Март 1972 (1/1)

Several warnings have been changed by the British security forces in order to cause maximum civilian casualties (1)***– Не надо.– Си.– Не надо, – повторила она, съежилась и замерла. – Сколько еще раз повторить? Не хочу, чтобы ты смотрел.– Я хочу, Си.Она вздрогнула под больничным одеялом, и еще раз – когда Келсон провел пальцами вдоль позвоночника.– На, – вдруг рывком развернулась к нему лицом и всем телом, – любуйся! Нравится?Он дышал ровно, только стиснул зубы, разглядывая ее теперешнее лицо так близко.– Это просто порезы и ожоги, – произнес он спокойно – и ее озлобленное отчаяние враз погасло, даже не зашипев, осталось тлеть на дрожащих обожженных губах и слипшихся ресницах.Это в самом деле просто порезы и неглубокие ожоги: мелкая россыпь по лицу, несколько крупных отметин на шее и ключицах. Может, под безликой зеленой рубашкой, уравнивающей всех пациентов, прятались еще.Руки, ноги и глаза уцелели. После месива из стекла, осколков красного кирпича, кусков металла, дерева, бетона и оторванных конечностей, которое Келсон застал на Доунголл-стрит, видеть это было настоящим чудом. Взрыв разворотил фасад трехэтажного здания с готическими окнами, вынес окна, рамы и двери в соседних, вырвал с шурупами и гвоздями металлические вывески, раскрошил в щепки деревянные рамы и скамейки вдоль тротуара. Медики в крови с головы до ног оперировали прямо на улице, кромсали и пилили то, что уже нельзя было спасти. Какофония трагедии рушилась со всех сторон: стоны, вопли, рыдания и ругань, визг карет ?скорой?, рев патрульных машин…Сидана мерещилась ему повсюду. Каждая отпиленная или оторванная кисть женской руки принадлежала ей, и Дугал оттаскивал его за шиворот, мешая удостовериться.За углом его долго выворачивало над мусорной урной – сперва завтраком, потом желчью, – пока в глазах не лопнули капилляры. Вонь паленого человеческого мяса и волос, железистый запах крови, в которой плавала вся улица, вот уже третий день как намертво забрались под кожу. Келсон бросил попытки отмыться. В конце концов, смрад мерещился только ему – он понял это в больнице еще позавчера, когда ему разрешили посмотреть на Сидану. Она спала под капельницей после изрядной дозы успокоительных, и Келсон не дышал, рассматривая ее лицо за больничным стеклом.Даворан закрыл Сидану собой. Его изрешетило осколками, и врачи ничего не обещали. Младшего из братьев, Иво, взрывом швырнуло в переулок, он расшиб затылок и обзавелся пятью швами.Келсон погладил прядь каштановых волос, распластанную по подушке.– Я знаю твое лицо, Си, оно прекрасно.Воспаленные глаза налились слезами.– Больше нет.– Си, – он понизил голос, наклонился к ней, неловко ткнулся губами в невредимую скулу, погладил запястье. Перевязанная ладонь тоже была обожжена. – Ты же умная девочка, ну.Она высвободила руку и молча отвернулась.***Хозяева двухэтажного кирпичного дома с черепичной крышей, двумя спальнями, садом и видом на Фоллс-парк сдавали его до конца лета, и Келсон не стал мелочиться. Внутри было чисто и просто, ничего лишнего, ничего вызывающего; но самое главное достоинство дома – его приличная удаленность от центра Белфаста. От мясорубки взрывов, от людей, размолотых ее шнеком, от раскуроченных зданий и асфальтового крошева, от полиции, наводняющей больничные коридоры и улицы и алчущей показаний свидетелей.– Почему сюда? – спросила Сидана, когда машина затормозила напротив невысокой живой изгороди, уже набухшей просыпающимися почками.– Подумал, тебе захочется восстановить силы где-нибудь в тихом месте.Келсон вопросительно посмотрел на нее, предлагая высказать мнение, но Сидана глаз не подняла.– А, – только и сказала на это.Она терялась в плотном свитере с высоким воротом, в незнакомом доме с высокими потолками, среди чужой мебели, в окружении просторных окон и отглаженных портьер, в квадратах резкого весеннего света на полу, – в непривычном пространстве, которого вдруг оказалось слишком много.А Келсона еще спрашивали, почему он не хочет, чтобы она давала показания!Он занес ее вещи, спросил, в какой комнате она устроится, – Сидана пожала плечом; спросил, что она будет есть, – Сидана снова пожала плечом; спросил, не хочет ли прогуляться по парку, – и третье молчаливое движение плеча вверх-вниз отбило желание задавать новые вопросы.Она долго ковырялась в омлете, рассматривала, взвешивала каждый кусочек, прежде чем отправить в рот; кажется, даже не жевала – давила, прижимая языком к нёбу, и проглатывала, мелкими глотками пила крепкий чай и впустую ломала над тарелкой печенье, рассеянно ссыпая крошки с пальцев.Она терпела его присутствие, и вот это для Келсона было самым трудным. Он не возражал, когда Сидана молча поднялась и отправилась спать. Глядя ей в спину, думал о матери. После смерти отца та предавалась скорби с размахом, для нее не существовало живых, кроме мертвого мужа; но, во всяком случае, с ее горем все было ясно.Он проснулся от ощущения пустоты в доме, подорвался с дивана, заметался в непроглядной темноте, пока не заметил узкую полоску света под дверью в ванную на втором этаже.И похолодел от мысли, что Сидана может лежать там, наверху, со вскрытыми венами.Она не сделала бы так, но Келсон все равно похолодел.– Си? – окликнул, открывая дверь.Она стояла перед зеркалом в короткой ночной рубашке на узеньких бретельках и изучала свежие, еще болезненно-розовые шрамы, закрывала подушечками пальцев, зажмуривалась, убирала руку. Открывала глаза – и снова...Келсон не выдержал. Подошел, обнял ее со спины, уткнулся губами в затылок, неровно выдохнул от облегчения; в горле свербило, в глазах резало, но хватило твердости в голосе, чтобы сказать:– Они сойдут.– Не сойдут.Ее голосу и камни бы позавидовали.– Да и пусть не сходят, – разозлился Келсон.Он развернул ее к себе, перецеловал шрамы один за другим, снова и снова, пока Сидана наконец не расслабилась, не позволила обнять себя по-настоящему и не обняла в ответ. Келсон потянулся к выключателю и передумал.Она похудела, пока лежала в больнице, и от этого как будто стала еще ниже ростом. Скулы, ключицы, лопатки, локти – все торчало, острое, колючее, беззащитное, как новая кожа на месте ожогов и царапин, с которых только-только сошли грубые шероховатые коросты. Келсон пробежался пальцами по позвонкам, обхватил ее за бедра, приподнимая и прижимая к себе. Выступающие тазовые кости уперлись ему в живот, такие же острые, как локти. Ему казалось, что она вообще ничего не весит. Что он огромный. Что ей будет больно.Он забыл все, когда Сидана оказалась такой же горячечно жадной, как в первый раз, от приоткрытого, такого нежного рта до скрещенных на его пояснице узких лодыжек. Целуясь, они втиснулись между душевой шторкой и раковиной, Келсон стягивал с угловатого плеча узенькую, как нитка, бретельку, стягивал, злился, что никак не выходит, и не понимал – не выходит, потому что Сидана крепко обнимала его за шею. В конце концов бретелька треснула, Сидана ойкнула, и Келсон опомнился на полминуты, чтобы виновато поцеловать красный глубокий след ее плече и все-таки добраться до спальни. Они опять не предохранялись, но не вспоминать же было об этом, пока Сидана обхватывала его ногами, сжималась, царапая его шею, и негромко стонала на ухо.– Почему ты не в казарме? – спросила она шепотом, когда оба отдышались и Келсон натянул сверху одеяло.– Хотел отвезти тебя сам.Она притулилась сбоку, подтянула коленки, и Келсон принялся отогревать в ладони ее озябшие ступни.– Я подумала, ты хочешь убрать меня с глаз подальше.Он хмыкнул. Ступни потеплели, Келсон приподнялся, чтобы включить ночник, взял Сидану за руку и приложил к вмятине на правом виске.– Чувствуешь? У меня вообще голова пробитая.Она бережно прошлась подушечками пальцев по следу старой раны.– Дурак, это же другое.– А я разницы не вижу, – он пожал плечами. – Три года назад мы отправились в поход Грампианы – считай, увеселительная прогулка, посреди которой нас застиг камнепад. Двое ребят погибли, а мне пробило камнем голову. Дугал отпаивал меня какой-то горской травой и прикладывал ее к ране, пока волок на себе до ближайшей деревни... ничего из этого не помню. Очнулся в госпитале, думал – сдохну, если комиссуют. Но зажило как на собаке. А Дугал молчит, как рыба об лед, что это была за трава, горцы – суеверный народ.Сидана слушала, приоткрыв рот, и Келсон провел пальцами по ее губам.– Я к тому... Меня не пугают шрамы ни на лицах, ни на телах, ни на душах, Си.Сидана улыбнулась, потом рассмеялась, потому что громко заурчал пустой желудок.– Я есть хочу, – сказала она. – А потом снова тебя.