Часть 5 (1/1)

Последний выход: жизнь Из зимы моей души. Достаточно всего лишь маленького шага И я отправлюсь новыми путями Lacrimosa "Letzte ausfahrt: leben"Лос-Анджелес. Калифорния Дэвид проснулся от холода. Он завернулся в одеяло как в кокон – не помогло. Холод проник во все клетки тела. Сон окончательно пропал. Дэвид встал и огляделся. Джеймс Уилсон в джинсах и футболке стоял босиком на полу около открытого настежь окна, в которое врывался ночной ветер. – Джеймс! – на восклицание Фишера Уилсон не обернулся, но сделал еще один шаг вперед. – Что ты делаешь? Дэвид мягко отодвинул Уилсона от окна и закрыл его. Потом обернулся. Ему показалось, что Джеймс Уилсон смотрел сквозь него. – Ты с ума сошел. Ты решил подхватить воспаление легких или еще что-нибудь? – Нет, – Уилсон опять словно очнулся от сна. – Нет. – Тогда почему ты открыл окно? – Просто мне захотелось проверить, чувствую ли я еще то, что меня окружает. Мне так холодно здесь, – Джеймс приложил руку к груди, – так холодно. Мне кажется, что все у меня внутри замерзло и покрылось коркой льда, которую уже невозможно растопить. Я живу с этим льдом в душе так долго, что привык его чувствовать частью себя. Я закрылся от всех такой стеной, что практически никто не может через нее пробиться. Я улыбаюсь, смеюсь, делая обходы моих безнадежных пациентов, и выгоняю из себя любое чувство, которое мне мешает не замечать, что вокруг меня постоянно кто-то умирает. Что вокруг столько боли, что хочется выть в голос, круша все подряд. Но я не имею права так поступать. Почему-то все уверены, что я полностью доволен своей жизнью, что мне не о чем больше и мечтать. Я успешен, богат, привлекателен, меня все вокруг любят и считают практически идеальным. Но никто ни разу не попытался понять меня. Никто не пытался просто поговорить со мной о том, что я действительно из себя представляю. Я фактически не существую, а этого никто не понимает. Я разучился чувствовать, а никто об этом и не догадался. – Джеймс, – Дэвид заставил Уилсона сесть на диван и сел рядом. – Люди всегда видят только то, что хотят видеть. Они не замечают то, что им неприятно или неинтересно. Они видят в тебе врача, который умеет продлевать жизнь. А во мне – человека, который помогает пережить им самые черные часы жизни. Но им неинтересно, что мы чувствуем или что мы из себя представляем. Когда они перестают нуждаться в нас – мы перестаем существовать. – У меня все чаще бывают моменты, когда я ненавижу свою жизнь, Дэвид, – Уилсон сжал кулаки. – Я ненавижу свой дом. Я живу в нем с женщиной, которая с каждой минутой отдаляется от меня все дальше. Когда-то у меня была настоящая мечта, но она разбилась вдребезги несколько лет назад. А я по-прежнему цепляюсь за осколки и режу себя ими до крови, пытаясь снова собрать ее, – глаза Джеймса потемнели. – Те, кто считают, что мечты сбываются – глупцы, Дэвид. Это люди, которые заблудились в своих иллюзиях, они живут, не замечая, какая реальность окружает. И я бы все отдал, чтобы снова стать одним из них. – Джеймс, ты замерз, – Дэвида самого трясло, будто это он стоял перед открытым окном под ледяным ветром. Опять прочитали его мысли, опять его поставили перед зеркалом и внимательно изучают под микроскопом. Вытаскивают все, что он чувствует, и выставляют на всеобщее обозрение. Опять Джеймс говорит то, что сам Дэвид так и не заставил себя произнести. И это надо прекратить, иначе оба сойдут с ума. – Тебе надо отдохнуть. Завтра будет тяжелый день. Пожалуйста, поспи немного. – Не могу, – Джеймс прижался к Дэвиду, – мне снятся воспоминания. Я не хочу их видеть, а они все равно проникли в мой сон и заставляют видеть то, что я предпочел бы забыть. И ни одного хорошего воспоминания. Вижу только тот проклятый вечер и спину Алана, исчезающего в какую-то темноту. Боюсь закрывать глаза. – Пошли, – Дэвид потянул Джеймса за собой. – Хочешь ты или нет, выспаться тебе нужно, иначе завтра ты сорвешься. Я знаю, я многое здесь повидал. Ты ляжешь со мной. Я ничего тебе не сделаю, – Фишер перехватил недоумевающий взгляд Уилсона. – Так просто будет теплее. – Я не боюсь, Дэвид. В постели с мужчиной я умею не только спать, – Джеймс слабо улыбнулся. – Только ему я тоже безразличен. Может, чуть менее других, но я не занимаю в его душе столько места, сколько он в моей. Чувство к нему – единственное, что еще не замерзло. Но все меняется, и скоро оно тоже уйдет. Дэвид практически насильно уложил Джеймса на кровать и лег рядом сам, обняв и прижав к себе. Через некоторое время он услышал его спокойное дыхание и понял, что тоже засыпает. А в голове билась единственная мысль о том, что любовь никуда не уйдет. Она будет измываться над сердцем, ломать привычный мир, уничтожать изнутри, но не уйдет. Это чувство не вырвешь из сердца, даже если захочешь. Штат Нью-Джерси Наконец-то этот проклятый самолет взлетел. Пассажиры с такой скоростью и таким количеством, заполнили салон, что Хаусу показалось, что все, кого он видел в аэропорту, просто переместились в самолет и продолжают жаждать его смерти. Или, по крайней, мере, желают вызвать у него мигрень. Все вокруг галдели о какой-то ерунде, бортпроводницы улыбались неестественными улыбками, будто намертво приклеенными к их лицу. Дети бегали по салону и их никак не могли усадить на место. Дико захотелось спать, но в таком шуме заснуть было нереально. И Грегори Хаус в который раз удивился тому, почему же ему так легко заснуть даже при постоянных воплях Кэмерон и ссорах Формана и Чейза в больнице, но невозможно подремать при похожих визгах в самолете. Место Хауса было у окна и, пережив пытку взлета, когда заложило уши и заболела голова, диагност уставился в иллюминатор. Вокруг были только облака и ничего кроме облаков. Рядом с Хаусом сидел мужчина в костюме и читал газету. Грегори Хаус тихо выругался. За последние часы в аэропорту его достали люди в костюмах, потому что он рассматривал каждого из них, надеясь увидеть Уилсона. Хотя прекрасно отдавал себе отчет, о какой чуши он думает. В последние часы он думал только об Уилсоне, больше ни о ком. Даже его пациентка перестала его волновать настолько, что он даже не позвонил ни разу в больницу, чтобы узнать, а не сбежала ли она от врачей туда, где их помощь уже была не нужна. Хаус анализировал его поведение, его слова, его внешний вид, голос – и та картина, что складывалась у него в голове, ему совершенно не нравилась. Если все выводы, к которым он пришел, верны, то с Уилсоном творится что-то страшное, а он, Грегори Хаус, прохлопал момент, когда ситуация начала выходить из-под контроля. И еще добавил своими постоянными приколами и дикими выходками. Он не говорил с Уилсоном просто так уже давно. В последнее время Уилсон даже от него начал отдаляться. А он не заметил. И какой же он после этого друг? Нет, надо разобраться во всем, пока не стало еще хуже. Хаус еще раз посмотрел на соседа, тот с увлечением читал какую-то желтую прессу. Да, в самолетах ничего не меняется. И читают в них то, что стыдно читать на рабочем месте. Грегори Хаус вытащил из кармана плеер, наушники и включил музыку погромче. Все же оперу надо слушать громко. Она заглушает все реальные переживания и заставляет думать ни о чем. Переживать за оперных персонажей глупо, но забыться оперные арии действительно помогают. Лос-Анджелес. Калифорния Дэвид проснулся первым. Впервые за долгое время он почувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся, несмотря на беспокойную ночь. Джеймс еще спал. За ночь Дэвид трижды будил его, вытаскивая из кошмаров. Уилсон несколько минут смотрел в одну точку, а потом снова засыпал. И моментально рядом с ним засыпал и Дэвид. Фишер выскользнул из-под одеяла и направился в ванную. Следовало подготовиться к похоронам Алана. И проверить пришел ли Федерико, чтобы разобраться с жертвой автомобильной катастрофы. Дэвид не мог себе позволить делать сегодня еще и это. Он должен быть рядом с Джеймсом. И больше ни о ком, кроме него, думать не хотел. Когда он вернулся из душа, Уилсон уже не спал. Он вытащил из сумки сложенный костюм и рубашку и внимательно на них смотрел. – Джеймс, что ты делаешь? – Вещи выглядят мятыми, – Уилсон поднял голову. – Их нужно привести в порядок. Я не могу появиться на похоронах Алана в таком виде. – Гладильная доска и утюг в соседней комнате. Пока ты приводишь себя в порядок, я схожу и проверю все ли готово. – Хорошо, – Джеймс не отрывал взгляда от рубашки. – Но я забыл галстук. Не одолжишь один из своих? – Они в шкафу, выбирай какой захочешь. – Спасибо. – Уилсон взял вещи и вышел. Дэвид быстро переоделся и спустился вниз, захватив тарелку с бутербродами, которые почти все остались несъеденными. Когда он вошел на кухню, то застал там Нейта и Клэр. – Ты ночевал не один? – поинтересовалась девушка. – Тот парень так и не вышел из дома. – Клэр, только не говори, что ты следила за мной и моим другом, – отстраненно улыбнулся Дэвид. – Это плохая привычка. – Я ни за кем не следила. Просто Нейт сказал, что готовил вчера бутерброды для тебя и твоего нового парня. – Я ничего не говорил, Клэр. Я просто предположил, что у Дэвида остался ночевать его друг, – Нейт выглядел растерянным. – Прости, Дэйв. Я не хотел тебя ставить в неловкое положение. – Джеймс не мой парень. До вчерашнего дня я его не знал. Он просто приехал на похороны своего брата, а я предложил ему остаться переночевать у меня, потому что он совсем расклеился. – Дэвид сказал все так спокойно, что удивился сам. – Кстати, кто-нибудь видел сегодня Федерико? – Я видела, – Клэр увлеченно чистила яблоко. – Он пришел еще час назад. Он работает внизу. Да, еще – отец Джек тоже пришел. – Спасибо, Клэр. Мне пора. Дэвид быстрым шагом ушел с кухни, а Нейт растроенно смотрел ему вслед. Уилсон стоял у гроба и всматривался в мертвое лицо Алана. От ужаса осознания того, что произошло хотелось плакать. Нет, не плакать. А валяться по полу и выть, как раненый зверь, проклинать всех на свете, в том числе и себя. За то, что не уследили, не помогли, не поняли. Джеймс с трудом заставил себя выйти из комнаты Дэвида. Он несколько минут простоял возле двери, заставляя себя открыть ее. Он стоял, пока не пришел Дэвид и за руку, как маленького мальчика, вывел его на улицу. Во дворе они простояли еще несколько минут. Солнце грело так сильно, что в темных костюмах сразу стало невыносимо жарко. Уилсон стоял и смотрел на облака, пытаясь собраться и сделать следующий шаг. Дэвид терпеливо ждал, готовый ко всему. – Я готов, Дэвид, – голос Уилсона срывался, но на лицо уже была натянута маска спокойствия. – Куда идти? И вот он, Джеймс Уилсон, стоял у гроба Алана и смотрел в лицо брата, пытаясь понять, как же теперь ему жить дальше. И почему становилось еще больнее. Дэвид статуей замер рядом. Он с трудом сдерживался от эмоций. Ему было так сложно смотреть на братьев. Ему хотелось, чтобы тот чертов звонок никогда не раздавался. Чтобы Джеймс по-прежнему ничего не знал о брате. Чтобы он не страдал так сильно. Из размышлений Дэвида вырвал голос отца Джека. – Дэвид! – Да? – Кто-то стучит в дверь уже некоторое время. И этот человек крайне нетерпелив. Тебе стоит открыть. Сейчас и Фишер услышал стук. Казалось, кто-то барабанил в дверь ногой, такие сильные были удары. Дэвид взглянул на Джеймса. Он ничего не слышал. Он продолжал смотреть на брата, не отрывая взгляда. Он старался выглядеть спокойным, но его трясло от напряжения. Дэвид быстро дошел до двери и распахнул ее так неожиданно, что нетерпеливый посетитель практически влетел в дом и чуть не упал, выронив трость. Дэвид молча поднял ее и протянул мужчине, который хмуро смотрел на него яркими синими глазами. – Вы что-то хотели? – Мне нужен Уилсон, – чуть хрипловатым голосом сказал мужчина, забирая свою трость. – Ему звонили отсюда, и он сорвался как полоумный и даже не захватил меня с собой. Это несправедливо – вы не находите? – Кто вы? – Дэвид чувствовал себя неуютно под цепким саркастичным взглядом этого странного человека. – Почему вы уверены, что Джеймс будет рад вам? Он сам решил прийти сюда один. – Это потому что он дурак, – спокойно прозвучал ответ. – Он никак не может понять, что есть вещи, с которыми одному не справиться. – Пока вы не скажите кто вы, вы не пройдете дальше холла. И если ваш приход расстроит Джеймса, я сам вышвырну вас отсюда. – А ты не промах, мальчик, – мужчина растянул губы в подобие улыбки. – Только вышвырнуть меня отсюда без Уилсона не представляется возможным. – Познакомься, Дэвид, – раздался голос Джеймса, – это Грегори Хаус. Человек, который спасает жизни лучше, чем я. И разбивает мечты на такие мелкие кусочки, что их невозможно потом собрать. И он мой единственный друг, который знает, какой я на самом деле. Но ему это безразлично. Хаус взглянул на Уилсона, который появился так неожиданно, возникнув за спиной Дэвида. Джеймс был настолько бледен, что глаза и губы казались нарисованными. Руки дрожали, а сам он был настолько напряжен, что было непонятно, как он сдерживается. – Почему ты уехал один? – этот вопрос единственный, что волновал Хауса. – Почему не сказал мне? Почему, Уилсон? – Просто тебе незачем было это знать, вот и все. Извини, я должен вернуться. Дэвид, прости за Хауса. Он всегда такой. – Ну уж нет, Уилсон! – Грег разозлился. – Ты немедленно объяснишь мне, что тут происходит, и какого черта ты делаешь в этом склепе! Я должен знать, что случилось! – Сегодня похороны моего брата, Хаус. Вот и все, – Джеймс поправил галстук, и сразу стало видно насколько сильно дрожат его руки. – Джеймс, ты в порядке? – Дэвид с беспокойством посмотрел на Уилсона. А Хаус наконец-то внимательнее рассмотрел парня, что открыл ему дверь. И тут же предательски заныла нога. От долгого стояния она начала болеть еще сильнее. Не отрывая взгляд от Дэвида, Хаус достал викодин и проглотил сразу две таблетки. Хаус смотрел на Дэвида, а видел Уилсона. Как они могут так жить? – Я в порядке настолько, насколько это возможно, – голос Уилсона больше был похож на шепот. – Ты должен уехать отсюда, немедленно. – Хаус, ты с ума сошел. Я не уеду, пока не провожу брата. И кто тебе сказал, что я хочу отсюда уезжать? Грег тяжело оперся на трость. Он не мог поверить в то, что слышал. Уилсон изменился. Наконец-то ребус сложился в голове у Хауса. Все встало на свои места. И это он думал, что ненавидит себя, свою боль, свою жизнь. Да ему еще лететь и лететь до той степени ненависти, в которую утянуло его единственного друга. – Вам лучше уйти отсюда, – Дэвид и не знал, что может говорить настолько серьезно. – Вы зря приехали. Джеймс останется здесь столько, сколько захочет. – И ты будешь рад, если затянешь его сюда навсегда? – Хаус зло рассмеялся. – Черта с два я дам этому случиться! Он уедет со мной. Он нужен мне. – Как интересно, Хаус, – проговорил Джеймс. – А я думал, что это ты нужен мне. Нужен как воздух. Нужен всегда. Но ты решил по-другому и твоими лучшими друзьями стали таблетки. А я стал просто приложением к ним. Я так надеялся, что ты заметишь меня опять. Но вместо этого ты с размаху кинул меня об стенку. Я устал тебя ждать. После твоего несчастного случая, я стал тебе не нужен. Я столько лет бьюсь головой об стену, которой ты окружил себя. Я устал. И выстроил свою. Чтобы защититься от тебя. Думаю, что наконец-то я ее достроил. Прости, Хаус. Тебе лучше уехать. – Ты не останешься здесь, – Хаус отчеканил каждое слово. – Ты не избавишься от своей боли, оставшись здесь. И Дэвид никогда не сможет помочь тебе так, как я. Ты не сможешь быть рядом с ним. Вы же уничтожите друг друга. Посмотрите в зеркало! Вы одинаковые! Вы прячетесь за своими галстуками и костюмами от жизни. От ее постоянной изменчивости. Вы консервируете себя заживо, чтобы никто не мог влезть в вашу банку и, не дай бог, не съесть вас. Но при этом сами можете отравить кого угодно. Вы не бываете слабыми только потому, что не разрешаете себе ими быть. Слабость – это повод для того, чтобы вам причинили боль. И вы так нуждаетесь в защите, потому что, защищая себя сами, забываете о самом смысле этого слова, и уничтожаете собственную душу. Вы оба настолько погрязли в смертях, что начали считать весь мир иллюзией, которая вот-вот перестанет существовать. – А разве это не так? – произнес Уилсон. – Почему ты думаешь, что это не так? Сколько раз ты мечтал, чтобы окружающие тебя люди, исчезли, а боль стала зыбкой и иллюзорной. Чтобы она пропала совсем, чтобы ее не было. Но ты защищаешь себя по-другому. И уничтожаешь себя по-другому. Но ты такой же, как и мы. Ты не умеешь любить. Ты разучился чувствовать. Я просто последовал твоему примеру. – Нет, – Хаус покачал головой. – Не разучился. Я так хотел это сделать, но не смог. Я не смог разлюбить тебя, Уилсон. И я не смогу жить без тебя. Дэвид смотрел на Хауса, смотрел на Уилсона, и его собственное сердце билось сильнее. Как же может жизнь все запутать. Почему нужно столько боли, чтобы понять истину? Почему их проверяют на прочность каждым прожитым мигом? – Джеймс, отец Джек ждет, чтобы начать, – голос Дэвида прозвучал так тихо, но его услышали. – Пора отпустить Алана. Уилсон кивнул и посмотрел на Хауса. Потом развернулся и ушел. – Я думаю, вам стоит пойти за ним, – сказал Дэвид. – Ты действительно похож на него, – улыбнулся Хаус, – тебе никогда не нужно объяснять дважды. Не дай себя уничтожить так, как мы почти уничтожили себя. Грегори Хаус, тяжело опираясь на трость, пошел за Уилсоном. Дэвид, улыбаясь, смотрел ему вслед. Джеймс Уилсон оказался не прав. Всегда есть человек, который сможет растопить лед в сердце, нужно только сильно захотеть. И как бы сложно не было, никогда не стоит забывать о своих мечтах. Ведь они всегда сбываются. Нужно только немного подождать.