Дьявол (1/1)

Есть у нас в доках один персонаж, он говорит. Вполне подходящий, он говорит.—?Я,?— говорит. —?Без понятия, что тебе от него надо, но я поебываю от скуки.Джеймс Делейни угрюмо взбалтывает бренди в графине, глотает без смущения, прикусывает губу, чтобы не рыгнуть при достойном человеке и вытирает нос рукавом.—?Только от скуки, так и запиши,?— говорит. —?Ты же все записываешь, да?Персиваль Грейвз брезгует присаживаться в засаленные кресла. До дыр затертый атлас не внушает ему ничего, кроме омерзения, как и сам Джеймс Делейни. Они ненавидят друг друга, но никуда друг от друга деться не могут. Грейвз помнит, как его чуть не казнили за использование магии, и если бы не Делейни, висеть бы ему сейчас на площади в конопляной петле и отбрасывать тень на брусчатку.Делейни, с его влиянием на принца-регента, мог бы от скуки иметь всю Ост-Индскую компанию и Второй Салем, но он предпочитает какие-то доки. Дикарь, как есть, а аристократу Грейвзу неуютно в компании дикарей.Грейвзу нравится, что они не только ненавидят, но уважают и опасаются друг друга. Делейни знает, что Грейвз владеет техниками колдовства, до которых ему самому не дорасти за девять кошачьих жизней. Грейвз знает, что Делейни может убить его всего лишь одним ритуалом вуду с залива Нутка. Когда-то они договорились не использовать свои способности друг против друга, но никто никому не верит.Делейни говорит:—?Присядь уже, ну!Говорит: ?Раздражает, когда нависаешь надо мной и… как вы там, особо умные, выражаетесь??Грейвз открывает было рот, чтобы сказать ?подавляете?, но Делейни мычит: ?Да насрать. Просто сядь и все?.Грейвз понимает, что креповые брюки придется выбросить, и садится. Джеймс орет в никуда: ?Джек! Джек, твою-шалаву-мать! Быстро сюда!?Никакого Джека Грейвз не знает, но уверен, что это такая же деревенщина, как и сам хозяин.—?Джек, бля!Парнишка не так уж плох, хотя, что греха таить, неотесан. Пепельные волосы, в которых запуталась не то солома, не то древесная стружка, болотно-зеленые глаза в едва заметном прищуре. Напуган люто, вмерзает в дверной проем, но тут же приходит в себя: ?Что??Есть в нем наглое, думает Персиваль. То наглое, за которое сам Грейвз бьет долго и тягуче. Но этот юнец под стать Делейни?— его молодая копия.—?Джек, у нас тут вроде как гость,?— говорит Джеймс снова взбалтывая свой бренди. Графин мутный, стеклянные стенки сплошь покрыты жирными отпечатками. —?Ты бы хоть поинтересовался, может он чего-то хочет, а?Грейвз смеется, хоть и про себя?— юный Джек без разговоров расстегивает штаны. Ни смущения в глазах, ни страха, ни обиды. Буднично это делает, как, наверное десятки раз перед десятками пьяных гостей.—?Шлюха,?— гремит басом Делейни. —?Я вообще-то еду и напитки имел в виду, но что взять с тупой шлюхи? М-м, Грейвз? Мне очень стыдно за это чучело. Джек, принеси мистеру лучшего коньяка. Он у нас с тобой аристократ, а не такая шалава, как ты.Делейни никогда бы не предложил своего Джека Грейвзу. Мальчишка, заменяющий умершего от тифа Брейса, для Делейни?— некое таинство. Как заклинание на крови, которое знает он один. Как варварское тавро?— крылатый демон, что он прячет под рубахой. Джеймс выдрессировал его, настроил под себя, научил быть готовым к любому приказу, изгнал из него стыд перед чужими людьми, но сломать так и не смог. Наполняя графины бренди, а Джека страхом, Делейни ждал, когда в глазах парня появится обреченность. Оскорбляя по делу и без дела, обзывая шлюхой, сукой и выродком, раздавая оплеухи, Джеймс надеялся, что шея парня навечно втянется в плечи, а взгляд потухнет. А может, и не надеялся, а напротив, желал протеста. Так или иначе, юный бродяга продолжал хранить верность своей свободе духа, которую не променял бы даже на верность Делейни.Джеймс любит грубо брать его прямо на полу у камина, зажав рот одной рукой и крепко вцепившись в угловатое бедро другой. Это не та темная и нежная страсть, которой он предавался с Зильфой, не деловой прохладный секс, которым он занимается с Лорной, не рутинная похоть, которую он удовлетворяет с Хельгой. С Джеком он просто берет свое, без спроса и лишних разговоров, вбивается и слушает сдавленный скулеж. Звук, с которым Джек принимает его в себе, развратнее и чувственнее, чем стоны путан в борделе. Так было в Африке. Так один зверь подавлял другого. Джеймс толкается в него с рыком и наблюдает, как мало-помалу мальчишка начинает входить во вкус?— шумно дышит, постанывает, царапает ногтями старые половицы. Тянется руками к своему члену, мечтая о разрядке, но Джеймс пресекает его попытки несильным ударом по запястью: кто разрешал? И тогда Джек рычит и хнычет: ?Пожалуйста, чтоб ты сдох, дьявол?. Джеймс любит в нем эту бунтарскую покорность. У них одинаковый взгляд, тяжелый, но свободный, в какие кандалы не закуй.В доки они едут в разных экипажах?— Грейвз с Лорной Боу, Делейни с Джеком. Грейвз лучше пойдет пешком, чем останется один на один с этим дьяволом. Такое уже было как-то, в его позапрошлый визит в Лондон. Пришлось сидеть с Делейни тет-а-тет и играть в гляделки. Грейвз и сам не прочь выразить превосходство, тем более, что поводов предостаточно. Но если Персиваль ставит людей на место изящно, мимикой, жестами, тембром голоса, то Джеймс нагоняет жути немигающим диким взором и непредсказуемостью. Грейвз знает, как однажды Делейни минут десять смотрел в глаза человеку, а после вспорол ему кишки. Знает, потому что был там. Грейвз тоже любит насилие, но иного толка. Пачкать лацканы плаща в крови?— не его стиль.Подол платья Лорны чернеет от прибрежной грязи, пары Темзы поднимаются в свинцовые лондонские тучи миазмами сотен вспухших утопленников. Грейвз морщится и нетерпеливо поигрывает цепочкой карманных часов. Делейни все безразлично, и он с удовольствием сморкается в портовую жидкую грязь, потирает мощную татуированную шею.—?Ну смотри,?— говорит. —?Убьешь, выебешь, на ремни порежешь, плевать.Делейни говорит: ?Он пикнуть не посмеет?.Говорит: ?Я его чудом снял с ?Корнуоллиса?.Говорит: ?Это даже не собака?.Мальчик выползает из-под сломанных ящиков. Там целый завал прогнивших досок, и он среди них, как фарфоровый пупс, грязный, брошенный, со сколом на щеке. Смотрит на Делейни так преданно, что Грейвза мутит. Глаза черные?— бусины, из тех, что на Мэдисон Авеню продают по три цента за дюжину. Лорна улыбается ему снисходительно и тепло, и мальчишка, приглаживая непослушную копну черных волос, шепчет:—?Сэр? Мэ-эдам?Это не Джек, не бунтарь. Это игрушка и зверушка. Грейвз кивает самому себе: то, что надо.Делейни басит: ?М-м? Как??Грейвз убирает часы в нагрудный карман:—?Что хочешь за него?Делейни утробно рычит: ?А? Что хочу??—?Хочу,?— говорит. —?Твою подпись.—?Когда и под чем?—?Когда и под чем понадобится.В глубине души Делейни понимает, что поступает правильно. Грейвз заберет парнишку в Нью-Йорк, к лучшей жизни, где он не будет побираться у таверн и бояться каждого шороха. Какая, с другой стороны, разница, что продавать американцам?— порох или людей? Он называет мальчика Криденс, из-за доверчивого, беспомощного взгляда, из-за странной, будто врожденной жертвенности, из-за ломаных жестов и тихого голоса. Таким нужны сила и покровительство. Что-то сделало его мучеником, выбило землю из-под ног, разрушило стены, исказило понимание жизни. Таких надо жалеть, а Делейни почти не способен на жалость. Ему будет лучше с рассудительным Грейвзом, так решил Джеймс. А если не будет, то кого это, черт возьми, волнует.Слышно, как где-то неподалеку вколачивают сваи или строят понтон?— стук молотков, площадная брань и гогот. Криденс определенно не понимает, что происходит, но в его взгляде, да и во всей позе читается безысходность. Мальчик поочередно смотрит на всех. На Делейни?— с трепетным ужасом, на Лорну с мягкостью и надеждой, на Джека?— с неприязнью и едва уловимой завистью, на Грейвза с любопытством. Джек стоит, скрестив руки на груди, вскинув голову и прищурившись.—?Ты снова притащишь это домой, Джеймс? —?он плюет в грязную проталину, совсем, как Делейни, только юный.Лорна дергает его за карман штанов: прекрати, мол. Карман давно оторван и болтается на истертых нитках, а Джеку до одного места и Лорна, и все ее поучения. Джек плюется через расщелину в зубах лишь потому что знает?— так можно. Делейни не обращает на него никакого внимания. Джек говорит:—?Дожили, блять. Приплыли, блять.Не будь Персиваль Грейвз так поглощен своим новым приобретением, он непременно оценил бы выпады питомца Делейни, но Грейвз слишком занят. На Криденсе потертый сюртучок. Может, кто пожертвовал, а, может, Делейни отдал ему джековы обноски. Надо будет купить ему приличной одежды, думает Грейвз. Надо будет помыть его и научить смотреть людям в глаза. А, может, и не надо.Делейни считает, что долг свой выполнил, сгребает Джека в охапку, подталкивает его вперед: пошел. Берет Лорну под руку настолько галантно, насколько медведь-шатун может присоседиться к домашней кошке. Месит грязь сапогами, бубнит что-то в адрес Джека и, наверняка, мечтает о бренди и уединении.Грейвз смотрит на скованного смущением Криденса и говорит ему:—?Поехали домой, мой мальчик.Джеймс плевать хотел с собора Святого Павла на все, что будет дальше. Возвращается в свой старый пыльный дом, где, сколько не топи, всегда холодно, как на последнем круге дантева ада. Бросает шляпу на немытый пол, тяжело падает в кресло, откидывает голову, прикрывает глаза. Никто не заменит Зильфу, ничто не займет то место, где когда-то было сердце, под каким флагом не ходи в Понта-Делгада, ты все равно берешь с собой себя.Грехи не имеют цены, но тем они дороже, чем больше жаждешь искупления. За окнами черные ветви кленов, будто кривые пальцы старика, цепляются за синебрюхие тучи. С болот поднимается зеленоватый туман, а в доме пусто, как в наспех сколоченном гробу. Делейни сидит, уставившись в камин?— на то, как пламя лижет поленья, старые письма и его воспоминания, похороненные под толщей воды залива Ванкувер. Прощение не имеет цены, но тем оно дороже, чем сильнее ты сам ненавидишь себя.Лорна расчесывает рыжие кудри перед сном, когда Джеймс заглядывает в ее спальню. Все она знает, все чувствует. Смелая и умная, не боится жить бок о бок с демоном. Жесткая и честная, никогда не опускает глаза. Добрая и понимающая, молчит и улыбается. Особенная улыбка?— рот эротично кривится влево, и Джеймс готов вынести себе мозги, лишь бы Лорна не переставала улыбаться. Странный он, Джеймс Делейни. Наблюдает, как свежая, любящая Лорна водит бледными пальцами между огненных локонов. Встречается с ней взглядами в потускневшей амальгаме и понимает, что зверь может найти пристанище только под лестницей, в бывшей комнате Брейса. Лорне он просто кивает: сладких снов.Джек возится с каким-то тряпьем в сундуке. Маленький, невыносимый, дурацкий Джек.Делейни подобрал его на базарной площади. По взгляду его вычислил, по шустрым движениям, по ловким рукам. Мальчишка обставил в ?наперсток? с сотню взрослых мужиков. Тревор Айлз из мясной лавки на Мейн-стрит проигрывал в седьмой раз подряд, и терпение его подходило к концу. Кинулся на мальчишку с мясницким ножом, и если бы не Делейни, лежать бы сейчас Джеку на рыночных прилавках, по частям, по кусочкам. Карбонад за три фартинга не изволите?Как он, глупенький, плевался в гостиной в первый день, как обзывал Лорну второсортной актриской, а Джеймса одичалым бесноватым изгоем. Как грел пальцы у камина и лакал бренди из джеймсовой кружки. Как подставлял напряженную шею то ли под надрез, то ли под поцелуй. Как вжимался в косматый ворс ковра у камина, открывался, принимал, не противился ничему. Как позволял себя раздеть и долго рассматривать. Как смущался и уворачивался от удара. Как тянулся к губам и просил ласки. Он все забыл, этот Джек, да и Джеймс все забыл?— слишком многое навалилось.Делейни бросается каждый раз, как в первый. Такому научили на кромке залива Нутка, там, где, кроме инстинктов ничего не выживает, где нет этики и культуры, различий и запретов. Одним взглядом буквально сбивает Джека с ног, а сундук так и стоит открытым, и тряпье торчит творожной пеной. Неуместной белой скульптурой.Джек привык и устал. Когда-то он был любимым сыном торговца и медсестры, но, когда тиф унес обоих, смирился с тем, что надо быть податливым и нужным. Он нужен Дьяволу, а значит, нужен всему Лондону. Лучше он умчит в Понто-Делгада или в загадочный Бостон, чем продолжит тасовать наперстки на Трафальгарской площади, ближе к рынку, там, где молочницы задирают юбки перед кучерами. Лучше он будет день ото дня оттирать графины от сальных пятен и молча, опустив глаза, развязывать кулиску штанов, чем бегать от констеблей по узким переулкам, вляпываясь в бродяжье говно и спотыкаясь о распухшие трупы.Джек все понимает и закрывает сундук.—?Выкинешь меня тоже? —?говорит глухо и вниз, будто к сундуку обращается. —?Выкинешь, как это недоразвитое дерьмо, да?Делейни всегда смотрит прямо, таков он, мерзкий, страшный, честный. Глаза светлые на вид, но если приблизиться и прищуриться, в них мертвые тени пляшут ритуальные танцы, вскрывают тела африканских рабов, насилуют невинных, грабят чинушей и дерутся с пиратами. Джек не может смотреть в эти глаза?— слишком сложен лабиринт голубой радужки, слишком холодны волны из-под ресниц. Глупый Джек, проживи хоть десяток жизней, не поймет, откуда у Джеймса шрам под левым глазом. Проживи он хоть сотню, не догадается, почему так хочет оказаться в руках демона. Глупый Джек говорит:—?Я опять нагородил хуйни на причале, да? Ну, и что мне теперь делать?Джеймс, грубо вписанный в дверной проем бывшей комнаты старого Брейса, нелепый, непререкаемый, непреложный во всем своем существе, попирающий все законы привлекательности, мрачный дьявол Джеймс Делейни стоит и улыбается.Улыбается ли он на самом деле?— вопрос сложный. Это скорее оскал или гримаса, но юный Джек обучен понимать дьявольскую мимику. Подходит без лишних слов. Во взгляде обреченность всего мира, плечи повисли под тяжестью грядущего. Вздыхает, как мученица Иулания. Глаза опускает. Как бы так все изменить, думает. Как бы так…-Не так,?— шипит он, опрокинутый на рассохшийся письменный стол Брейса.Лицом вниз, щекой по заскорузлой столешнице, в какой уже раз? Руки заломлены так, что суставы скрипят, сухожилия натянуты?— не так.-Не так,?— мычит, пока рот не зажали. —?Давай не так.Говорит: ?Джеймс?.Говорит: ?Джеймс, пожалуйста?Говорит:-Пожалуйста, Джеймс, я не буду сопротивляться. Хоть раз сделай это со мной, как с человеком, а не как с… животным. Так, как ты делаешь это с… ней.Джек поднимает взгляд к потолку?— точно над его каморкой находится комната Лорны. И эту даму он ценит и ненавидит одновременно. Завидует люто, но держит свое сердце под плотно застегнутым жилетом. Конечно же, Джеймс не видит, куда направлен взгляд глупенького Джека, но он, африканский дьявол, понимает все без пояснений.—?Так ты и есть зверушка,?— говорит. Жарко, на ухо, будто вот-вот откусит мочку. —?Звереныш. Ты лягаешься и кусаешься.-Я не буду, клянусь,?— произносит Джек, зацепившись губой за сучок на столешнице.Делейни хрипит: ?М-м-м, черт его знает?.Ты сам?— черт, думает Джек. Ты сам знаешь больше всех нас. Джек прижимается острыми лопатками к напряженной груди Делейни и говорит: ?Тебе ничего не стоит хоть раз побыть нежным со мной?.Быть нежным. Джеймс Делейни с трудом переводит эти слова с какого-то странного диалекта на английский. Быть нежным. Зильфа еще в юности просила: ?Нежнее, мягче, не дави?. Зильфа была той, кто учил его азам нежности. Зильфы нет, а этот звереныш есть. Джеймс рывком поднимает его со стола и бросает на кровать. Ту самую, что когда-то грела старые кости Брейса.—?Снимай свое барахло.Джек не боится Делейни. Пожалуй, единственный в Лондоне, кто не боится его руки. Страх Джека другой?— природный, первозданный, сладкий. За таким страхом люди проплывают сотни миль, ищут святилища, приносят жертвы, проливают кровь по каменным стокам. Джек готов приносить себя в жертву каждый раз, лишь бы быть причастным. Кожа бледная, как тесто, но лицо и руки загорелые?— лето выдалось жарким. Делейни смотрит на него, смущая, снося преграды и сбивая мысли с единых рельс. Плюет на свои пальцы, чуть задев их языком?— Джек прикрывает глаза. Упругая мышца не пускает, но лабиринт голубой радужки очень убедителен. Делейни рычит: ?В первый раз, что ли?? Шепчет: ?Впусти меня?. И Джек вкускает. Это больно, каждый раз больно, но никуда не денешься?— дальше демон даст то, чего не подарит никто другой. Делейни легко давит ему на кадык, и Джек выдыхает, расслабляя каждый мускул.Ничто не заменит эту боль, ничто не вскроет твое нутро так, как его палец между твоих губ. Джек умоляет о поцелуе. Джек знает, что этого человека нужно только умолять.Джеймс не умеет целовать, он кусает, всасывает, пожирает, забирает без остатка. Завтра будут синяки и царапины, но Джек дышит, будто его недавно достали из-под толщи воды. Становится еще больнее, потому что пальца в нем уже два, а лишней слюны он не заслужил. Глупый Джек выгибается костлявыми бедрами вверх, и нарывается на новый укус в ключицу. Делейни не понимает боли?— у самого болевой порог, как у гипсовой статуи. Если больно ему, он просто трясется, но ни звука не издаст. Человеку свойственно всех судить по себе, и Делейни прокусывает плечо Джека до темной крови. Джек на это только ?не надо?, а потом рот зажимают. Джек на это ?м-м-м?, а на это новый укус. Джек на это слезы по горячим щекам, а ему в ответ?— резкая боль, к коей не привыкнешь.А потом Делейни целует. Так, что улетаешь в его африканскую бездну, мешаешься с магическими символами и знаками, путаешься в ветвях свинцовых деревьев и кустарников эфедры, пролетаешь над гигантскими папоротниками, касаясь голым животом их острых листьев, поднимаешься в сиреневый рассвет к первой звезде. Целует так, что ты умираешь под дьяволом, хоронишь себя под ним, отдаешь себя ему, даришь, как безделушку, и, счастливый, не жалеешь.Джек скрипит зубами и прерывает поцелуй?— больно, слишком сухо и резко. Поворачивает голову вбок, чтобы Джеймс не видел слез, но дьявола не обманешь?— Делейни берет его за подбородок и сверлит взглядом.—?Смотри на меня,?— говорит. Тихим шелестом, будто мертвая тень с залива Нутка. —?Смотри мне в глаза, когда я тебя имею. Они все смотрят, и ты будешь.Кровь приливает к лицу, но Джек не осмелится больше отвести взгляда. С каждым толчком распахивает глаза все шире, и на мгновение ему кажется, что зрачки Делейни расплываются по радужке, как пролитые чернила. Жесткий, как чугунный прут, непонятный, как Шамбала и неизбежный, как смерть, Джеймс ввинчивается в него, чуть приподняв рукой под лопатки. Бормочет что-то неразборчивое себе под нос, и Джеку становится страшно и невыносимо хорошо одновременно. Когда-то давно Джеймс рассказывал ему о древней островной магии, которая способна менять восприятие действительности. Джек не уверен, но, возможно, именно она сейчас заставляет его дрожать от сладких вибраций и стонать в голос.Делейни стягивает свою мешковатую рубаху, бросает на пол, и тусклый свет керосиновой лампы играет бликами на его смуглой коже, испещренной бесчисленными шрамами и ритуальными татуировками. Входит то рывками, то плавно и глубоко, рычит и сопит, сдавливает Джеку горло, водит пальцами по пересохшим губам. С каждым его движением, Джек теряет контроль над разумом и телом, но нельзя, без спроса нельзя. Тянется помочь себе рукой и сдавленно скулит: ?Я сейчас. Я почти… Разреши мне...? Делейни отбрасывает его руку: ?Не сметь. Я сам?. Накрывает джеков член большой горячей ладонью, чуть сжимает пальцами у основания, и мальчишка толкается в руку осоловело и исступленно, закусив губу. Кончает тягуче, мучительно, до боли и темной пелены перед глазами, так, что ноги сводит судорогой, а сердце норовит выскочить из груди. Делейни дает ему пару секунд прийти в себя, а затем подносит руку к его губам: ?Оближи это?. И пока Джек послушно вылизывает шероховатую ладонь, дьявол с утробным рыком извергается в него самого. Глупенький Джек ни черта не понимает в жизни, но знает наверняка: такого с ним еще никто не делал. И это однозначно магия.Делейни буднично завязывает шнурок на штанах, пока его питомец, зябко поджав колени к груди, разглядывает шрамы и татуировки. Джеку неуютно и грустно, потому что теперь он боится не самого Джеймса?— он боится его потерять. У демонов нет постоянного дома, демон волен делать все, что пожелает. В дверях Делейни задерживается и смотрит на Джека через плечо.—?О чем,?— говорит. —?задумался?Джек хмурится?— обо всем сразу, наверное.—?Собирай свои пожитки,?— усмехается африканский дьявол. —?Завтра отплываем в Понта-Делгада.