Часть 8 (1/1)
Санхен ловит Чонсана между дежурной комнатой и столовой, когда тот спешит с ворохом бумаг в руках и зажатой аптечкой подмышкой. Ловит в буквальном смысле — хватает за рукав безразмерного свитера, тот тянется, ворот сползает оголяя плечо, и все чонсановы бумаги с шелестом рассыпаются у него под ногами. Чонсан смотрит на них так растерянно, что непонятно: либо он сейчас врежет со злости Санхену, либо расплачется — и то, и другое вполне вероятно, потому что сходство Чонсана с до края натянутой струной в последние дни становится необратимым. Или лопнет, надави на нее чуть сильнее, или огласит окрестности жалобным отчаянным звуком.В воздухе провисает безысходное "скоро конец", и каждый из них отчаянно не хочет в это верить.
В конце коридора за дверью надсадно кашляет Хекджин, и от этого Санхен словно просыпается: принимается собирать исписанные мелким ыджиновым почерком листы в один неаккуратный большой ворох — лишь бы быстрее. Чонсан опускается рядом спустя пару мгновений, и руки у него немного дрожат.Санхен может только догадываться, сколько тот за последние три дня рядом с Хекджином не спал; наверное, чтобы посчитать часы его сна, вполне хватит пальцев одной руки.
Звонок будильника, завтрак, осмотр — каждый проводит перед зеркалом добрых полчаса, осматривая себя и друг друга на наличие подозрительной сыпи, пара минут на гигиену — и все разбегаются, как муравьи: кто в дежурную, кто к Хекджину, кто к запискам и документам.
Чонсана пошатывает; он принимает стопку листов из рук Санхена, словно включенный на автопилот робот, и благодарит точно так же. Санхен мнется; ему нужно сказать что-то важное, очень важное, но время бежит, все ускользает, не оставляя за собой и следа.Все ломается, даже когда мир снаружи разрушен.— Ты к Хекджину? — Санхен не придумывает ничего лучшего, потому что ответ очевиден — на подбородке Чонсана сдвинута та самая медицинская маска, которую Чонсан упрям надевал каждый раз и заставлял то же самое остальных. Чонсан еле заметно кивает, не поднимая головы.
За последние три дня это первый раз, когда они снова остались вдвоем, не считая того страшного утра, когда Хекджин хрипел так, что, казалось, разорвет свои легкие, а Санхен обнимал чонсановы колени.
Чонсан отводит глаза, переминается с ноги на ногу; сейчас ему удобно сказать "извини, мне пора" — и плевать, что спешить из запертого бункера им катастрофически некуда.
Тихий мир их не ждет — и может быть, это даже к лучшему.Санхен обнимает Чонсана одной рукой — получается тепло и неловко, потому что ворох бумаг между ними шуршит и не пускает ближе, а Чонсан становится деревянным сразу и прячет лицо за упавшими волосами.— Все будет хорошо, слышишь? — настойчиво произносит Санхен, выдыхая в кудрявую чонсанову макушку: — У нас будут звезды, Америка и Хекджин будет называть нас пидорасами, но мы выберемся, слышишь? И надерем всем задницы, — Санхен вряд ли соображает, что несет сам — все мысли кажутся такими важными, а слова никчемными, но —
Чонсан выдыхает как-то со всхлипом и тычется Санхену лбом в плечо. Санхен рассеяно щупает его лопатки — те выпирают из-под тонкого свитера устрашающе, как острые обломки — и душит в себе слова.Самое важное он сказать так и не сможет, а в сложившейся ситуации в этом вряд ли есть смысл.