Глава 1. (1/1)

?Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет ее кинуться на острие и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает ей сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поет, поет до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвется дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии,?— мы знаем. Мы понимаем. И все равно?— грудью на терни. Так будет всегда?. ? Поющие в терновнике. (К. Маккалоу)Sanctus. Sanctus. Sanctus.(Свят. Свят. Свят.).?Что я здесь делаю??Затуманенные глаза, прикованные к центру небольшой полукруглой комнаты, наполненной людьми и опоясанной полумраком, мягким светом разливающимся по помещению. Люди, люди, люди. Их много. Они как одно безумное стадо едва шевелят губами, повторяя слова служителя. Все как один. Одни мысли, одни желания, одни эмоции.Вдох. Душно, что-то стягивает волю, силы, мысли. Невозможно двинутся с места, только смотреть вперед, безумно открыв глаза.—?Восславим Господа!—?Восславим, восславим, восславим… —?шепчет полоумная толпа. Они верят в то, что говорят. Безумные фанатики, люди без своей воли и силы.—?Восславим,?— чисто механически шепчут бледные, бескровные губы. Голова повернулась в сторону, встречаясь с мутным взглядом отца.?Что я здесь делаю??Нет ответа на этот вопрос. Как наркотическая зависимость, зависимость от гипнотических слов человека в центре комнаты, у места жертвоприношения.Боль?— основа религии Дзясина.Это честь - умереть от ножа священника, честь испытать муки перед своим уходом. Религия, дающая бессмертие, но пока Итачи видел только смерть и кровь.Можно было бы уйти из этого маскарада, оттолкнуть нечто необъятное и темное, но теперь слишком поздно, невозможно. В голове назойливо стучат бешеные слова служителя, его зализанные назад белесые волосы, малиновые, словно налитые кровью глаза. Как ворота в преисподние они смотрят на тебя в час твоей смерти от ножа, который принимаешь с восхищением.—?Кто сегодня порадует Дзясина-сама?Кто сегодня умрет на алтаре, чья кровь сегодня обагрит ритуальный круг, в центре которого равный треугольник?Кто этот герой, будущий любимец публики?Из толпы вышла молодая девушка с длинными вьющимися волосами пепельного цвета, рассыпавшимися по плечам ласковыми каскадами шелковых локонов. Ее тонкое платье с широкими рукавами элегантно и легко обхватывало хрупкую фигуру, струясь по телу, как вода; черная ткань матовыми бликами переливалась в неровном свете подсвечников, то серебрясь, то в глубине складок превращаясь в бездонный темный цвет. Шаг миниатюрной ножки в центр ритуального треугольника. Итачи неосознанно схватился за цепочку на шее с таким же знаком. Опять жертвоприношение.Ад, в который посвятил его родной отец, в котором предложил принять участие во имя спасения души. Только теперь все слишком завязалось, чтобы выйти из этого места. Отсюда выходят только через кабинет психоаналитика или через сумасшедший дом.Бессмертие, возможно ли оно? Вера, дающая людям вечную жизнь, взамен приношения себя в жертву, взамен твоей боли?Жестокий Бог, но все же…Бог.—?Дитя, ты готова вкусить вечную жизнь? —?служитель подвинул на выбор тесак и нож.—?Да. Готова, Хидан-сама,?— звонкий уверенный голос, смотрящие в одну точку глаза. Ярая фанатка, готовая пойти на все, ради своей веры. —?Я попробую сама.А есть ли тут цель, ради которой стоит умирать? Если и есть, то… смысл? Жить вечно?— это наказание для человечества, но не благодать. Вечно ходить по кругу, видеть смерть того, что дорого, мучиться в огне чистилища при жизни. Зачем?Итачи и остальных, находящихся тут, в повседневной жизни окружали неверные, вводившие в искушение и сбивающие с истинного пути. Он и сам жил с двумя из них. Религия требует смерти неверных или их обращения, но что-либо сделать с матерью или братом?— ни Итачи, ни его отец не были ярыми фанатиками, чтобы пойти на такой шаг, поднять руку на дорогих людей. Однако он не мог оторваться от этого места, каждые понедельник, среду и пятницу ночью приходя с отцом сюда, но и ясно понимал всю абсурдность религии. Все в мире основано на жизни, здесь?— на смерти.Отец, Учиха Фугаку,?— вот, кто был более верным поклонником веры Дзясина. Он давно решил для себя, что умрет тут, на алтаре, с именем Бога на губах.Девушка между тем встала на колени, лучезарно улыбаясь. Толпа подошла ближе, сжимаясь в одну маленькую кучку, клубок сумасшествия.—?Во имя…Девица взяла нож, закрывая глаза.—?… Дзясина.Лезвие, прислоненное к груди, резко вонзилось внутрь. Крупные вишневые капли ударились о белый пол, разбиваясь на брызги. Хриплый, страдальческий стон вырвался изо рта девушки, исказившегося нечеловеческой мукой. Одной рукой сжимая нож, жертва другой уперлась о пол, тяжело дыша и глухо откашливаясь. Боль тут цель жизни, без нее никуда. Ради нее эти муки.—?Основа нашего существования?— боль,?— Хидан поднял руки. —?Мы родились из физических мук матери, в муках и сдохнем. Восславим же Дзясина, давшего нам жизнь и истинную цель существования!—?Восславим! —?как один, крикнула толпа.Девушка вытащила нож мелко дрожащими руками. Из косой рубленой раны сочилась кровь, пропитывая своей краской легкое платье.—?Дитя, это все, что ты можешь подарить Богу? —?насмешливо протянул Хидан. —?Какая же ты нахуй верная? Сопливая сука.Девушка нахмурилась, вновь сжимая теплую рукоятку священного ножа. Но рука ее беспомощно выпустила оружие, которое с глухим стуком упало на каменный пол, оставляя пару красных брызг.—?Хидан-сама, прошу вас,?— глаза девушки, горящие в агонии, обратились к служителю. —?Помогите мне…—?Сразу надо было, блять,?— Хидан, оглянувшись, взял тесак, обхватывая его своей костлявой рукой. Девушка замерла, послушно закрывая светлые глаза. Губы изогнулись в бесовской улыбке, нашептывая: ?Во имя Дзясина. Свят, свят?.Свят. Свят. Свят.То, с чем умирают все в этой организации. Слово, которое снится Итачи по ночам, которое преследует его, не дает наслаждаться жизнью в полной ее мере. Хотя радовала ли настолько полноценно жизнь и раньше этого человека? Возможно, но сейчас… сейчас это истинная пытка - метаться между этими ночами и нормальной жизнью, смотря в ни о чем не подозревающие глаза матери и брата.Итачи не был ярым фанатиком, понимал всю нелепость слов служителя, презирал зависимость отца от этого места, свою, но сделать ничего не мог. Его разум уже был хорошенько подчинен умелыми словами Хидана, вера в Дзясина и его дар людям покорили Итачи. Он верил в свою религию, которая предписывала уничтожать неверных, но в это самое время понимал, что все здесь построено на крови, убийствах, жертвах, как в язычестве. Итачи не разрешалось что-либо испытывать к непосвященным, кроме ненависти, но он и этого не мог чувствовать. Он был безразличен к окружающим его людям, но ненавидеть просто так их не мог. Тем более, жил с ними, родился среди них, любил их.Черные волосы Итачи, завязанные в низкий хвостик красной лентой, разметались по спине, по ткани темной рубашки с широкими рукавами. Его внимательные и холодные глаза затуманено, как в горячке, безотрывно смотрели за тем, как Хидан замахивается тесаком над головой жертвы.Воцарилась напряженная тишина. Люди, словно обезумевшие от жажды крови и боли, безотрывно и маниакально вглядывались в жертвоприношение, замерев на месте. Дыхание перехватило даже у Итачи, у равнодушного и безразличного ко всему Итачи. Фугаку облизал пересохшие губы, впиваясь взглядом в совершение ритуала.Тишина, в которой несется бессвязный шепот жертвы, тихий, безумный, фанатичный.Она верит в то, за что умирает. Верит в бессмертие после боли, хочет ее испытать, порадовать Дзясина.Свят.Свят.Свят.Хруст. Хриплый стон. Тело, вздрогнув и вытянув вперед руки, упало ничком, распластавшись по ритуальному знаку. Треугольник, заточенный в круг, принялся затягиваться темной кровью, бесформенным пятном расползавшейся вокруг. Пышные волосы пропитались вишневой жидкостью, пальцы рук искривились, в последней секунде жизни сжимая в руках краешек платья.—?Дзясин, прими нашу жертву и даруй нам бессмертие! —?Хидан откинул тесак, которым раскроил покойнице череп.Тело сегодня утром куда-нибудь выкинут. Куда?— неизвестно.Люди принялись безумно смеяться, целовать свои знаки на шее, обливать их слезами и мольбами, благодаря за жизнь и смерть, за боль и бессмертие. Некоторые, самые ярые фанатики, начали резать свою кожу, корчась от боли, стискивая зубы, нашептывая про себя имя Бога и наслаждаясь этим.Начался настоящий ад. Кровь жертвы стекала все дальше, прихожане окунали туда свои пальцы, облизывали их, дико смеялись, выпучив глаза. Фугаку двинулся в кричащую толпу, которая сходила с ума, терзая себя. Кровь, муки, смерть, безумные крики служителя, раздробленная голова девушки?— вот, чем сейчас жили ничего не соображающие фанатики, заходящиеся в плаче и безумном смехе. Личности и человеческие лица стирались, превращаясь в звериные лики безумцев, дикарей; сейчас они нисколько не походили на тех, кто еще утром сидел на работе за чашкой черного кофе в цивилизованном костюме с галстуком. Сейчас все были одеты в черные одежды, и единственным украшением была цепь с кругом и треугольником в нем?— символ человеческого безумия, ничего не стоящей веры в то, что требует смерти своих ?детей?.Итачи не двигался, затуманенными глазами, как во время горячки, смотрел на сумасшедшую толпу, растворявшуюся в омерзительном месиве. Он хотел убежать, но не мог. Губы сами собой шептали проклятое слово, руки тянулись к месту жертвоприношения, чтобы притронуться к святой крови жертвы, чтобы приблизиться к Дзясину. Пот стекал по горячему лбу.Итачи не любил связи, он жаждал свободы, но не мог разорвать эти оковы. Поэтому он ненавидел себя за эту слабость, одну из самых сильных в его жизни помимо другой, еще более крепкой, стягивающей все его существование.Полумрак, тени от десятка свечей, пьяно ревущей грязные ругательства и прочий бред толпы. Итачи неосознанно теребил серебряное кольцо на пальце, украшенное красным рубином с причудливым иероглифом.Сумасшедшая ночь фанатизма и… ереси?Что есть ересь, что есть правда? Во что верить и верить ли вообще?Бог живет в каждом человеке, но что это такое, Итачи не мог сказать. Никто не мог сказать.И оставалось в эту ночь только одно спасение от безумства: вместе со всеми улыбаться и шептать:—?Свят.***Что на этот раз?Вибрация?Да, она самая. Тихая вибрация, противно жужжащая в тишине комнаты, объятой спокойным сном. Тяжелая ото сна рука, распухшая от того, что ее придавили во время дремы, лениво двинулась под сбитую подушку, доставая мобильный, который все продолжал назойливо давать о себе знать, жужжа и как маяк мигая во мраке экраном. Мутные глаза Саске, в которых плавали остатки сна, недовольно уставились на дисплей, щурясь от резкой яркости, неестественной после сна.Придурок.И этим все сказано.—?Да,?— недовольно и хрипло протянул раздраженный голос. Обмякшее тело перевернулось на спину, свободная ладонь прикрыла глаза, которые ослепил противный свет фонаря, бьющий сквозь не задернутое занавеской окно.—?Эй, спишь? —?кашель в трубку. —?Нам надо завтра встретиться. У меня проблемы.—?Ты знаешь, сколько сейчас времени?—?Часов одиннадцать-двенадцать, да?—?Два ночи, придурок. Мог бы и утром позвонить. Как будто мне делать завтра больше нечего, как опять разгребать твои проблемы. Я завтра занят, освобожусь только после семи вечера. Подойдет, ваше величество?—?Мне вообще все равно, датте байо. Где встретимся, мистер-зануда?—?На нашей станции. Договорились. Я сплю, и больше меня не буди придурок.—?Эй, засранец, подожди…Но Саске уже скинул трубку, отключая мобильный. Такой придурок, как Наруто, мог названивать всю ночь, то и дело выливая на своего собеседника массу безумных идей. А разговаривать с ним, когда сознание окутано дымкой сна, совсем не хотелось; Саске был неразговорчив, а по ночам тем более предпочитал спать, а не сквозь зевки пытаться понять, что тебе хотят сказать. Кроме того он не любил говорить по телефону, предпочитая общение в живую или через социальные сети на крайний случай.Саске перевернулся на бок, спиной к окну, и с наслаждением закрыл слипавшиеся от прерванного сна глаза. И тут же снова открыл их: из-под закрытой двери струился теплый желтый свет, означающий, что на кухне кто-то есть. Легкая дымка беспокойства, или скорее грусти, или даже напряжения заставила его откинуть теплое одеяло, спустить ноги на пол и встать с нагретого места. Почему?— он и сам не мог понять. Просто чувствовал, что так надо.Едва Саске вышел из своей комнаты, как сразу ощутил на обнаженных плечах холодок, веющий из коридора, поскольку спальня находилась рядом со входом в квартиру и кухню соответственно. И это было очень удобно для самого Саске.За столом, освещенным ярким светом слегка запыленной и выцветшей на самом верху колпачка люстры, сидела мать в легкой ночной рубашке. Ее округлые плечи, покрытые морщинами, понуро повисли. Бледные руки обхватили толстую кружку дымящегося напитка, а черные прямые волосы, заплетенные в небрежный хвостик, из которого выбилась пара прядей, закрывали лицо, бросая на него косые тени. Саске, остановившись на пороге, прищурился на свет, режущий привыкшие к темноте глаза. Внезапно он улыбнулся, вспомнив давнюю детскую забаву, и тихо подошел к мирно сидящей матери. Оказавшись за ее спиной, Саске положил ладони ей на плечи, удовлетворенно чувствуя, как вздрогнуло тело Микото. Она резко подняла голову, как будто ее разбудили ото сна, и повернулась назад. На сером лице скользнула легкая вымученная улыбка.—?Замучила жажда?—?Вовсе нет. Почему ты тут сидишь? Кого-то ждешь? Брата?Микото вздохнула.—?И его тоже.—?Тоже? Подожди,?— Саске нагнулся к матери, взяв ее лицо в ладони и нахмурившись. —?Ты плакала?—?Нет,?— зрачки скосились в сторону.—?Мама, ты совсем не умеешь врать. Что случилось? —?Саске, забыв про сон, присел напротив матери, взъерошивая на затылке стоящие вечным небрежным ежиком иссиня-черные волосы, ровные и прямые пряди которых спускались на лицо, прикрывая темные раскосые глаза, холодно смотрящие на этот мир уже девятнадцать лет. Но сейчас в них искрились беспокойство и даже усталость. Семья всегда была святым для Саске, где бы он ни был.—?Саске,?— Микото всхлипнула, бережно поглаживая руку сына. —?Понимаешь, твой отец… я думаю, у него другая женщина.—?Не верю. Наш отец? —?Саске покачал головой. Что за женский абсурд?Слово ?папа? для Саске не существовало. Был только отец, строгий и холодный в отношениях к детям и жене. Саске всегда казалось, что для Фугаку существует лишь один сын и по совместительству единственный стоящий для него человек?— Итачи, брат Саске, который был старше своего младшего брата на пять лет. С ним отец всегда советовался, всегда его учил, хвалил, помогал и ставил в бесконечный пример младшему сыну, едва ли не вызывая этим ненависть у того. Так бы оно и было, если бы не старания Итачи исправить ситуацию и братская привязанность самого Саске к нему. Саске всю жизнь бесило и расстраивало такое наплевательское отношение к нему отца. Итачи был талантлив в учебе, быстро все схватывал, окончил школу на пять лет раньше положенного срока, окончил два института с лучшими результатами. Конечно, Фугаку не беспочвенно гордился им, вся семья гордилась старшим ребенком, родственники, знакомые. Он был гордостью семьи, которой дарили все внимание и восхищение, показывая этим необходимость самого существования на земле Итачи. Но и Саске, который с детства во всем пытался подражать и быть похожим на своего любимого брата, имел в школе самые лучшие отметки и пользовался наипревосходнейшей репутацией у профессоров в университете. Пусть он не окончил школу как брат, но он был так же примерным и способным; в нем от природы был заложен талант все схватывать налету, им так же можно было гордиться. Однако тех слов, что Фугаку всегда говорил с улыбкой Итачи, Саске так и не услышал. А как он жаждал это услышать, принять как истинную награду. Что и следовало ожидать от моего сына. Только Итачи имел право принимать эти слова. Саске же на каждый его успех в лучшем случае доставались такие фразы, как: ?Старайся, и будешь как твой брат?. Это было унизительно и больно слушать от отца. Брат, брат, брат. Для него существовал только Итачи, младший сын был лишь его тенью. И Саске это прекрасно понимал. Слышал этот подтекст в словах отца. Обижался, злился на брата, ревновал, рвал жилы, чтобы приблизиться к Итачи. Но итог оставался тем же.В конце концов, Саске бросил это дело. Он стал стараться не для отца, а для себя. Резко пришло осознание того, что ты вовсе не подобие Итачи и не его тень, а другой человек со своими достоинствами и недостатками, со своими интересами, судьбой, мечтами. Зачем становиться копией брата, быть вечно за его спиной? Саске решительно отверг свои прежние стремления. Надо было начинать строить свою жизнь, а не бежать за глупым признанием отца и брата. Это все было в детстве, в прошлом, Саске только с горькой улыбкой вспоминал о своем скрытом соперничестве с братом за внимание отца. Удивительно, но Итачи, казалось, не радовался такой привилегии, в то время как младший брат был готов все отдать за любую похвалу отца. Он искренне не любил, когда люди сравнивали его со старшим братом. Саске чувствовал, как теряется его личность в тени Итачи и своих стремлениях стать ближе к отцу. Это выматывало, и в пятнадцать лет Саске отрекся от этого бега по кругу.И словно вдохнул свободу, вырвался из душного помещения.Только одному человеку в семье Саске мог полностью довериться, получить у него утешение, помощь, теплые слова. Человек, которого он любил глубоко и сильно, который был для него другом и силой.Мама.Та, что дала жизнь, что всегда приходила на помощь. Итачи у нее как будто оторвали от груди, поэтому она крепко вцепилась в младшего сына, благородно одаривая его своей поддержкой. И если Итачи мог похвастаться тесным общением с отцом, то Саске?— с мамой. Он никогда в жизни не говорил холодного и вежливо-учтивого слова ?мать?. Мама, родная, любимая, но не мать, холодная и далекая, как отец. Разумеется, Саске ей многого не рассказывал, но в любом случае мог прийти к ней, зная, что найдет любовь и понимание, даже если мать не будет согласна с мнением сына.Этих двух людей связывали крепкие и неразрывные узы, слишком сильные, чтобы разорваться. И если кто-то кому-то и завидовал, то скорее Итачи, потому что с отцом у него все словно было пропитано фальшью и неискренностью, официальностью и словом ?надо?, а Саске и Микото были настоящей семьей.Микото между тем всхлипнула.—?Он постоянно куда-то уходит по ночам, уже давно охладел ко мне. Это длится года три, не меньше. Я не знаю, что делать. Никакие уговоры, слова, просьбы не действуют. Сижу, беспокоюсь, глаз не сомкну.—?Он же сейчас с Итачи, вряд ли он стал заводить себе женщину. Подумай сама. Ты зря волнуешься. Если он с братом, то уже нет повода для беспокойства.—?Он прикрывается Итачи, я в этом уверена. Где это видано, ходить с сыном на боулинг по ночам? —?Микото бессильно всплеснула руками. —?Что я буду делать, когда ты уедешь? Фугаку я не нужна, Итачи - тоже.—?Не ной. Ты знаешь, я этого терпеть не могу,?— нахмурился Саске.Саске был не только красив собой. У него была светлая кожа, резкие черты лица, гордая осанка, крепкое тело. Во всем скользили самоуверенность и холод, гордость и легкая замкнутость. Это оправдывало его характер. Дерзкий, настойчивый, ненавидящий нытье, импульсивный, иногда срывался в порывах ярости и неудовольствия. Упрямый, Саске натягивал на свое лицо маску равнодушия и безмятежности, хотя на самом деле чаще всего внутри него кипели целые бури эмоций и страстей. Девушки любили его, что раздражало Саске и только еще больше отталкивало от них. Если он принимался за дело, то старался довести его до конца, несмотря ни на какие преграды и препятствия; всегда знал свою цель и четко шел к ней. Микото говорила, что ее младший сын никогда не ищет легких путей, но Саске с этим не соглашался. Он считал, что все, что он делает, лаконично и точно. Его трудно было в чем-либо переубедить, но если хорошенько поднажать кому-то из семьи на него, то Саске вполне мог задуматься над своим поведением. Но это еще не означало, что он переменит свою точку зрения.Саске нравилось одиночество. Не то, когда ты совсем один и никого нет, никто не поддержит. Это было другое одиночество, не душевное, а физическое. Саске любил сидеть в своей комнате, спокойно делая свои дела. Он был там один, но знал: едва выйдет, как встретит мать, брата, отца. Раньше, когда Саске был ребенком, когда его обижали, он запирался в своей комнате и сидел на кровати, злясь на весь мир, но никогда не плакал, даже не позволял себе этого, как бы иногда ни хотелось. Сейчас же он искал утешение в музыке. И это было его бичом.Если Саске слушал музыку, то: первое?— это был тяжелый металл, который не переваривали ни мать, ни брат, ни отец; второе?— слушал он всегда в наушниках; третье?— слушал музыку катастрофически громко. Если сидеть с ним на диване, только на разных концах, то вполне можно услышать слова песен. Микото всеми силами боролась с этим недугом, подключая к этой войне и Итачи, но Саске не поддавался. В лучшем случае либо уходил из комнаты, либо просто откладывал плеер до лучших времен. Слух у него не портился, поэтому просьбы матери его не убеждали. Но это прописная истина, что человек всю жизнь будет учиться на своих ошибках, как бы ни думал, что он, такой умный, помнит о чужих промахах.Если Итачи любил читать книги практически без разбора, то Саске увлекался только одним?— психологией. Ему было интересно понять и узнать, почему человек реагирует на какие-то события плачем, на какие-то смехом; как понять, что тебе лгут; как научиться разбираться в чувствах и эмоциях; как заглядывать людям в их душу. Именно поэтому Саске выбрал себе поприще психиатра и примерно учился, в то время как его однокурсники не разделяли его любви к учебе.—?И тем более,?— продолжил Саске, хлопая рукой по ладони матери,?— я уеду не навсегда, только на шесть лет, они пролетят быстро, поверь. Время всегда летит быстро.—?Время?— коварная штука. То растягивается, то сжимается. Шесть лет без моего ребенка. Ты жесток, сынок,?— Микото тепло улыбнулась, но тут же опять огорченно опустила уголки губ. —?Саске, что мне делать с твоим отцом? Спроси у Итачи, куда они ходят.—?Итачи мне ничего не скажет.—?Почему? Вы же братья. Или ты с ним поругался?—?Я? —?Саске покачал головой, тихо усмехаясь. Он никогда в своей жизни не ругался с этим человеком. —?Просто много он мне рассказывает? Ты сама знаешь, в лучшем случае все заканчивается словами: ?Саске, я занят, в другой раз? и противным щелчком по лбу. И почему мужчины в этом доме меня так не любят, как будто я не парень, а девчонка? —?Саске притворно вздохнул. Микото тихо рассмеялась.—?Перестань, ты несправедлив. Твой брат тебя обожает. Тебе ли жаловаться на него. Я помню, как мы принесли тебя домой, маленького, в одеяле. Шел дождь, я укутала тебя плащом. А Итачи просил нас: ?Мать, дай подержать. Отец, дай подержать?. Я так аккуратно дала ему тебя, а он… никогда не забуду его глаза, видел бы ты их. Он всегда тебя любил, просто… он замкнутый, особенный человек, пойми. Все мы разные. Как и твой отец…—?Про отца не надо,?— голос Саске резко похолодел.—?Сынок, ты его ребенок, и он тебя так же любит. Просто Итачи старше, за него надо нести большую ответственность, чем за тебя. С ним все по-другому. И Итачи совсем другое существо, чуждое даже мне, его матери. Поэтому отец пытается помочь ему в жизни. Понимаешь?—?Никогда не понимал и не пойму. И даже не хочу пытаться. Я вообще не знаю, что такое отец. У меня его никогда не было,?— голос был пропитан льдом и горечью.—?Не говори так, этим ты обижаешь и меня,?— поморщилась Микото. —?Зато… Итачи не знает, что такое мать, к сожалению.Саске внезапно тепло улыбнулся, сжимая ладонь матери. Он редко улыбался, но если его губы и изгибались в причудливой улыбке, то она была открытая и искренняя, она всегда освещала мрачное и холодное выражение лица.—?Для Итачи ты, может, и мать, для меня?— мама.Микото внезапно встала из-за стола, наклоняясь к Саске. Ее чувства били через край, волновали душу и материнское сердце. Руки обняли голову младшего сына, прижимая к груди.—?Слава Богам, что ты у меня есть. Слава Богам,?— Саске недовольно заерзал, когда мать поцеловала его в макушку. Он, конечно, любил нежность со стороны родных, но все равно пытался улизнуть и недовольно морщился, надувая щеки. А в душе тайно радовался и дорожил каждым жестом ласки со стороны семьи.—?Иди спи.—?А ты, мам?Микото выключила свет, подавляя вздох.—?Я тоже иду. И все-таки спроси у Итачи. Ради меня.—?Только ради тебя,?— Саске встал со стула, на ощупь проходя к своей комнате. И уже на ее пороге мать дала ему легкого шлепка по затылку.—?Спи. Не дай бог свою глупую музыку включишь.***Серое утро пришло незаметно для обитателей дома семьи Учиха. Сквозь толстые и тяжелые облака пробивались бледные солнечные лучи, возвещающие о начале первого выходного дня. Новогодние каникулы начались еще пять дней назад, начиная отсчитывать новый этап жизни людей. Еще две недели, и Саске должен был уехать в Испанию учиться по обмену долгие годы. Он не просто хотел закончить четыре года обучения, но и еще провести в университете три года, чтобы получить звание магистра. Это будет огромным успехом, и, кроме того, ректор института, где учился Саске сейчас, Орочимару, обещал взять своего наилюбимейшего ученика в преподаватели, что обещало перспективную карьеру. Это может быть было не совсем законно, но связи ректора могли творить чудеса. Он и Учиха Саске быстро нашли общий язык, кроме того, проводили много времени вместе. Саске ходил на его сеансы по гипнозу, учился на настоящих пациентах, накапливая знания и мастерство. И преподавал ему в выходные дни не какой-то профессор, а сам ректор, то есть истинный мастер своего дела.Саске лениво перевернулся на бок, не открывая глаз. До ушей донесся шум проехавшей мимо машины. Кончики ног, замерзнув, шмыгнули под одеяло, которое прошуршало хлопковой тканью. На улице кто-то крикнул. Город просыпался, приходил в движение, начинал жить. Утро.Саске недовольно подвинулся, осознавая это, как и скорое время подъема, и зарываясь лицом в мягкую подушку, сбившуюся в бесформенный комок. Рука по привычке хотела метнуться на другую сторону кровати, как внезапно наткнулась на что-то теплое и мягкое.Глаза резко открылись.Саске, замерев, бессмысленно прожигал взглядом мирно спавшего рядом Итачи.Итачи?Саске быстро отодвинулся на другой край кровати, недовольно хмуря брови. Ему это совсем не нравилось.Итачи спал, его распущенные черные волосы разметались по подушке. Бледная рука, украшенная кольцом, покоилась рядом с головой. Другая была под одеялом, затерявшись в его складках. Слегка порозовевшие щеки с двумя неглубокими морщинами на них оживляли портрет Итачи, придавали свежесть его бледной коже. Удивительной красоты глаза с дрожащими во сне длинными ресницами были закрыты полупрозрачными веками. Лицо его словно было выточено из мрамора великолепным скульптором. Ни одного изъяна, совершенство. В каждом движении Итачи виднелась грация, в каждом слове?— учтивость и вежливость. Эта правильность во всех поступках иногда бесила Саске, но все же он гордился своим братом, несмотря ни на что.Друзья родителей, да и остальное общество, считали, что младший и старший братья не только необыкновенно похожи друг на друга внешне, что было не совсем правильным суждением, но еще и одинаковые по характеру, мнениям. Но идентичность в характере была лишь одна: оба натягивали на лицо маску равнодушия, только с одним различием: Итачи придавал этим вид безмятежности, Саске же - гордости. На этом их схожесть заканчивалась, и начиналась масса различий.Итачи, в отличие от младшего брата, был спокойным и уравновешенным человеком. Он никогда не возражал родителям, всегда делал то, что требовал отец. Его напрягало и расстраивало отношение Фугаку к младшему брату, но Итачи ничего не мог сделать. Он ясно чувствовал ревность Саске, его обиду, иногда ненависть, но не беспокоился, потому что знал, что брат его безмерно любит. Или… любил. Иногда Саске, наоборот, ревновал Итачи к родителям, требуя его постоянного внимания. Тот понимал это, ему нравилось видеть, как Саске тянется к нему, но дальше этого не пошло. У Итачи всегда была масса дел, занятий, а брат мешал, причем объяснять ему что-то было бесполезно: он все равно упрямо надувал щеки, недовольно бурча под нос укоры старшему брату. Свободное время тоже оказывалось забитым чепухой, поэтому с каждым годом, поскольку оба взрослели, братья все больше отдалялись друг от друга. Они не перестали общаться, иногда проводили время вместе, но отношения стали холоднее и формальнее, что катастрофически не нравилось ни Саске, ни Итачи.Итачи был человеком чести. То, что он попал в секту мазохистов, было влиянием отца, его предложением, своей пустой попыткой сбежать от себя, глупостью, и не более. В том месте его словно загипнотизировали, но если отец оказался под полным влиянием веры Дзясина, отдаляясь от младшего сына и жены, поскольку они были неверными, и в тоже время стараясь их отгородить от этого, Итачи этого так и не сделал. Он верил в своего нового Бога, но совершал грех, испытывая теплые чувства к Микото и Саске. Более того, серьезно помешался на одном человеке. Причем, чертовски неверном, черт его дери, этого дьявола.Три года назад, когда Саске было всего лишь шестнадцать лет, он случайно узнал, что в него влюблен парень. Собственно, его старший брат. Это случилось совершенно абсурдно, никто ничего не успел толком понять. Итачи и сам не сообразил, как это произошло. Странное, маниакальное и неудержимое влечение к Саске сводило с ума. Итачи всегда любил брата немного больше, чем положено, но тогда это перешло все границы. Но он даже и не пытался бороться с собой, принимая это влечение как должное, как итог того, что он всегда испытывал к брату. Были люди, огромная серая толпа, и в ней существовал Саске, единственный, другой, тот, кто любил просто так, не за заслуги и достижения; кто восхищался своим братом, а не его дипломами; тот, кто в первую очередь видел живого человека, а не гения. Младший брат, такое чудное существо, непонятное Итачи, хоть он и видел его насквозь. Поэтому Итачи не удивился своему влечению, принимая его как естественность, но в то же время признавая, что в глазах окружающих это не просто сумасшествие и последнее извращение, но еще и омерзительная дрянь.Закончилась история тем, что Итачи не подумал и все случайно взболтнул Саске, а потом, естественно, пришлось выкладывать карты на стол, внутренне стыдясь поднимать на брата глаза. Это был едва ли не в первый раз в жизни, когда Итачи решил открыть свое сердце младшему брату. Их отношения с детства всегда были скудны и холодны, несмотря на ненормальную привязанность друг к другу. Итачи был всегда занят, Саске просто плюнул на все. И вдруг он услышал, что его старший брат признается в любви, да еще в такой неправильной. ?Нет?,?— сказал тогда Саске. Он не мог видеть брата своим любовником. Сама мысль об этом была до омерзения противна, отвратна, тошнотворна. Итачи не стал настаивать. Он все прекрасно понял и разговор об этом не заводил. Не приставал, не уговаривал, не соблазнял. Все стало так, как будто ничего не произошло. Правда, наедине оба брата чувствовали себя очень неуютно, появилось напряженное молчание, но потом все наладилось. Саске боялся, что обидел своего брата, но спросить об этом не решался, поскольку не хотел поднимать тему прошлого разговора. Он был в шоке, в растерянности, но полюбить брата так не мог. Не хотел даже пытаться думать об этом. Итачи был просто родственником, и не больше.Попав в секту, под влиянием Хидана Итачи все же решил попытаться отрезвить себя, хотя бы на религиозной почве. К тому же, так было лучше и для Саске. Главное, чтобы ему, невинному ни в чем, было спокойно. Когда же Саске, наконец, решился поинтересоваться, не обидел ли он старшего брата своими резкими словами, то получил четкий ответ: ?Не волнуйся, все в прошлом. Это была шутка?. Саске несказанно обрадовался, хотя глубоко в душе он почувствовал некий укол: мысль о том, что тебя любит Итачи, сам холодный и далекий Итачи, невероятно льстила, но Саске не мог не согласиться с тем, что вместе со словами брата пришло долгожданное спокойствие. ?Я рад это слышать?,?— облегченно вздохнул Саске. Итачи поранил этот жест, словно от него, наконец, отделались, но в душе порадовался, что больше не будет беспокоить брата. Он был даже рад тому, что все так сложилось. Младшему брату незачем было тянуться туда, куда попал Итачи.Саске, оправившись от изумления и взяв себя в руки, подвинулся ближе, облизывая пересохшие губы. Итачи слегка шевельнулся, из его приоткрытых губ рвалось тихое и мерное дыхание, замирая в тишине комнаты. Саске удивился тому, что увидел брата с собой, однако его напрягло то, что Итачи спал без рубашки. И даже не столько напрягло, сколько вызвало недоумение и легкий налет гнева.—?Эй,?— рука Саске нерешительно легла на теплое и расслабленное плечо. Будить или тихонько уйти, и пусть он спит?Но Итачи уже и сам шевельнулся, приоткрывая глаза. Его расфокусированный взгляд скользнул по комнате, пока не остановился на сидящем на постели Саске. Его внимательные черные глаза безотрывно смотрели на Итачи с удивлением и подозрением.—?Доброе утро,?— Итачи неловко потянулся, наслаждаясь теплом мягкой постели. Он любил комнату Саске, здешний запах, атмосферу, но между тем всегда сидел у себя. В тишине и покое, отстраненный от другой жизни.—?Доброе утро, Итачи,?— Саске прокашлялся. —?Как… спалось?—?Хорошо, спасибо.—?Что ты делаешь в моей комнате, в моей постели, со мной? —?голос Саске напрягся. Итачи нахмурился.—?Прости. Я перепутал комнаты.Саске фыркнул. Этот довод его не сильно убедил.—?Ясно. И тебя не напрягло то, что в твоей комнате немного другая обстановка?—?Было темно, я не заметил.—?И тебя не удивило то, что на твоей постели сплю я? Или я такой незаметный, впрочем, как и всегда?Итачи перевернулся на бок, подкладывая руку под голову. Его глаза, не мигая, смотрели на Саске, пронизывая насквозь. Упрямец, и как только его в чем-либо убедить? Черта отца, передавшаяся по наследству его сыну. Они стоили друг друга, и как только это осталось без внимания?—?Я же сказал, что перепутал комнаты. Почему ты злишься? С кем не бывает.Саске пожал плечами.—?Но согласись, что это странно. Давай, говори, что ты тут забыл?—?Перепутал…—?Итачи! —?младший был в ярости. —?Ты меня за дурака держишь?Но Итачи не врал. Отчасти. Разве можно сказать Саске правду, особенно теперь? Итачи обещал больше не заикаться о своих чувствах и выполнял свое обещание. Влечение, которое он, как думал, убил новой волной веры, все равно не ушло. Оно пульсировало, едва Саске показывался в поле зрения. Вчера ночью, придя домой, отец сразу прошел к себе. Мать не спала, Итачи слышал, как она плакала, и как отец что-то говорил своим басом, успокаивал или что-то объяснял, было не ясно. Итачи было жаль Микото, что он мог сделать, особенно если проблемы родителей его не касались, как говорил сам отец? Проходя к себе и пребывая в возбужденном состоянии, когда сознание мечется, а в голове звенят слова служителя, разгоняя кровь по венам, Итачи действительно перепутал комнаты. Только он сразу понял, куда попал, но так и не ушел. Он подошел к постели Саске, который растянулся на кровати, уронив сбитое одеяло на холодный пол. Итачи пришлось укрывать своего брата, и он просто не удержался, чтобы не скинуть со своего тела футболку, не прилечь рядом и не послушать музыку теплого дыхания. Такого бы никогда не случилось и в страшном сне, если бы Итачи не был в таком безрассудном состоянии. И чисто случайно, убаюканный родным запахом и тихим сопением, Итачи уснул. Сейчас он уже жалел о своей слабости, но видеть недовольное лицо брата?— интересное зрелище.—?Саске,?— голос вышел усталым, но спокойным. —?Я вчера был с друзьями, в компании. Мы немного выпили, и я правда перепутал комнаты и не заметил того, что что-то не так. Прости, больше этого не повторится.—?Я ничего такого не хочу сказать, просто это немного странно,?— голос Саске успокоился, напряжение отхлынуло. Он пожал плечами, понимая, что это похоже на правду. —?Ладно, поверю. Пей меньше, тебе вредно. Скажи, где твоя одежда?—?На полу,?— Итачи покосился через плечо.Саске подобрал под себя ноги. Одеяло прикрывало их, только левая коленка торчала из-под покрывала.—?И где только твоя хваленая аккуратность? Надеюсь, что ты спал только без майки?—?Да нет.Саске внезапно метнулся с кровати, сбрасывая на пол одеяло. Судорожно прислонился спиной к подоконнику, хмуря лоб.—?Это была плохая шутка.—?Прости,?— Итачи стянул с себя свой кусок одеяла: правда, на ногах были черные джинсы,?— в любом случае, мы же братья. Глупый.Саске облегченно вздохнул, горя желанием перевести разговор на другую тему.—?Забудь. Что-то ты сегодня разговорчив,?— Саске зашлепал босыми ногами по полу, подходя к шкафу. Дверца его скрипнула.—?Сам себе удивляюсь,?— Итачи все так же смотрел в окно. На душе он чувствовал опустошенность и усталость, как будто и вовсе не спал сегодня, а всю ночь просидел в полутемном храме, слушая безумных фанатиков. Итачи давно привык к жертвоприношению, понимая, что его ждет та же участь.—?Скажи,?— голос Саске за спиной внезапно приобрел серьезные нотки,?— куда отец ходит по ночам?—?Проводит время с друзьями по работе.—?У него другая женщина?Итачи вскинул бровь, тихо фыркая себе под нос.—?Что за идеи?—?Мама не спит ночью, волнуется, думает, черт знает что. Брат,?— матрас сзади Итачи прогнулся. Итачи слегка повернул голову: Саске уже оделся в фиолетовую рубашку и джинсы. Дьявол, тебя и правда не заслуживает твой брат-сектант. —?Скажи мне правду, я не буду говорить маме. Между нами, Итачи, отец кувыркается с какой-то сучкой?—?Саске, что за слова, противно слушать,?— поморщился Итачи. —?Он развлекается с друзьями в баре, играет в боулинг. Он все время со мной. Ты же мне веришь?—?Ладно,?— Саске встал с постели. —?Я иду завтракать, ты заправь кровать, когда встанешь. Я поверю тебе, но если отец заставит маму страдать — не прощу, не посмотрю на то, что он мой родитель.Итачи удивленно вскинул бровью.—?Саске,?— голос вышел усталым. —?Ты любишь мать?—?Разумеется, что за вопросы.—?А кого еще?—?Тебя, отца.—?Меня?Саске усмехнулся, взъерошивая перед зеркалом волосы.—?А почему нет? Ты мой брат. Я обязан тебя любить.

?Обязан?? — Итачи резко почувствовал, что совсем не хочется вставать. Все-таки душевная усталость давала о себе знать. ?Надо помолиться Дзясину?.Неотъемлемая часть веры. Молитва.А о чем молиться, Итачи не знал. Наверное, о том, чтобы Бог избавил его от страсти к своему брату.