Часть 2 (1/1)

Куда бежать? Залезть себе под кожу, Зарыться в простынях, передохнуть?! Но ужас нам опять поэмы сложит Про дождь, дороги и наш крестный путь. Жан Кокто Принстон-Плейнсборо. Нью-Джерси Хаус с неприкрытым сарказмом смотрел на взъерошенную Кэмерон. Она уже пятнадцать минут доказывала окружающим, что на пациентку напало именно аутоиммунное заболевание. То, что в таком случае, получалось слишком много исключений из обычных правил и симптомов ее уже не волновало. И она всячески игнорировала Чейза, когда тот в очередной раз пытался обратить внимание на этот факт. Единственное, что в данную секунду радовало Хауса, было молчание Формана, у которого закончились все идеи, и он пытался ударными темпами родить новые. Но получалось плохо. Все же чернокожим неврологам явно чего-то не хватает в организме для процесса зачатия гениальной мысли. Но насладиться немым знатоком нервных болезней Хаусу не удалось. Форман, так и не родив своей теории, решил отыграться на уже существующей и вступил в диалог с Кэмерон, обсуждая с ней какие-то немыслимые неврологические комбинации. И в тот момент, когда к их разговору подключился Чейз и предложил свою гипотезу, терпение главного диагноста госпиталя закончилось. – Все – вон! – голос Хауса прозвучал настолько резко и зло, что все разом замолчали и практически бегом унеслись из кабинета. Но Хаус все же успел кинуть им вслед ненавистную папку с анализами, потому что ему показалось, что его сотрудники недостаточно быстро покидали его личное пространство. Это дело достало его настолько, что глава диагностического отделения готов был придушить любого, кто еще раз спросит, разгадал ли он свою очередную головоломку. А за неимением нормальных объяснений его команда тщетно кидалась из одной крайности в другую. И при этом мешала самому Хаусу думать. Вот совсем недавно было это ощущение, что он вот-вот ухватит верный диагноз за шкирку и покажет ему, как издеваться над невыспавшимся и больным человеком, которого к тому же лишили законного выходного. Но ворвалась Кэмерон со своей теорией, за ней вбежали Форман и Чейз – и ощущение сделало ручкой и ушло в небытие. И, как следствие, Хаус был зол. И нога, словно решив, что ее обладателю недостаточно плохо, снова заныла тягучей и противной болью. Закинув в себя очередную дозу викодина, Хаус решил отдохнуть. Но не успел даже откинуться на спинку кресла, как в кабинет вошла Кадди. – Хаус! – Да что ж такое! – Хаус почти закричал. – Мне нужно посидеть и подумать в тишине. Что тебе от меня надо именно сейчас? – От тебя – ничего. – Кадди выглядела слегка растерянно. – Где Уилсон? – Ты ищешь его у меня? Так и быть. Разрешаю тебе заглянуть под стол. Когда найдешь его там, не задавай пошлых вопросов. – Прекрати шутить, я серьезно спрашиваю. Что у него случилось? Хаус мгновенно собрался. – Не понимаю о чем ты. Я видел его несколько часов назад. Мы вместе позавтракали. Я посоветовал ему уйти домой. Выглядел он просто отвратительно. Наверно из-за бессонной ночи. Но когда мы расстались, он был в порядке. Теперь твоя очередь рассказывать. – Он позвонил своей помощнице и сказал, что ему срочно нужно уйти. Оставил ей все распоряжения по поводу больных. Она решила, что он уехал домой отдохнуть и переодеться. Бренда сказала, что он заходил и ко мне, но я была в детском отделении. Это было около четырех часов назад. Он до сих пор не вернулся. И его домашний телефон не отвечает. Мобильный отключен. – Да он может просто спать. Такое не приходило в голову? – Хаус, ты сам-то веришь в то, что говоришь? Чтобы Уилсон так сорвался с места, чтобы просто поспать? – Кадди помолчала. – Когда ты встречался с ним, он говорил, что хочет поехать домой? – Нет. Он собирался закидываться своими бумажками и работать на благо больницы и своих полудохлых пациентов. Но он мог передумать. У него же в отделении опять кто-то умер. Оставь его в покое. Выспится и приедет снова читать мне нотации. Если тебе нужна консультация, Уилсон не единственный онколог в этом госпитале. А теперь уйди и не мешай мне думать. – Если он позвонит – сообщи мне. Когда за Кадди захлопнулась дверь, Хаус скинул с себя маску безразличия. В его синих глазах застыло выражение любопытства. Но если бы можно было заглянуть в самую глубь глаз Хауса, то любопытствующий увидел бы неприкрытое беспокойство. Лос-Анджелес. Калифорния Перелет из одного штата в другой был похож на страшный сон. Уилсон очень хотел и на самом деле заснуть, чтобы ненадолго отключиться от реальности. Но как он ни старался – ничего не получалось. Максимум на что хватало организма, это погрузить своего владельца в полузабытье, которое вызывало воспоминания. Но именно этого Джеймс Уилсон хотел меньше всего. А воспоминания словно сошли с ума и нападали, нападали, нападали, не пропуская ни одного момента, счастливого или ненавистного. И от них нельзя было укрыться. Уилсон раз за разом пытался вырваться из этого заколдованного круга, но воспоминания упорно не выпускали его и изматывали, словно хотели отобрать последние капли рассудка. Когда самолет все же совершил посадку, стюардесса, что будила уснувших пассажиров, отшатнулась от его сумасшедших глаз, в которых не было ничего кроме безнадежного отчаяния. И вот сейчас он стоял в аэропорту одного из городов солнечной Калифорнии. Солнце действительно сияло невыносимо ярко и в свитере стало сразу жарко. Но Уилсон ничего не замечал. Он вообще будто перестал чувствовать и находился в каком-то непонятном состоянии. Он сам себе напоминал пациента в коме. Все вокруг живет, двигается, цветет, яркими пятнами разлетаются эмоции, звучит смех, а он вынужденно заперт в теле, которое лежит неподвижно, опутанное проводами непонятного прибора, что поддерживает это так называемое существование. А вырваться нет ни сил, ни желания. Странно. Такси он поймал моментально, только покинув здание аэропорта. Сказав адрес, который вбился в память, наверно, навсегда, Уилсон откинулся на сиденье и попытался собраться и вспомнить свои действия за последние несколько часов. Кадди не было, и он предупредил врача, которая неофициально считалась его заместителем. В отделении все должно быть в порядке. Хотя с другой стороны, в первый раз ему стало все равно, что произойдет в его отсутствие. Странное равнодушие засело в самой глубине его души и помогало игнорировать боль, которая не оставляла попыток разодрать его сердце. Как же больно вырывать из себя надежду, которую сам же с такой радостью впустил в свою душу. Надежда, которая заставляла помнить, любить и ждать. А теперь от нее остались только осколки, которые своими острыми краями режут чувства, когда пытаешься доказать ей, что она больше не имеет власти. Надежда всегда уходит последней? Почему же никто никогда не говорит о том, насколько это невыносимо больно. Машина остановилась у светлого дома с яркой зеленой лужайкой. Уилсон достал из кармана джинсов первую попавшуюся банкноту и отдал таксисту. Тот, поморщившись, стал высчитывать сдачу со ста долларов. Но его странный пассажир не стал ждать и, отрицательно покачав головой, быстрым шагом пошел к дому. Прочитав вывеску, поставленную на газоне, водитель грустно вздохнул, бросил деньги в бардачок и поехал прочь. Джеймс несколько минут стоял на крыльце. Он не мог заставить себя сделать следующий шаг. Но дверь открылась сама и его чуть не сшибла рыжеволосая девушка, которая выходила из дома. – Вы к кому? – ее голос показался Уилсону таким живым и звонким. Ее рыжие волосы ярко блестели на солнце, а зеленые глаза с любопытством рассматривали странного парня в теплом свитере и светлых джинсах, что попался ей на пути. – Мне нужен Дэвид, – как же отстраненно прозвучал его голос. Уилсон поймал себя на мысли, что он смотрит на все со стороны, и в очередной раз попытался вырваться из собственной боли. Он внимательно посмотрел на девушку и повторил. – Мне очень нужен Дэвид. – Он живет отдельно, вон там, – девушка махнула направо, на двухэтажную пристройку к дому. – Нейт только что видел, как Дэвид шел к себе. Вы найдете дорогу или вас проводить? – Думаю, найду сам. – Его комнаты на втором этаже. До свидания. Уилсон развернулся и пошел к пристройке. Через пару минут он стоял у двери и стучал. Дверь распахнулась почти сразу. Уилсон молча смотрел на Дэвида. Ему вдруг показалось, что он смотрит в зеркало. И дело было не во внешнем сходстве. Уилсон увидел то, что долгое время видел только в себе. Контроль и одиночество.