Фаза 4. (1/1)

Они сошли с небес, и небеса рухнули нам на голову. Они придавили, уничтожили, практически стерли. Вычеркнули. Поставили на колени, загнали в канализации, в подземелья. Они сделали все, чтобы уничтожить человечество, когда вторглись в наш мир.Иногда я думаю, что должен сказать им спасибо. За мою Мэгги, за Маргарет, что стала подарком этих самых небес, скинувших обитателей планеты с пьедестала. Потому что где бы мы были, не явись инопланетная армия чудищ, прозванных скитерами? Возможно, Земля уже сейчас была бы радиоактивной пустыней. Как возможно и то, что разрозненные государства и дальше бы вяло огрызались друг на друга, бряцая ядерными погремушками. Возможно... Возможно многое, но, скорее всего, в моей жизни никогда не случилось бы этой храброй девчонки с мягкими пшеничными волосами, глазищами испуганной лани в половину лица и острым язычком. Девчонки, что стреляет без промаха сразу с двух рук. Девчонки, что столько раз прикрывала мою спину в ночных патрулированиях и разведывательных рейдах, что я сбился со счета — сколько же жизней ей задолжал? Девчонки, что стала главной гордостью Второго Массачусетского. Девчонки, что вытянула поцелуями ноющую под ребрами боль и показала: солнце все еще всходит на востоке, звездное небо все также безумно красиво, сердце все еще бьется в груди. А у людей еще остается надежда. Пока мы живы. Пока умеем любить. Девчонки, в которую не мог не влюбиться мой брат. Бен Мейсон — мальчик, с рождения тянувшийся к совершенству. — Маргарет, Мэгги, — хрипит он в бреду, пока я пытаюсь стереть кровь с его лица, с шеи. Футболка пропиталась липким и темным, а там, на спине, где существа, не имеющие права называться людьми, выдирали из него наживую колючки, — последние приметы наследия скиттеров, — ткань прилипла к ранам, и кровь продолжает сочиться. Человек не выдержал бы и десятой доли таких пыток, но Бен уже давно стал кем-то вроде гибрида поневоле. Не чудовищем, коим его посчитали. Усовершенствованным человеком. Идеальным солдатом. Остался при этом лучшим братом в любом из миров. — Она в порядке, Бен, все хорошо.Как бы хотел я, чтобы эти слова не были ложью. Как бы хотел я просто знать, о чем говорю. И, Боже мой, Господи, в которого я больше не верю, прямо сейчас меня даже совсем не грызет, что и Бен знает: волосы Мэгги пахнут не порохом или кровью, даже в гуще сражения это легкий бриз, что веет поутру с моря в заливе. Бен знает, ее губы — как спелое манго и сок винограда. Он пробовал сам и не раз. Он пробовал, она отвечала. И я ничего не мог с этим сделать. "Я люблю тебя, Хел", — глаза-незабудки и улыбка, от которой ноги делаются ватными и кровь отливает от головы. "Смотри, Хел, это бабочки. Откуда тут бабочки? Я думала, их не осталось", — изумленно-детский смех и кожа, что сияет без солнца."Ты знаешь, это связь. Это связь, которой не хотели мы оба", — мольба, испуг и отчаяние. И руки обжигают холодом. Больно.Ты не хотела, Мэгги. Не он. От тебя лишился бы рассудка и младенец, и старец, и даже чертовы Эшфени не остались бы в стороне. Проклятый высший разум, превративший наш дом в поле боя. — Хел, - брат тянется, ища мою руку, сжимает. — Если я не выживу...— Замолчи! Ты подумал о ней? Подумал о Мэгги?!!— Связи больше нет.— Но семья будет всегда. Держу его руку, когда он соскальзывает в бред, балансирует на грани, и зовет, зовет ее снова и снова. Ревности нет, потому что я верю: оба они покромсают себя на кусочки, чем снова вернут мне ту боль. Они и делали это, кромсали: она — избавляясь от инопланетных кочек, он — снова и снова подставляясь под пытки, почти добровольно соглашаясь на экзекуцию, которую может и не пережить. И ни один не послушал меня. ...меня выключает, потому что усталость берет свое, потому что ранен и изможден, потому что третьи сутки без сна. Я все еще держу руку брата. Лишь на минутку опущу голову, прикрою глаза. Я услышу, если кто-то вернется... ...в конце концов, Второй Массачусетский на подходе. Потому что наш полк своих не бросает. * * — Хел? Давай, просыпайся. Так дрыхнешь, и мех на тебя наступит, не проснешься. — Если на меня наступит этот железный Кинг-Конг, просыпаться будет нечему.Он жмурится от бьющего через окно солнца в глаза и тянется за поцелуем. Она такая мягкая и уютная, сама будто пропитана золотистым светом, теплом. И налитая грудь так удобно ложится в ладони, и он тянет ее на себя, чтобы... — Хел Мейсон, кобелина ты ненасытная. А, ну, прекрати, или мы до уик-енда из постели не вылезем. Смеется и щекочет демонстративно надувшегося мальчишку. Сдувает с его лба непослушную темную прядку, легонько щелкает по носу. — Знаешь, когда ты рядом, просыпаться не страшно, ведь никогда не перепутаю, где сон, а где явь. Все закончилось вот уже как три с половиной года. Но сны уходить не желали. Иногда он кричал ночами, звал ее — свою Мэгги, звал брата. Плакал. Никак не получалось проснуться. Второй Массачусетский тогда все же пришел, чтобы вызволить своих лучших бойцов из плена предателей, перешедших на сторону Эшфени. Но пробились они слишком поздно, потому что Хел Мейсон все же уснул и так никогда и не узнал, кто и куда забрал его брата. Зачем, почему?— Надежда все еще есть, — осторожно шепчет Мэгги, гладя закаменевшие плечи мужа. — Он может быть жив. — Он точно жив, знаю, чувствую. Просто он где-то... где-то не здесь. Бен Мейсон мог скрываться в лесах, мог улететь вместе с волмами в другие галактики. Он всегда мечтал увидеть иные миры. Еще когда был мальчишкой. — Но почему?— Потому что не хотел мешать счастью.Опрокинет в подушки, прижимая запястья к изголовью, навалится сверху, целуя жадно, глубоко, ненасытно. Как будто впервые. Как будто в последний раз. Как будто все еще не может поверить — все кончилось: кровь, боль и война. Они больше не теряют людей, они вместе. Она любит его. Она правда любит. Когда-нибудь он поверит.Когда-нибудь ему перестанет сниться война.Когда-нибудь...