III: Наблюдения (1/1)
Нирия сонно развалилась на подушках, вызывающе торча мягким задом. Анкано раздраженно прикрыл ее простыней, отгоняя всколыхнувшуюся было ассоциацию с покойницей и погребальным саваном — хотя с чего бы это. Здесь, в Скайриме, некромантия запрещена не была — никто не ловил осквернителей могил и не колесовал их, оскорбляющих светлых аэдра своим нечестивым присутствием в Нирне, на городских площадях, чтобы другим неповадно было. Некромантия не порицалась, но и не одобрялась. Нейтралитет... Еще бы, если живешь от соседа за много лиг заснеженной смертоносной пустыни, кишащей ледяными привидениями и огромными хищными снежными котами, не все ли равно, плетет он корзины или потрошит трупы, лишь бы было с кем выпить, злорадно думал Анкано. Он ненавидел Скайрим, ненавидел насквозь промерзшую Коллегию, ненавидел скучный маленький Винтерхолд с его тремя домами и единственной таверной, которая каждый раз, когда бы талморец не пришел, оказывалась под завязку забита пьяными, воняющими чесноком нордами, горланящими народные песни и размахивавшими кружками так, что местный самогон плескал на столы, собутыльников, пол и тощих немытых собак, прятавшихся под лавками. Анкано морщил породистый нос, захлопывал дверь и по сугробам брел обратно в замок, кутаясь в мантию и зачерпывая полные голенища снега.
Но он зря надеялся согреться в своих покоях: в Коллегии царил предвечный холод. От такого холода не скрыться, не спрятаться, от него дрожишь мелкой дрожью, клацая зубами так, что чуть не откусываешь собственный язык. Анкано подвинул кровать к очагу так близко, как только смог — на опасно дымящееся меховое одеяло россыпями прыскали искры, которыми взрывалось трещащее сыроватое полено, но он все еще мерз, обхватывая себя руками и растирая ладонями костлявые плечи и ребра. Нирия, безусловно, согрела его на некоторое время, — если бы не проклятущий холод, Анкано никогда бы не затащил ее в постель — но любовные игры закончились, а холод, прижившийся в насквозь промерзших стенах, навалился с новой силой. Прижиматься к девушке, чтобы согреться — это мысль вызывала у альтмера отвращение. Нирия раздражала его, раздражала своей недальновидностью, самовлюбленностью, и, в тоже время, податливостью. Девчонка была доверчивой и внушаемой, что хочешь, то ты из нее и слепишь: как восковой человечек, с которыми Анкано любил возиться в детстве. В ней было не за что зацепиться умом, ничем ты не мог сделать ее особенной для своей памяти, как бы ни старался.
Эленвен совсем другая, думал Анкано, пинком подталкивая полено, выкатившееся из поленицы, к очагу. Он сидел перед камином совершенно нагой, пламя бросало рыжие отблески на желтоватое тело, но даже холод не мог заставить его снова укрыться насквозь провонявшими какой-то кислятиной медвежьими шкурами. Эленвен похожа на хищную, холодную морскую рыбину, знающую, чего хочет, и готовую в любое мгновение впиться в тебя мелкими, острыми зубами — и растерзать, лишь бы заполучить желаемое. Анкано признавал, что мысли о ней всегда его... волновали. Он думал о ее власти — пусть сиюминутной, но власти — над ним; о том, что она принимала решения — леди Эленвен, не Анкано, хотя его род был древнее и знатнее ее — а он был вынужден им подчиняться. Вот решила наказать — сослать в Винтерхолд — и сослала. Эти мысли порождали смешанное чувство ярости, которой сочилась оскорбленная гордость, и некоторого даже стыдного, унизительного наслаждения, происходившего от пугающего чувства собственной беспомощности. Он же был прав! К чему эта глупая ссылка?Еще Анкано не давал покоя этот новый боевой маг, господин Гальдер. Хотел придумать себе вымышленное имя, усмехнулся талморец тонкими губами, мог бы хоть изобретательность проявить: ведь всякий знает, «гальдер» — древний эвфемизм к заклятию, колдовскому слову. Выходит, господин Заклятье, господин Волшебник? Кто же вы на самом деле, господин Волшебник, альтмер без прошлого, беловолосый призрак атриума? Анкано следил за ним — пока что не нарочно, так, походя: если слышал обрывок разговора — прислушивался, если мог расспросить говоривших — расспрашивал. Но господин Волшебник был слишком уж осторожен для подсевшего на скууму пьяницы: вот и разговор об Алиноре поддерживал самыми общими фразами, говорил, что-де долго путешествовал и не заглядывал в родные края. Во время Войны-то путешествовал?Что-то Анкано в нем смущало, — он и сам не мог понять, что именно — вот он и приглядывался, принюхивался, как пес к лисьей норе. Постепенно его стала забавлять эта маленькая игра, наблюдения, которые он пунктуально заносил в записную книжку, что лежала во внутреннем кармане куртки; в нее же он мелким почерком записывал свои догадки и возникавшие в течение расследования вопросы. Ураг гро-Шуб, грузный старый орк, с которым господин Гальдер так любил проводить время, делал вид, что не замечает настойчивого любезного талморца, не слышит его вопросов. Гро-Шуб все твердил, что очень занят, сердито бросая книги на ступени библиотечной стремянки, с которой только и мог дотянуться до пыльных верхних полок бесчисленных книжных шкафов. Савос Арен, архимаг, в ответ на все расспросы только разводил руками, описывая заносчивого мага как приятного и любезного мера, отмечая, что сожалеет о том, что «господин Гальдер» никак не вылечится от болезненного пристрастия к скууме. Просто кладезь информации, кривился Анкано — но записывал.Анкано молчал, наблюдал и писал. Для отчета Эленвен пока не было ни времени, ни достаточной информации; кроме того, он предпочел бы ей не писать... пока. Пусть подождет. Пусть не думает — даже думать не смеет! — что может стряхнут его, Анкано из Алинора, с руки, как надоевшую перчатку — и бросить под ноги, или засунуть в далекий, скучный, холодный Винтерхолд, присматривать за местными магами-недоучками, изнывая от скуки, отмораживать надменную альтмерскую задницу по колено в здешнем лютом серебристо-белом снегу.Анкано сидел на краю кровати и дописывал заметку о сегодняшнем разговоре с преподавателем боевой магии. Заметки он предпочитал делать карандашом, ведь для карандаша не нужно повсюду таскать с собой чернильницу, заливая чернилами форму, перчатки, записи и все вокруг. Карандаш удобнее. Грифель сломался? Всегда можно наточить. Для пера нужно слишком много всего носить с собой, а Анкано предпочитал ходить налегке. Записей накопилось совсем немного, едва ли хватит на эссе, но это было его единственным развлечением здесь, в провинциальной ссылке. Не считая любовницы, конечно. Но любовница могла наскучить — чего не скажешь о слежке и сборе информации.Он краем уха услышал, как копошится проснувшаяся Нирия. Она громко зевнула и, потянувшись к Анкано, плюхнулась на перину, обнимая его за бедра и целуя в копчик.— Я занят, — одернул ее Анкано, даже не повернув головы. Он не выносил, когда его отрывали от работы.— А когда ты освободишься? — услужливо спросила Нирия. Она готова ждать, пока Анкано закончит свои дела, допишет и вспомнит о ней, часами. Но Анкано уже закончил. Он отложил книжечку и запустил пальцы в ее волосы. Встрепанная голова прижалась к его замерзшему боку. Он прошептал, наклоняясь к ее уху и щекоча его своим дыханием:— Я уже закончил.Нирия всегда бурно радовалась тому, что он наконец-то обратил на нее внимание,. Анкано это забавляло. Нирия вообще его забавляла — ее повадки и ужимки, наивные надежды, что Анкано поможет ей выжить Фаральду из Коллегии, поможет сделать карьеру среди замшелых провинциальных магов средней руки — поэтому он ее сюда и привел. Ну еще из-за холода, конечно.
«Скучно, — позже Анкано напишет в дневнике. — Скучно, и все еще падает снег. Не открывая глаз и не выглядывая в окно, я в любое время года и суток могу сказать, что за погода здесь стоит. Скучно, скажу я, и падает снег».