Рухнувший мир (1/1)

Обычно молитва приносила облегчение.Но не сейчас.Сейчас легче не становилось ни от обращения к Аллаху, ни от рутины государственных дел, ни даже от каллиграфии – извечного спасения мятущейся души падишаха.– Всевышний, прости меня… Он просил об этом вчера, и позавчера, и вот уже почти целый месяц. Начинало казаться, что где-то в чем-то он очень сильно согрешил, раз милосердный Аллах никак не даровал ему покоя. Знать бы, где и в чем…Впрочем, Махмуд знал. Знал, что вовсе не Всевышний его наказывал, а он сам. Сам себя приговорил, сам свой приговор привел в исполнение.?Я подумал: ты права, что уезжаешь. Теперь мне очевидно, что женщина-учительница – все-таки не самая хорошая идея. Счастливого пути?.Махмуд проклинал себя. Злился: ?Ну что тебе стоило поумерить свою гордость на пять минут! Будто бы мир оттого рухнул!?Мир и рухнул. Когда Анна ушла.?Повелитель, я ведь не поэтому…? – робким эхом отдавались под сводами огромного дворца ее последние слова. Гремели в пустоте покоев падишаха.Повелитель. Повелитель. Повелитель!?Я правлю огромной империей, Намык, – говорил он верному другу одним из таких же вечеров, когда стало настолько тошно от одиночества, что сил хватило только на выпить или признаться. – Я одним приказом могу решить чужую судьбу, будь то великий визирь, торговец, янычар или наложница. Так почему, почему мое собственное сердце не слушает никаких приказов? Скажи мне, Намык, хоть ты скажи?.Но паша не сказал. Нечего было говорить.– О Аллах, прости мне грядущую ночь, – прошептал Махмуд, поднимаясь с колен.За ночи после ухода Анны, за все и каждую в отдельности, он каялся особенно. Потому что во снах эта женщина принадлежала ему. Потому что там она не сбегала, не прятала взгляд, не убирала рук. В его мечтах Анна оставалась и позволяла: обнимать, целовать, срывать платье и подминать под себя на огромной постели. Любить. Сильно, неистово и нежно, чтобы слышать только, как она задыхается его именем…Стук в дверь вырвал из мыслей. Падишах аккуратно отложил письмо с отчетом из Египта, до которого днем так и не дошли руки.– Входи!Захир сделал несколько шагов и поклонился. Махмуд едва заметно улыбнулся. Верный хранитель покоев, хоть того и не показывал, все видел и знал. Но в этот раз, в отличие от историй с ?пощечиной? и раскрытым секретом уроков французского, молчал. Понимал, что тут его несколько смелых слов ничем не помогут.– Говори, Захир.– Повелитель…Ага запнулся, поднял и опустил глаза, и перед внутренним взором падишаха мгновенно возник список того, что могло ждать за дверями и что, по мнению Захира, должно было расстроить его султана. Из всего списка Махмуд выбрал наиболее очевидное:– Хошьяр?– Да, мой Повелитель, – Захир покаянно склонил голову еще ниже. – Просит принять.Махмуд сжал пальцы в кулак, машинально теребя кольцо. Видеть Хошьяр было невыносимо до отвращения, и он все чаще спрашивал себя, как вообще мог сделать ее своей фавориткой. Кроме внешности, прекрасного голоса и умения льстить у нее не было никаких достоинств, а эти три качества были сомнительными достоинствами в гареме, полном красивых девушек, обученных услаждать падишаха. Безмиалем хотя бы старалась понять его страсть к книгам, пусть и безуспешно. Мать Абдул-Хамида не пыталась и этого.В день, когда Анна покинула дворец, Хошьяр пришла вечером. Он принял – из злости и в надежде забыться. Но не вытерпел и пары минут. Спросил о сыне, через силу подтвердил отъезд учительницы и отослал. Больше сам не приглашал и не впускал. Но она все равно приходила к его дверям с таким упорством, что падишаху становилось даже завидно.– Если дело не касается шехзаде, пусть уходит. И скажи приготовить хаммам.– Как прикажете, Повелитель. Захир поклонился и вышел. Он, стоявший стеной между спокойствием правителя и целым гаремом, никогда не подавал вида, как сильно ненавидел выслушивать от отвергнутых наложниц все то, что они не смели высказать султану. Махмуд подумал, что стоило повысить аге жалование. Сильно повысить.Строчки письма Хюсрева-паши прыгали перед глазами, как корабли по волнам. Надо было вникнуть в суть отчета, сплошь состоявшего из передвижений армии, флота и оружия, подготовить дальнейшие распоряжения – хотя бы в виде набросков, чтобы к концу недели продиктовать весь текст секретарю. Надо было разобрать записи заседаний уполномоченного совета, заметки Намыка по его же работе, оценить результаты первых недель производства на оружейном заводе и добраться наконец до посольских писем…Махмуд откинул голову назад и повел плечами, тщетно пытаясь сбросить лежавший на них почти неподъемный груз. Конечно, у него были великий визирь, паши, улемы – целая толпа советников стояла у подножия трона Османов. Глядя на этих мужей, он иногда задавался вопросом: кого следующего похоронят и как скоро? Подавляющее большинство застало правление Селима, а некоторые – и Абдул-Хамида [1]. Безусловно, падишах уважал их знания и опыт, как следует уважать старость… Вот только в мудрости многих уже давно сомневался. К несчастью, заменить в прямом смысле слова стоявших одной ногой в могиле визирей было практически некем: даже лучшие из выпускников Эндеруна могли только поддерживать эту империю. Махмуд же стремился двигать свою страну вперед, к современному управлению, армии и образованию. Но всюду натыкался на протест.Понимая, что вопросы и тревоги в голове начали заворачивать на второй круг, падишах поднялся с места и вышел на балкон. Всмотрелся в темные воды Босфора, безмятежно ловившие лунный свет. Сколько крови его народа, его династии унесла эта вода? Сколько еще унесет? Не окажется ли однажды в этой воде и тело самого Махмуда, растерзанное взбесившимися янычарами или отравленное недовольными пашами? Лишь один Аллах ведал.Хлопнула дверь.– Повелитель, хаммам готов, – негромко оповестил Захир.– Хорошо.В хаммаме сегодня было, пожалуй, чрезмерно душно, но его это волновало мало. Помимо очевидных преимуществ хаммам падишаха имел еще одно, которое Махмуд в последнее время ценил особенно, – уединение. Опустившись на мраморную скамью, он прислонился плечом к теплому, покрытому каплями камню. Закрыл глаза.?Простите меня. Я так обрадовалась, что совсем забылась?, – бормотала Анна смущенно, отступая от него на балконе после внезапных объятий. Махмуду тогда не хватило чуть-чуть времени, собственной смелости и ее замешательства, чтобы поцеловать. Не хотел давить, не хотел принуждать, не желал, чтобы она чувствовала себя обязанной отдаться падишаху по только его желанию, как любая из наложниц. Был готов ждать, когда Анна решится сама. И в ночь праздника ее решение казалось таким явным, таким близким, что он практически чувствовал вкус винограда на ее губах… Того, кто в тот миг слишком громко хлопнул дверью, Махмуд был готов удавить голыми руками, если бы знал кого.Падишах зачерпнул холодной воды и умыл лицо.А потом был Николай. Бывший жених. Махмуд слушал довольную Хошьяр, глядел на побледневшую Анну, а в мыслях только и металось: ?Чужая! Обещанная другому!? Обида жгла душу раскаленным клеймом предательства. Махмуд помнил, с каким трудом сдерживался, чтобы не ударить стоявшего перед ним в поклоне Николая. И при этом живо представлял, как Анна улыбалась этому юноше, как беседовала с ним, как тот дарил ей подарки и просил руки. Он с улыбкой оглашал решение устроить их свадьбу, а внутри себя кричал от боли… И благодарил судьбу за ночь, проведенную у постели сына и разрешившую недоразумение.Уперев локти в колени, Махмуд опустил голову, провел ладонями от висков к затылку. Духота хаммама становилась невыносимой, пульс начинал отдавать гулким звоном в ушах.Сколько раз за недолгое пребывание во дворце Анна пересекала все мыслимые и немыслимые границы? Не только дерзостью и неповиновением, не только повышением голоса. Простейшее правило – никто не смеет прикасаться к падишаху без позволения! Анна же, часто избегая его, часто и сама забывалась. Все эти мгновения Махмуд помнил наперечет. Как в лодке она перевязывала ему пустяковую царапину. Как обнимала на балконе. Как, узнав о несчастном случае с отцом, хваталась за него в немой мольбе о поддержке. Как касалась его лица слабеющей рукой, закрыв собой от выстрела. Как прижималась, сидя сзади на коне... Ночами в постели он ловил себя на мысли, что душу бы отдал за еще одно прикосновение. За то, чтобы ее прохладные ладони легли на его плечи, остужая разгоряченную кожу, скользнули на грудь…Вздрогнув, Махмуд перехватил запястье и сдавил, не задумываясь о приложенной силе. – Повелитель. Не тот голос. Не те глаза. Не те руки.Он встал, оттолкнул ее, будто пеструю ядовитую змею, от которой хочется держаться как можно дальше. В крови закипал бешеный гнев.– Хошьяр, что ты здесь делаешь?! – Повелитель, – она склонила голову, пытаясь незаметно растереть покрасневшее запястье, – я знаю, как вы устаете в последнее время. Я хотела порадовать вас.Махмуд сцепил пальцы за спиной, борясь с желанием заткнуть ее пощечиной. Нельзя. Не потому даже, что он никогда не бил женщин – просто, зная свой удар, в нынешнем настроении всерьез опасался покалечить.– Что ты о себе возомнила? – процедил он, сжимая кулаки. – С каких пор ты стала такой наглой?! То чуть ли не у дверей покоев караулишь, то смеешь приходить, куда не звали! Хошьяр улыбнулась. Приторно-сладко до тошноты.– Я только о вас забочусь, мой Повелитель. Вы же знаете, как сильно я вас люблю.Падишах усмехнулся. Подошел к ней, одетой в одно легкое нижнее платье, окинул взглядом с головы до пят. Ткань стала влажной от наполнявшего хаммам горячего пара, липла к телу, которому позавидовали бы статуи римских богинь. Махмуд поднял руку, словно хотел коснуться ее лица, и – схватил пальцами за подбородок, заставляя смотреть в глаза. – Я довольно тебя прощал, Хошьяр. Не из любви или уважения к тебе, но из любви к сыну и нежелания лишать его матери. Однако моя милость имеет пределы, а по отношению к тебе я и вовсе проявлял ее излишне долго, как теперь вижу.Она замерла, едва дыша.– Повелитель…– Вон, – коротко приказал Махмуд. – Занимайся Абдул-Хамидом и гаремом. И больше не приходи. Иначе отправлю вслед за Безмиалем. Ты поняла?Он убрал руку и еще раз оглядел ее, не чувствуя ничего, кроме раздражения.– Я не буду повторять.Дерганым движением приподняв намокший подол, Хошьяр вылетела прочь.Махмуд опустился на табурет, набрал полную чашу ледяной воды и опрокинул на голову. Потом еще одну. Гнев понемногу отступал, оставляя тупое ноющее ощущение бессилия и досады на самого себя. Досады за то, что он, правитель Османской империи, владевший целым гаремом прекрасных женщин, теперь не мог представить себя ни с одной из них.– Анна, что ты со мной сделала? – прошептал Махмуд в пустоту. – Оставила и ушла, не пожалела… Из коридора донеслась возня, слышная даже в горячем помещении. Стукнула дверь, зашлепали торопливые шаги и запыхавшийся голос с неприкрытым ужасом произнес:– Повелитель!Падишах ответил, не оборачиваясь:– Агу, который стоит у двери, убрать из дворца. Сегодня же.– Слушаюсь, Повелитель!Захир выдохнул, постоял еще немного и удалился так же поспешно, как прибежал. Махмуд покачал головой. Хранитель покоев никак не был виноват в случившемся: не в его обязанности входило дежурить у хаммама, не он впустил Хошьяр. Он мог разве что попасть под руку разгневанного султана, но, на собственное счастье, опоздал, – Махмуд уже успокоился.Впрочем, знавший своего Повелителя Захир на обратном пути все равно молчал и глаз от пола не поднимал. У покоев, к удивлению падишаха, ходила взад-вперед хазнедар.– Джеври? Что случилось в такой поздний час?– Повелитель, – калфа присела в поклоне, как показалось Махмуду, чрезмерно глубоком для ее статуса и их взаимоотношений. – Я знаю, что Хошьяр-султан позволила себе неслыханную дерзость… Прошу извинить меня, я недоглядела. Падишах устало улыбнулся.– В первую очередь недоглядел ага. Он уже наказан. Что до тебя… – он на миг задумался. – Тебя я прошу поговорить с Хошьяр. Не приказываю – прошу. Но так, чтобы она поняла.– Да, Повелитель.Джеври склонила голову, пряча сочувственный взгляд. Она стала хазнедаром гарема в тот день, когда шехзаде стал падишахом, и прошла с ним долгий путь. Была учителем и хранителем всех девушек, входивших в покои правителя, свидетельницей всех его страстей. Представляла когда-нибудь, что станет свидетельницей его любви? Едва ли. – Можешь идти. Захир, на завтра все готово?– Да, Повелитель, – ага прошел за ним, но не ступил дальше ковра. – Только… Намык-паша просил передать… Не было бы лучше взять с собой стражу?Махмуд дернул уголком губ. – Намык-паша, верно, забыл в Европе, что лодочников не сопровождает стража.Собираясь выйти в город, в этот раз он решил взять с собой Намыка вместо Мусы. Ни паша, ни силяхдар этому рады не были: Намык, несмотря на склонность к артистизму, никогда не любил бродить инкогнито, а Мусу начинало трясти от одной мысли отпустить падишаха без присмотра.– Никакой стражи, Захир. А паше передай, что, если он так за меня боится, пускай крепче держится на саблю. Можешь идти.– Доброй ночи, Повелитель.Махмуд проводил агу взглядом и только после того, как закрылись двери, позволил себе тяжело вздохнуть. Ночь-то наверняка будет доброй. А вот как после нее жить новым днем?– Повелитель, не следовало ли…– Намык, еще раз скажешь это в полный голос – сброшу в Босфор, – проворчал падишах, огибая лоток с фруктами. – А еще раз заикнешься о страже – там же и утоплю.Сбоку сдержанно хмыкнул Захир. Паша выдохнул через нос. Махмуд бросил на друга косой взгляд. Он был уверен, что терпения Намыка не хватит надолго, и спустя улицу или две тот снова примется нудеть над ухом об опасности прогулки. Но это не могло ухудшить настроения падишаха. Куда уж хуже?Сегодня он вышел в город не посмотреть на народ и жизнь, а развеяться. Вырваться из белоснежного дворца, стены которого все больше напоминали снег – такие же холодные и безучастные. Сбежать от одних и тех же лиц, суровых и подобострастных одновременно. Может, даже подраться с янычарами, попадись они ему снова на пути.Махмуд усмехнулся низменности своих желаний и коснулся кончиками пальцев обернутого вокруг левого запястья шелка. Ах, судьба, даже Повелитель мира вынужден склониться перед тобой…– Повелитель! – сдавленно воскликнул Намык и прежде, чем падишах успел ответить, схватил его за плечо. – Взгляните! Махмуд быстро огляделся, прежде всего убеждаясь, что никто не услышал обращения, и только затем повернулся в указанном направлении. И обомлел.– Это же… – Захир задохнулся, тоже разглядев причину вопиющей несдержанности паши. – Это же… да как же…Слов ага не смог подобрать. Не было их и у падишаха. ?Я либо сплю, либо ошибаюсь, – подумал он. – Или ни то, ни другое, но ведь как же?..?Шелковая лента жгла кожу, будто раскаленный металл. Одуряюще пахли розы из цветочной лавки рядом. И Махмуд принял решение. Вслепую, не отпуская взглядом белый силуэт, протянул руку:– Захир, дай кошелек.[1] Султан Селим III – дядя (в реальной истории – двоюродный брат) Махмуда II. Правил в 1789-1807 годах. Султан Абдул-Хамид I – отец Махмуда II. Правил в 1774-1789 годах.