I (1/1)

Ты говоришь, что нет любви во мне.Но разве я, ведя войну с тобою,Не на твоей воюю сторонеИ не сдаю оружие без бою?ШекспирОн пахнет домом.Хорошим табаком, дорогим виски, накрахмаленным бельем, отутюженными рубашками.Плотным ужином, вечерами у камина, крепким сном в мягкой постели.Теплом, надежностью, уютом.Всем тем, что когда-то казалось ей таким важным и желанным.Всем, что осталось далеко, в прошлой жизни.Всем, от чего она отказалась.Проржавевшая дверь стонет надсадным скрипом, и он на секунду замирает в проеме, застит свет широченными плечами, надежно упакованными в броню превосходного твида.Она сидит неподвижно, почти расслабленно, не поворачиваясь ни на лязг отпираемых затворов, ни на тяжелые, знакомые уже шаги.—?Миссис Уоттс…Он смотрит прямо, не мигая, в упор из-под пушистых оранжевых бровей, и большая ладонь до вмятин, до испуганного бумажного хруста стискивает хлипкую папку досье.—?Миссис Уоттс.Взгляд скользит устало, задумчиво, медленно?— торопиться некуда,?— сверху вниз: растрепанная макушка, простенькая блузка (правый рукав разодран у локтя?— сопротивлялась, значит), юбка забрызгана грязью чуть не по колени, башмаки старые, сбитые.—?Миссис Уоттс.Она не вздрагивает, не краснеет и по-прежнему не поворачивается.Она совсем не похожа на дрожащую, испуганную женщину, которая, вжимаясь в расхристанный стул, озиралась затравленным зверьком и бормотала сбивчиво, треснувшим от слез голосом: ?Я не суфражистка… Мне нужно домой…?Может быть, потому что никакого дома уже нет?Нет тепла, надежности, уюта.Или и не было никогда.* * *—?Мод! Мод!Узнала не сразу.Без пышных угольно-черных усов лицо будто голое. Растерянное и по-детски беспомощное.—?Я тебе кричу, кричу…Не сдержалась?— хмыкнула.—?Правда? Раньше ты переходил на другую сторону улицы, заметив меня.—?Мод…Взгляд поймала?— прежний. Впрочем, не ждать же, что изменится.—?Мы так давно не видались. Я беспокоился…—?Вот как.—?Я всегда о тебе беспокоился, сама знаешь.Плечами пожала только.И захотелось отвернуться.—?Ты ведь не чужая мне. Несмотря на все, что ты…—?Мне пора, Сонни.По-детски беспомощное лицо вдруг вспыхнуло, перекосилось.И это тоже знакомо.—?Ах, тебе пора? Далеко ли, позволь спросить! Снова бить стекла в Вест-Энде с твоими чокнутыми подружками? Или к Парламенту, размахивать нелепыми флажками? А может…—?До свидания, Сонни.—?А ну стой! Я не закончил!—?Я не намерена пререкаться посреди улицы.—?Да неужели?! С каких это пор ты стала дорожить своей репутацией? Если память мне не изменяет, всего полгода назад ты опозорила меня на весь квартал!—?Я?— тебя опозорила?—?Мою жену забирают в полицейский участок за беспорядки! А потом… потом еще хуже! За покушение на жизнь собственного хозяина…—?Тейлор мне не хозяин. И я на него не покушалась.—?Да, ты всего лишь ошпарила ему руку утюгом!—?Он это заслужил.—?Бога ради, Мод! Ты себя слышишь?!—?А ты… Ты?— себя слышишь, Сонни? Тейлор годами насиловал меня…—?Мод!—?Что? Тебе больно это слышать? Или ты вдруг вспомнил, что мы на улице? А может, скажешь, что ты ничего не знал?—?Мод…—?Все знали. Вся эта проклятая прачечная, где я вкалывала с семи лет!—?Мод…—?Но если ты думаешь, что я сделала это ради себя, ты ошибаешься. Старая свинья Тейлор не пропускал ни одной работницы. Мэгги Миллер было всего двенадцать!—?Мод…—?Двенадцать, Сонни! А если бы она была твоей дочерью, ты тоже молча наблюдал бы и ничего не делал?!—?Она не моя дочь. И не твоя тоже. Почему нельзя было просто…—?Просто?— что? Терпеть и молчать? А разве не этим я всю жизнь занималась? И что я получила взамен? Ты вышвырнул меня из дому, отнял у меня ребенка…—?Ты сама во всем виновата, Мод. Сначала ты стала одной из этих сумасшедших бунтарок, требующих черт знает чего…—?Мы требуем, чтобы нас уравняли в правах с мужчинами, раз уж мы работаем не меньше, а то и больше, чем вы. В прачечной у Тейлора я получала тринадцать шиллингов в неделю. Мужчинам за ту же работу платят девятнадцать! А часов у них на треть меньше. По-твоему, это справедливо, Сонни?—?Господи Боже, Мод! Уравняли в правах с мужчинами! Как ты себе это представляешь?! Может, вас еще будут избирать в Парламент, назначать министрами?—?От дюжины женщин-министров будет меньше вреда, чем от одного мужчины.Шагнул вдруг ближе?— отступила.—?Это не ты, Мод. Ты никогда не была такой. Ты не можешь быть такой! Тебе промыли мозги вздорные бабы вроде Вайолет Миллер! Неужто ты и впрямь веришь во всю эту чушь?!—?Я верю, что жизнь можно прожить иначе. Но тебе до этого нет дела. Ты думаешь только о себе.—?И ты… ты еще смеешь меня упрекать?! Ты бросила дом, бросила нас с Джорджем ради каких-то глупостей!Почувствовала?— щеки обожгло. Будто пощечиной.Голос взлетел?— слишком высоко, непривычно.—?И поэтому ты отдал его на усыновление?! Отдал чужим людям?— собственного сына!—?Я не мог один заботиться о нем! Соседи не хотели помогать, они шарахались от нас, как от чумы! Из-за тебя! А мне надо работать, я…—?Ты мог отдать Джорджа мне.—?После того, что ты сделала с Тейлором?! Доверить тебе пятилетнего малыша?!—?Ты не имел права…—?Я?— имел право! По закону Джордж мой! Он принадлежит мне, Мод.—?Ты говоришь так, словно он вещь.—?Он мой сын! А ты?— моя жена!Отвернулась.—?Уже нет.—?Ах вот оно что! Вот зачем ты все это затеяла! Вот почему больше не носишь обручальное кольцо!—?Что?—?Уж призналась бы честно, что решила гульнуть, а не прикрывалась красивыми словами про какую-то там справедливость!Горло сдавило?— выдохнула.—?Как ты…—?Да, я тоже хорош! Надо было сразу понять, что ты просто шлю…Хлопок звонко отскочил от обшарпанных стен проулка.Словно тонким алым шнурком перетянуло голое, детски беспомощное лицо как раз там, где когда-то были пышные, угольно-черные усы.—?Мод…Не дернулся, не замахнулся в ответ.Только руку прижал к щеке.И вдруг нестерпимо напомнил Джорджа.—?Мод…И глаза?— такие же. Большие, темно-карие. Плошки.—?Зачем ты так поступила, Мод? Зачем всё разрушила? Ведь мы же… Мы были счастливы, разве нет?Сглотнула саднящий комок в горле.Нет, Сонни.Это?— не счастье.—?Я все для тебя делал. Никто бы не сделал больше!Значит, мне этого было мало.—?Бога ради, Мод! Почему ты молчишь?!—?Мне нечего сказать, Сонни.Во взгляде?— знакомое, прежнее. И?— какое-то новое. Отчаянное.—?Ну конечно! Тебе легко! У тебя есть этот твой союз. Эти твои… идеи. А что есть у меня?Моргнула удивленно.—?Ты же сам сейчас говорил, что…—?Я совсем один, Мод. Я прихожу каждый вечер в пустой, холодный дом. Господи, я даже за приличной девушкой не могу поухаживать!—?Я ни на что не претендую, Сонни. Ты свободен.—?Свободен, значит? Потому что так ты решила?—?Я думала, это будет честно.—?А если я не хочу? Не хочу этой твоей свободы и честности? Я хочу, чтобы ты снова была моей женой и вела себя как жена! Чтобы все было как раньше!—?Все не будет как раньше.—?Из-за Джорджа? Да, я не могу отменить усыновление. Но он вернется к нам, когда станет совершеннолетним. А мы… у нас ведь могут быть еще дети, Мод. Мы можем…—?Нет, Сонни. Я действительно не такая, как ты думал. Я не могу быть просто твоей женой. Я вообще не могу быть твоей женой.—?Мод…—?Мне надо идти.* * *Секунда, другая.Она сидит неподвижно, почти расслабленно, слушая знакомые тяжелые шаги.Хлипкая папка хрустит в большой ладони и с отскочившим от обшарпанных стен звуком пощечины шлепается на стол.Должно быть, он уже давно выучил все дело наизусть.Но с каким-то остервенелым, отчаянным, почти детским упрямством цепляется за эти тоненькие, исколотые убористыми буквами листы.Чтобы не думать.Не поддаваться.Он знает, что будет, если он уступит.И почему-то ему кажется, что она тоже это знает.* * *—?Мод! Наконец-то! Ты куда запропастилась? Мы уж думали, тебя арестовали!—?Встретила Сонни по дороге.—?О…Взгляд поймала?— сочувствующий.Улыбнулась.—?Все в порядке.—?Правда?Поглядела в осунувшееся, посеревшее лицо?— синева на скуле свежая.Что ж, Сонни хоть руки не поднимал никогда.Ни на нее, ни на Джорджа.Даже дыхание перехватило?— а как сейчас?Где он сейчас?Называет ли уже ту, другую женщину?— мамой?Выдохнула тяжело, больно.—?Да. А у тебя…Худые пальцы взлетели было к щеке?— опустились.—?Ерунда. Не впервой.—?Вайолет…—?Деваться мне некуда все равно.—?А дети как? Как Мэгги?—?Хоторны к ней очень добры. Спасибо тебе, что пристроила ее в горничные.Ну, хоть что-то смогла сделать?— не для себя, так для других.—?Она у тебя умница.—?Мод… Слушай… Мне так жаль, что ты… что так вышло у тебя…—?Я знаю, Вайолет. Спасибо.Растерялась и потупилась?— что тут еще скажешь?И обрадовалась другому голосу?— спокойному, ровному, уверенному.—?Здравствуй, Мод. Хорошо, что пришла.—?Эдит.Маленькая, тоненькая, прямая, словно стальной прут.И такая же несгибаемая.По крайней мере, кажется.Забавно вспомнить?— когда-то ее почти боялась. Выговорить не могла ?Эдит?. Всегда только ?миссис Эллин?.Только с тех пор много воды утекло.—?Есть новости от миссис Панкхёрст*?—?Ей снова пришлось затаиться, полиция ее разыскивает. В Дублине в экипаж лорда-мэра наши ирландские активистки бросили топор.—?Топор?!—?Никто не пострадал.—?И все-таки…Повернулась резко?— тоненькая, прямая, как стальной прут.И взгляд такой же.Стальной.—?К чему ты клонишь, Вайолет?—?Не знаю, Эдит, я, конечно, простая прачка, у меня нет образования, как у тебя или у миссис Панкхёрст, но по мне, это уже чересчур.—?Полицейские нас избивают и бросают в тюрьму, когда мы выходим на мирные демонстрации?— вот что чересчур.Голос спокойный, ровный.Но худенькая спина напряглась, словно еще прямее стала.—?Я не говорю, что они хорошо поступают. Но зачем же быть как они?—?Мы не такие, как они.—?Бомбы взрывать, поджоги устраивать?— разве ж после этого нас станут уважать?—?Мы взрываем бомбы и бьем стекла, потому что только так они смогут нас услышать. Государство, созданное мужчинами, понимает только силу. Много лет мы мирно добивались права голоса. А в ответ получали лишь насмешки и побои.—?Кхм… Эдит…—?Нет, Мод, она верно сказала. Все так. Просто иногда мне кажется…—?Вайолет, у всех нас бывают минуты сомнения. Но, как говорит миссис Панкхёрст, права голоса мы добьемся поступками, а не словами.—?Ты очень храбрая, Эдит. Боюсь, я не такая.—?Не говори глупости, Вайолет. Помнишь, на последнем митинге миссис Панкхёрст призвала каждую из нас вести борьбу в меру своих сил? Все мы делаем что можем, идем своим путем. Но цель у нас одна. Чтобы в будущем у наших дочерей было то, чего мы лишены?— право выбирать свою судьбу.* * *—?Что ж, миссис Уоттс, мы с вами снова встретились. Но не могу сказать, что меня это радует.Секунда, другая.—?Расскажете, что произошло?Он говорит негромко, неспешно, почти по-домашнему. Словно он ей отец, или дядя, или даже муж.И ей хочется громко рассмеяться в это холеное, почти не тронутое возрастом лицо с окладистой медовой бородой, лишь кое-где перевитой тонкими серебряными нитями.Но, вдруг наткнувшись на взгляд, она невольно стискивает на коленях руки и проглатывает невесть откуда взявшийся в горле надсадно-горчащий комок.Она успела забыть, что у него такие глаза.Умные и усталые.И совсем не похожие на весь его лоснящийся довольством и благополучием облик.—?Миссис Уоттс?—?А разве вы сами не знаете?Он мягко, беззлобно?— почти по-домашнему?— хмыкает в окладистую бороду.—?Хочу услышать вашу версию.—?Зачем? Какой в этом прок, раз вы все равно уже все решили?—?Закон решает, миссис Уоттс. Не я.—?Вы были готовы его нарушить, когда вам это было выгодно. Вы должны были посадить меня за то, что я прижгла руку мерзавцу Тейлору. А вы меня отпустили в надежде, что я стану вам помогать, шпионить для вас.—?Я действовал в рамках своих полномочий.Она выпрямляется на расхристанном стуле, вытягивается тонким стальным прутиком. И почти напоминает себе Эдит Эллин.—?А тогда, возле Парламента? На ваших глазах полиция накинулась на мирных, безоружных женщин, пришедших в надежде на перемены, на лучшее будущее… Их таскали за волосы, швыряли на землю, били ногами?— а вы просто стояли и смотрели! Тогда?— вы тоже действовали в рамках своих полномочий? Вы трус и лицемер, инспектор Стид! Хотя это ведь не ваше настоящее имя, правда?* * *—?У меня для вас новость, дамы, думаю, это вас заинтересует. В полиции на каждую из нас составляют досье. Как на преступниц. Я подумала, чем мы хуже? Почему бы не завести свой архив?— на господ охранителей?Со всех сторон захихикали.У Эдит спина словно еще прямее сделалась. И голос все тот же?— спокойный, ровный.—?Как говорится, врага надо знать в лицо, и, я полагаю, информация о тех, против кого мы боремся, может оказаться для каждой из нас весьма полезной. Хью очень помог мне, воспользовался кое-какими связями. И благодаря ему мне есть чем с вами сегодня поделиться.Взглянула мельком?— и сразу снова вытянулась.Но и этого довольно.Муж поймал взгляд, и в немолодом уже, добром и каком-то умудренно-кротком лице мелькнуло такое?— даже сердце защемило.Счастливица Эдит, что и говорить.—?Итак, начнем с самой верхушки. Инспектор Артур Стид. Очень любопытная личность. Сорок лет служит в британской полиции, пошел вверх после того, как собрал для разведки информацию о фенианских** агитаторах Манчестера и Ливерпуля. При этом сам он родился и вырос в Белфасте.За спиной присвистнули.—?Ш… Вайолет…—?А инспектор-то тот еще гусь!—?Вай…—?Ему удалось внедрить в братство своих людей, которые доносили ему на остальных. Для этого он воспользовался своим ирландским происхождением.—?Но он же не…—?Мод?—?Прости, Эдит. Я просто подумала. Стид?— не ирландская фамилия.—?Он ее сменил после того, как по его наводке арестовали большую группу фениев. Побоялся мести, трусливая крыса.—?А что стало с ними?—?С кем?—?Ну, с теми, кого он…—?Большинству дали тюремный срок. Двоих повесили за терроризм, они что-то взорвали недалеко от Дублинского замка***.—?Господи…—?Так, кто у нас дальше? Сержант Генри Адамс, служит двадцать лет, родом из Ньюкасла…* * *Он не меняется в лице и даже не хмурит пушистые оранжевые брови.Так и сидит напротив?— спокойный, большой, по-домашнему уютный.—?Отдаю должное вашей осведомленности, миссис Уоттс. Однако это ничего не меняет.Он смотрит прямо, не мигая, в упор?— и она вдруг вспыхивает карминно-душным румянцем, почти как в тот, первый день.Но уже не от страха или стыда.—?Это все меняет?— для меня, инспектор. Вы говорили, что я пешка в чужой игре. Что меня используют и никому нет до меня дела. Но вы так и не поняли главного.—?Неужели?—?Знаете, когда я стала суфражисткой, мистер Стид? Вовсе не в тот день, когда правительство так подло обмануло нас, отказалось принять поправку в Билль о правах. И даже не в ту ночь, когда я впервые услышала речь миссис Панкхерст. И не тогда, когда ваши подручные бросили меня в сырую вонючую камеру, словно я украла картофелину на рынке.Секунда, другая.Она переводит дух.Он не возражает, не спорит, даже не хмурится.И взгляд у него совсем не такой, к каким она привыкла.Не такой, как был у Сонни, когда они столкнулись в проулке.Не такой, каким должен быть.Но она подавляет едва всколыхнувшееся, секундное, странное ощущение, как подавляла голодные спазмы и мутное омерзение от пробегающих по коже крошечно-цепких клоповьих лапок. И продолжает.—?Однажды я спросила у мужа: если бы у нас родилась дочь?— как бы сложилась ее жизнь. И он ответил: ?Так же, как у тебя?. И в его голосе не было сожаления. Только равнодушие. Только слепая, глупая, покорная уверенность, что так будет, потому что так должно быть. А ведь он лучше других знает мою жизнь. Да и вы ее знаете, не так ли?Он ловит взгляд и невольно?— вслед за ней?— опускает глаза на хлипкую папку на столе.—?Моя мать с тринадцати лет работала в прачечной у Тейлора. Он тогда был моложе и на работниц заглядывался не меньше, чем сейчас. Ведь так принято говорить в приличном обществе, инспектор? Заглядывался. В шестнадцать лет мать родила меня. Тейлор требовал, чтобы она не прекращала работу?— и она привязывала меня себе на спину или укладывала в порожний чан, а сама тем временем стирала, крахмалила, утюжила. Через четыре года она обварилась кипятком и умерла. Тейлор оставил меня при прачечной. Из милости?— как он выражался. Милость заключалась в том, что я подметала двор и мыла лестницу. С семи лет я стала работать прачкой с неполной нагрузкой, то есть по восемь часов в день. В тринадцать я получила полный рабочий день?— и внимание Тейлора в придачу. А ведь он прекрасно знал, кем мне приходится.Хлипкая папка тихонько хрустит в большой ладони.Секунда, другая?— он разжимает пальцы.И по-прежнему не сводит с нее глаз.—?Вот какой была моя жизнь, мистер Стид. И я поняла, что готова на все, чтобы это не повторилось?— не то что с моей дочерью, с любой юной девушкой. Если вы, мужчины, не хотите или не можете бороться за будущее собственных детей?— значит, вы не оставляете нам выбора. Нам придется делать это самим.Он выдыхает тяжело, со свистом.Неуклюже поправляется на стуле.—?Все это очень благородно, миссис Уоттс. Но добиваться счастья будущих поколений, нарушая закон…—?Закон запрещает мне видеть собственного сына?— по-вашему, это справедливо?—?Вопрос не в этом.—?Нет, именно в этом, мистер Стид. Если закон несправедлив, он не заслуживает уважения. И если мужчинам можно бороться за свою свободу?— то почему нам нельзя бороться за свою?Он выдыхает.Свобода, борьба, справедливость.Сколько раз он слышал эти слова.Сказанные таким же тихим, твердым, неуклонным голосом.С такими же горящими глазами.Полвека прошло?— а он все еще помнит.И не забудет никогда.