Кальпурния (1/1)

Я уснула только за полночь, когда на вилле всё стихло. На удивление даже Гай быстро забылся сном, когда от него ушли гости, которых мне хотелось выгнать, едва они вступили на порог моего дома. В последнее время я стала мнительной. Все эти люди, которых Гай Юлий считал друзьями, соратниками и единомышленниками, постоянно казались мне лжецами, что врали, глядя прямо в глаза человеку, давший им многое: богатство, положение, место в политической иерархии Рима. Много раз я твердила Юлию, что не всем нравится его великодушие и всепрощение. Иные принимают это за унизительное покровительство.Конечно, великий Цезарь отмахивался от слов женщины, к которой больше ничего не чувствовал. Разве можно было сравнить меня и блистательную юную царицу Египта, которую Гай привёз в Рим? Девица, едва оказавшись в доме, попыталась было навести свои порядки, но я быстро поставила её на место, дав понять неверному супругу, что унижать себя, да ещё в собственном жилище, не позволю. На моё счастье, хоть и юная, египетская царица оказалась весьма неглупой и вскоре стала?— пусть и неловко?— пытаться холодно-вежливо со мной общаться. Я же была с ней вежливой и не более того. Младенец Цезарион оказался на удивление спокойным ребёнком и редко плакал по ночам.Ночь шла своим чередом, а я продолжала возиться на матрасе, пытаясь уснуть. Вспоминала, как вели себя и как смотрели на Цезаря его гости: за столом ни меня, ни Клеопатры не было, но это не мешало нам наблюдать за всем с балконов своих покоев. Мне не нравились ни городской магистрат Кассий, ни второй городской магистрат Марк Юний Брут, родственничек мужа, ни Децим Брут. Они сидели за столом, поглощали наше угощение и были словно не они вовсе.У меня в голове не укладывалось: как можно было постоянно прощать Марка Юния Брута? Неужели в память о былых отношениях с Сервилией? Что было такого в этой женщине, что Цезарь снова и снова приближал её сына к себе, несмотря на всё зло, которое тот творил.Однажды я спросила Юлия: почему тот вновь простил Брута после Фарсал? Тот пожал плечами и ответил:—?Я ничего не могу поделать с его убеждениями. Он?— стоик и так думает, потому что для него общественное важнее, чем личное.Общественное важнее личного?! А не этот человек на глазах римлян изображавший из себя праведника, а сам ссужал деньги людям под довольно большие проценты, прячась за псевдонимом? Ходили слухи, что узнавший о таком Цицерон долго дулся на Брута, которому до того пел оды, но в итоге предпочёл сделать вид, что ничего не было. Хороша позиция! Цицерон в последнее время мечется от одних к другим и думает, что об этом никто не знает.Я тогда ничего не ответила Юлию на его слова о Бруте, хотя и с трудом подавила желание швырнуть вазу или заколотить кулаками по его груди. Неужели он не видит очевидного: кто предал один раз, предаст и второй?На ужине Брут держался в тени, опустошая кубки с вином один за другим. Со своего балкона я никак не могла разглядеть его лица. Мне постоянно казалось, что Брут не сводит цепкого взгляда с Цезаря. Кассий же был непривычно весел, и это тоже мне не понравилось: обычно он бывал мрачнее тучи, показывая тем самым свою воинскую выдержку. Один Децим Брут ужинал с аппетитом, особенно налегая на жареных перепёлок.Уснула я, с трудом успокоив гудящую голову, и, конечно, после всех переживаний, мне приснился кошмар. А ведь до этого мне никогда не снились сны.Едва я забываюсь сном, как вдруг становится душно. Я дышу с трудом, но проснуться не могу. Перед глазами сплошная тьма. Внезапно она расступается, и я вижу свой дом, залитый багровым светом. Кричу от ужаса, и от моего крика вздрагивает земля, по стенам дома идут трещины, он начинает разрушаться. Теперь я вижу себя словно со стороны, когда замечаю, что на уцелевшем крыльце лежит Гай Юлий, окружённый зловещими мужскими тенями. Я не могу не только двинуться с места, но и закричать, чтобы предупредить Юлия об опасности. Только в ужасе смотрю, как в руках мужчин сверкают ножи, и удары обрушиваются на мужа один за другим.Пересилив себя, я наконец кричу что есть мочи. Всё вокруг начинает вращаться в какой-то кровавой круговерти, словно мы все оказались в царстве Плутона. На меня сверху изливается поток кровавого гноя. Я с ожесточением стряхиваю с себя эту дрянь, пока не понимаю, что одежда моя очистилась, а я стою на берегу Тибра и багровая полная луна глядит в его воды. Словно зачарованный зверёк, иду к воде. Почувствовав это, пытаюсь остановиться и тут вижу, что у моих ног, покачиваясь на волнах, лежит тело Цезаря в чёрной от крови одежде. Внезапно луну затягивает грозовыми тучами, и вокруг темнеет сильнее. Я хватаюсь за тогу Юлия и пытаюсь вытащить его на берег. С трудом, но у меня получается. Уже на берегу в истерике я трясу Гая, кричу и зову его, но он не шевелится.Вдруг Гай приподнимает веки, под которыми зияют пустые провалы глазниц, и тихо, но внятно говорит мне:—?Я ничего не вижу, Кальпурния.Убийцы выкололи ему глаза. Опять кричу от безысходности. Цезарь морщится, а я, тяжело дыша, приподнимаю мужа и кладу его голову к себе на колени. Говорить не могу, только плачу и вытираю сукровицу вперемешку со своими слезами со лба Юлия. Он ещё что-то хочет мне сказать, но изо рта только вываливаются чёрные сгустки.—?Молчи-молчи-молчи! —?шепчу я в исступлении.—?Прости.,?— шелестит голос Юлия и он затихает.Сижу в оцепенении, понимая, что всё закончилось. Жизнь покидает Гая, и теперь у меня на коленях лишь его бренная оболочка. Из моей груди рвётся вопль раненой волчицы, и я наконец просыпаюсь.Сквозь зашторенное окно льются солнечные лучи. Где-то поют птицы, а ко мне буквально влетает встревоженный моими криками Гай Юлий Цезарь.Облегчённо вздыхаю?— живой, но тут же вспоминаю, что сегодня заседание сената. В груди всё сжимается от плохого предчувствия, и я выпаливаю:—?Не ходи в сенат!—?Что?!—?Не ходи сегодня в сенат, прошу.