- Я люблю тебя...И тихо таял, глядя, каким счастьем сверкнули на мгновение выразительные, такие родные черные глаза, какая жаркая, тягучая истома вдруг заполнила их.Он покосился на развороченную, вздыбленную белым шелком кровать, а сердце по-новой заколотилось, как сумасшедшее. И развернувшись, подхватил в охапку Тай-тяна, стаскивая того с кресла...До начала презентации "Непорочного" у них оставалось еще несколько часов ночи.И вся жизнь.Его телефон больше не зазвонил ни разу. До самого утра.*****С того дня, 18 декабря 2010 года - дня официальной премьеры фильма "Непорочный" (серии "Такуми-кун") прошло почти четыре года... Фильм имел успех, Кенджи-сан был страшно доволен и с энтузиазмом взялся за пятый фильм, актеры, сыгравшие главных героев четвертой серии, стали безумно популярны. Сцена их финального поцелуя на азиатском конкурсе "Лучший кинематографический поцелуй" заняла почетное 22-е место, даже обойдя на один балл поцелуй Дай-тяна и Мао...Самое главное, что осталось сказать...Они вместе до сих пор. Встречаются редко, раз в полтора-два месяца, и то, если позволяет рабочий график, в том же самом отеле. Но их это не пугает - у каждого своя жизнь, в которой что-то происходит - новые работы, премьеры, новые творческие команды - что-то случается, бывает - даже увлечения и симпатии...Но после той ночи накануне премьеры "Непорочного", проведенной в гостинице, они не расстаются. И для этого не обязательно видеться каждый день - достаточно знать, что тот, другой, есть и тоже думает о тебе, как и ты о нем.Они прокололись только три раза за четыре года, на двух случайных фотографиях и одном видео, снятых в бытовой жизни - на одной фотке слишком близко стояли друг к другу, здесь немного расслабился Тай-тян, на другой - слишком близко сидели, тут уже маху дал Рё-кун. А на видео дня рождения одного из актеров кино, хорошего друга Бабы Рёмы, видно, как приглашенного туда (многие до сих пор удивляются, почему), прибывшего с небольшим опозданием актера театра Найто Тайки торжественно усаживают рядом с Рё-куном, от которого мгновенно отодвигаются хорошие приятели, освобождая место новому гостю...Близкие друзья все о них знают, но никому не говорят и ничего не подтверждают - слишком тонкая, непростая тема, эти двое слишком долго и непросто шли друг к другу. Просто знают - и помогают, если нужно. Подбросить на машине, помочь передвинуть график работы, чтобы освободить вечер для встречи... Чем могут - тем и помогают.Вот так.FIN.