Август 1972 (1/1)

Постигли меня беззакония мои (6)***– Закрой дверь.На сей раз его не называли ?мальчиком?, не обнимали, не предлагали выпить, не жали руку, даже не поприветствовали – на него смотрели волчьими беспощадными глазами, будто Морган хотел насадить на крючок малейшее движение души, словно рыбешку, и понаблюдать, как она станет корчиться. На памяти Келсона генерал Аларик Морган впервые был небрит. В штабе еще не успели сформировать мнение о выходке подполковника, а он уже примчался в Белфаст – всего пять часов спустя, военным спецрейсом, глубокой ночью.– Поверить не могу.Он выдавил это в одно слово, не разжимая зубов.– Сэр?– Молчать! – рявкнул Морган и жахнул кулаком по столу. Казенные часы, телефон, подставки для ручек и кипы бумаг сотрясло, некоторые листы не выдержали и бесшумно легли на вытоптанный многими посетителями ковер. Келсон по привычке пробежал их глазами: отчеты, списки убитых за сутки, его собственная подпись.Круглый матовый абажур качнулся, но удержался на лампе.Дерри сунулся было в кабинет, но Морган взглядом отправил его вон.– Подойди, – скупо велел Келсону, тот не сдвинулся с места. Морган тяжело навалился на столешницу локтями, соединил пальцы шатром, покивал, покачал головой в ответ на внутренний монолог и повторил уже спокойнее: – Поверить не могу. Такое блестящее будущее! Самое блестящее, какое только можно вообразить. Твой отец даже не мечтал – да ни один из нас не мечтал, ни один из нас и близко не подобрался к такому! И просрать все, потому что ты не научился держать себя в руках!Келсон предвидел эту бурю: пространство словно ходило ходуном, а он ждал, когда над ним зависнет глаз бури.– Аларик, не пытайся меня пристыдить. Если бы ты знал, что он сделал...Усталое красивое лицо напротив налилось кровью.– А мне на него плевать! Речь не о нем, а о тебе! – для большей убедительности в Келсона ткнули пальцем. – И не тыкай мне, сопляк, не дорос!Ярости убыло, и Морган потер лоб костяшками пальцев.– Господи милостивый! Да твой отец в гробу перевернулся.Глаз бури раскрылся прямо над Келсоном.– Не надо за меня бояться, Аларик.Похоже, ему впервые удалось взять достаточно взрослый тон. Морган свинцово глянул исподлобья, и Келсон понял, что ухватил самую суть.– Хоть бы додумался удавить его где-то по-тихому, чтобы ни одна собака не пронюхала. Тебе бы еще орден выдали.– Каяться я не стану, – заявил Келсон.– Ну конечно, – Морган коротко и недобро усмехнулся, поднялся на ноги. Почему-то раньше Келсон не замечал, что уже догнал его ростом. – Что тебе еще остается, гордись. Под трибунал захотел? Или думал сухим из воды выйти? Всей семьей впряжемся – и обойдется как-нибудь?– Не надо меня оскорблять, Аларик. И впрягаться не надо тоже.– Много ты понимаешь, – Морган вяло оскалился, покачал головой. – А девушка, Келсон? Ей ты что скажешь? Ты убил ее брата.– То есть все, теперь можно, мою карьеру не загубить? – он пожал плечами. – С девушкой я сам разберусь.Морган с противным хрустом размял шею.Часы пробили три.– Подавай рапорт, Келсон, – изможденно выдохнул Морган. Он состарился лет на десять. – Может, это и спасет твою шкуру.– Рапорт, сэр?– Рапорт, рапорт, подполковник. Уйди с глаз.Он догадывался, что до этого дойдет, но не думал, что земля уйдет из-под ног, когда догадка станет реальностью.– Да, сэр.Тот его уже не слышал. Он сосредоточенно крутил диск телефона, кусал губу, ожидая ответа.– Деннис, это Морган. Да, знаю, четвертый час, но это срочно. Твои связи в правительстве прежние? Нет, дети в порядке. Риченда тоже. Непременно передам. Нет, не мне. Но считай, что мне...Генерал Аларик Морган стоял боком к двери. На старом как мир, фамильном перстне-печатке нефритовый грифон на обсидиановом поле зловеще наставил на третьего лишнего когти. Морган даже головы не повернул, пока длился этот странный разговор, и Келсон тихо притворил за собой дверь.***Рапорт приняли, и скандал погас, не разгоревшись, словно кто-то разом задул все искры. Келсон молча уступил место новому командующему отделения морской пехоты в Белфасте, капитану Лайошу Фурстану. Тот привез с собой талисман – фигурку черного оленя, занесшего копыто над головой змеи. Келсон пил и смеялся – здесь, где законы не писаны и смерть утомилась махать серпом, суеверия не спасут, сюда Бог – и тот не заглядывает, настолько ему опротивели деяния рук фанатиков, не поделивших ниспосланные веру и землю. Дугал пил и клялся, что тоже подаст рапорт, и к хренам оно все.Келсон протрезвел и ответил, что испортить себе жизнь никогда не поздно.Мама сказала: возвращайся домой, там и поговорим; Найджел не стал разговаривать, руки, наверное, тоже теперь никогда не подаст и кузенам не позволит. Сидана не подошла к телефону, и мама с ноткой отчаяния сообщила, что она перебралась в городской дом отчима и что всем им огромных трудов стоило упросить ее не возвращаться в Белфаст немедленно. ?Она здравомыслящая девочка, – прибавила Джеанна под конец разговора. – У вас все образуется?.***Келсон не ждал, что с ним станут разговаривать. Он вообще ничего не ждал и не загадывал, но понял, что кормил свою надежду все три последних недели, только когда Сидана отказалась зайти в кафе, хотя с пролива задувал промозглый, совсем не летний уже ветер. Она была в просторной теплой куртке – маминой, наверное, – и казалась еще тоньше, чем когда Келсон видел ее в последний раз, хотя куда уж. А может, он просто отвык.Было поздно, Кэйрнарвон начинал дремать, припозднившиеся парочки и компании старательно обходили друг друга в узловатых переплетениях старых улиц.Замок равнодушно взирал на них черными провалами бойниц, на тротуаре, вытянувшемся у его подножья, непривычно громко звучали медленные шаги. Сидана глубоко прятала руки в карманах, как будто от этого на самом деле становилось теплее.– Я возвращаюсь в Белфаст, – сказала она. – Здесь мне больше делать нечего.Что-то в ее тоне не позволило возражать. Уговаривать. Убеждать, что тот город не стоит ее души. Доказывать, что она в нем не выживет.– Зачем? – только и спросил Келсон.– У меня все еще есть мать, – терпеливо напомнила Сидана. – Она лишилась двоих детей, а я больше не могу жить в твоем доме.– Моя мать тебя любит.– Я ее тоже.– А твоя хочет тебя отпустить.Сидана промолчала, не стала уточнять, откуда это известно, запрокинула голову, часто моргая. Так обычно сдерживают слезы, но глаза у нее были сухие, а под ними остались темные широкие круги, как будто она не спала уже много ночей. Некоторые шрамы почти сгладились, оставались заметными только пара ожогов, но Келсону, наверное, уже нельзя об этом говорить.– Я больше тебя не увижу?Сидана перевела на него взгляд.– Кел, – произнесла тихо, – я понимаю, что ты сделал. Я даже, наверное, понимаю, почему. И даже согласна, что Ител это заслужил. Но он мой брат.– Значит, не увижу. – Келсон тоже сунул руки в карманы джинсов, чтобы не было заметно, как они дрожат. – Я не жалею.Сидана не стала уточнять, о чем именно.– Что станешь делать дальше?– Не знаю, – он потряс головой. – В одном ты права: когда я не воюю, мне неуютно. Вроде и не люблю, но привык, не умею ничего другого. Есть много горячих точек и элитных наемных подразделений, хотя отца, наверное, тошнило бы, доживи он до такого. Найджела вон уже тошнит.Сидана громко сглотнула.– Это я виновата?Келсона как кипятком обдало изнутри от такого вопроса.– Никто, кроме меня, не виноват, – зло ответил он.Она поджала губы. Решимости в ней явно прибыло от чужого гнева.– Удачи, Келсон.– Я люблю тебя, – твердо произнес он, понимая, что этим уже ничего не спасти.Сидана кивнула.А потом вдруг вцепилась в ворот его куртки, с силой дернула на себя для поцелуя, аж зубами стукнулись. На ее губах были слезы (откуда?), ему рассекло губу, во рту сделалось солоно. Они набросились друг на друга, жадно сталкивались, шарили языками, вылизывая десны, зубы и нёба, смешивая кровь со слюной, гуще и гуще, сглатывали, шарили снова. Сидана не издала ни звука, даже не дышала, кажется, пока не расцепилась с ним; потом ударила его кулаком в грудь, в живот, под ребра, била снова и снова, пока, наконец, Келсон не догадался разжать руки и отступить, и она пошла прочь, подставляя макушку ветру и не оглядываясь.Он подождал, пока ее спина растворится в маслянистом свете фонарей, ветер с пролива одним порывом унесет ее запах и ощущение ее тепла, словно и не было. Губа еще кровила, во рту оставался горьковатый привкус сиданиных слез, который страшно проглотить, ведь тогда от нее ничего не останется. Город вокруг совсем затих, даже ветер сделался тише, и сквозь него уже доносилось ворчание остывающего моря.Глупо надеяться, что Сидана передумает.Келсон отбросил мысль поискать такси. В Кэйрнарвоне он свой, домой идти километров десять. За два часа уложится. Здесь не взрывают, не спотыкаются о минные растяжки, не стреляют по случайным прохожим – и вообще он больше не имеет к этому отношения.Ближайший переулок встретил его темнотой и хрустом стекла – какой-то умник разбил фонарь, и Келсон слишком поздно почуял чужое присутствие сперва за спиной, потом и с обеих сторон улицы.– Не найдется огоньку, приятель?Знакомый акцент, он слушал его почти четыре года. Как в кино. Там-то точно с этих слов начинается все самое интересное. Келсон мысленно пересчитал – четверо. Стрелять побоятся, здесь им не Белфаст, никто не заляжет на пол в своих домах, дрожа от ужаса и надеясь, что на сей раз пуля достанется соседу, неважно, с какой стороны.– Не курю, – он медленно размял запястье.– Какой молодец. А Итела МакАрдри помнишь?Он угадал замах, пригнулся, ударом в колено свалил ближайшего из ?курильщиков?, швырнул через спину второго. Глаза уже привыкли в темноте, он поймал чужую руку на излете, вывернул до хруста в суставах, еще жестче, пока не звякнул о мощеную дорогу нож и нападавший с хрипом не осел на колени, тогда Келсон ударил снизу вверх в лицо. Костяшки коротко пыхнули от боли, видимо, попал по зубам. В ногах заскулили, а сзади уже крались, Келсон замедлился и пропустил удар в плечо, наклонился и врезал головой под дых, как в детской драке, давая ноющей руке отдых. Над ним шумно выдохнули, а сзади уже тащили за пояс, тянулись к горлу, заставляли разогнуться. Келсон перехватил этого, третьего – или четвертого – за шею, извернулся, получив опору, вдавил пальцы в глазницы, упиваясь ответным воем. Чужие руки отцепились от его куртки, он с замахом, от души вмазал в живот, развернулся отбить еще один неумелый выпад – и тут что-то его остановило.– Попал! – ликующе прозвучало над ухом.В домах вдоль улицы наконец-то завозились, захлопали окна, зажглись лампы, свет отпечатался на тротуаре, выхватил фигуры и лица нападавших – пацанва лет по девятнадцать. Стыдоба…– Валим, валим, валим! – подгонял кто-то из них с замашками главаря, поднимая дружков на ноги.Что-то с чавкающим звуком вырвалось из его тела справа, оставив за собой сперва жгучую, потом острую, потом назойливую боль. С ножевыми всегда так, особенно если хорошо заточен... Сбоку потекло теплое и липкое, Келсон не сразу догадался, что кровь.Он остался стоять, чуть клонясь вперед, слушал, как бегом удаляется эта щенячья банда, приучал тело к новой боли, зажимая ладонью рану поверх рубашки. Окна уже тускнели – потому что он плохо видит, потому что надвигается утро или потому что все снова возвращаются в постели?Сколько времени прошло?А если они добрались до Си?Эта мысль толкнула идти, переставлять ноги, шаг, шаг, шаг. В боку то болело, то затихало, Келсон заставлял себя не думать об этом. Лучше еще один шаг.От места, где они расстались, Сидана ушла недалеко. Она все еще дрожала от беззвучных рыданий, вжимаясь в стену какого-то дома, и от облегчения Келсон ослабел.Сидана заметила его, медленно отделилась от стены.– Ты... ты почему за мной идешь? – она вытерла лицо ладонями. – Ты...?Мне больше некуда? – хотел он сказать, но вместо этого мягко, как на перину, опустился на колени.– Келсон, что с тобой? Келсон!..Усталость окончательно взяла верх, и он прикрыл глаза. В ушах шумело. Знакомое тепло, запах Сиданы были так близко, Келсон уткнулся в нее лицом, начал падать, а испуганный голос частил, перебиваемый всхлипами, где-то высоко-высоко вверху, пробивался сквозь вату в ушах, заставлял цепляться за звуки, за слова, вникать в смысл.– Келсон, – он смутно осознавал прикосновения ее пальцев, но почти не чувствовал, как при анестезии. – Келсон, Кел, милый, ну же, ну пожалуйста, ну посмотри на меня, что случилось? О Господи Боже! О Господи Боже, нет. Нет, нет, нет! Помогите! Кто-нибудь, помогите!Всхлипы Сиданы звучали все дальше и тише. Ее прикосновения закончились, тепло и запах – тоже. Все-таки она уходила. Возвращалась в свой Белфаст, как и сказала. Это неправильно, но пусть, надо выполнять, что говоришь. Он всегда любил в людях твердость.Он хотел попросить Си остаться еще ненадолго, сейчас он бы не стал любить ее меньше из-за одного нарушенного слова.Но не смог.FIN