Глава 9. Проблема взросления - не прыщи (1/1)

| Часть 2 |IX Две девушки в немного помятых платьях дошли до постоялого двора. Они держались за руки и вежливо улыбались, приветствуя тучного хозяина (по совместительству владельца трактира, бабника, алкоголика и скандалиста). Одна, та, что повыше, путешествовала с плетёной корзинкой, накрытой вязаной шалью, другая почему-то несла на раскрытой ладони горсть земли. Красивые и статные, они производили довольно странное впечатление – возможно, потому, что их успели убить горе и продолжительная ссора, но нахально подсматривавшим местным зевакам неоткуда было это знать. Принц Златовлас и Чёрный Берет добрались до пограничного селения вместе, но врозь, не сказав друг другу после размолвки ни слова. Бледные, мрачные, старательно скрывающие плачущих внутри демонов за приветливыми улыбками, они приблизились к стойке регистрации.— Кнут Пивное Брюхо, сердечно рад, мадемуазели, чем могу служить? — трактирщик пригладил лысину и приосанился. Последние минуты три он ещё пытался втянуть огромный живот, но безуспешно. Да и звучное имя просто обязывало не вредить имиджу заядлого выпивохи.— Добрый день, нам бы комнату... — неуверенно начал Ангел.— Две комнаты, — подсказал Ксавьер.— Да, две, желательно не смежные. И что-нибудь перекусить.— Комната свободна только одна, есть местечко в сарае. Если мадемуазели желают...— Нет, пусть будет одна на двоих, не страшно, — быстро перебил Чёрный Берет.— Записываю. Еду подать вам туда, наверх?— Да, через полчаса, если можно.— И пару бутылок молодого вина, — снова подсказал Кси.— Да, вина. Можно игристого.— И лошадей. У вас есть лошади?— Лошадей не содержу, сожалею. Но есть ездовые страусы, объезженные самки, трёхлетки.— А для прогулок по болотам годятся? — дрогнувшим голосом осведомился Принц.— Не только годятся, а просто идеальны – благодаря широким сильным лапам никогда не вязнут в трясине. Отдам всего за тысячу золотых или за семьсот дримлендских долларов по вчерашнему кросс-курсу.— Это за одного страуса? — уточнил Кси.— За двух!— Но нам нужен один, — он быстро глянул на изменившегося в лице Ангела. — То есть не нам... мне. Люблю покататься, знаете ли...— Конечно, конечно, — Кнут засуетился, выбежал во двор, придержав ходящее ходуном брюхо, крикнул что-то кухарке и вернулся, помахивая куском коричневого пергамента. — Вам в аренду посуточно или в вечное пользование?— Покупаю, — Принц снова глянул на Ангела, но уже с ясно читаемой просьбой. Тот запустил руку под шаль, пошелестел в корзинке и вынул такую толстую пачку денег, от которой у трактирщика потемнело в глазах и уши затряслись от жадности. — Сколько за одного? — Три... триста семьдесят, — выдавил Кнут и промокнул невзначай вспотевшую лысину.— Знаете что? Я тоже хочу покататься, — решительно выплюнул Эндж и положил на стойку семь стодолларовых банкнот. — По вашему кросс-курсу, можете пересчитать. Когда ждать в комнаты вина и яств?* * *Апартаменты на втором этаже напоминали не гостиницу, а какой-нибудь чердак времён столетней войны: пыль, копоть на стенах, старая, изъеденная древоточцами мебель, колченогие кресла, пропахшие нафталином одеяла и хромой туалетный столик. Ксавьер брезгливо встал посреди комнаты, боясь к чему-либо притронуться, даже подол платья подобрал.— Сядь, — Эндж пододвинул ему кресло.— А если оно рассыплется в прах?— Ну второе же кресло подо мной не рассыпалось.Впрочем, Принц воротил нос от трухи и запустения недолго: им принесли горячую баранину в горшочках, тушёную морковь, томаты и запечённые с орехами яблоки. Вино в пузатой тёмно-зелёной бутыли тоже оказалось вполне сносным, хоть и кисловатым. На сытый и пьяный желудок всё казалось не таким убогим. В соседнем номере кто-то громко храпел, со двора несло дымом и навозом, Ангел захлопнул ставни ещё перед обильной трапезой, сбросил старые одеяла на пол, затыкая щели между досками, а потом и дверь запер, трижды проверив щеколду.— Перед долгой дорогой не мешает выспаться. Кровать одна, ложись ты, Кси, я покараулю.— Зачем? Ляг со мной и тоже спи.— Этот жирный ублюдок хочет нас обокрасть, так что нет, спасибо, я лучше постерегу.— Да с чего ты взял?— Так сложно довериться мне в последний раз?— Ангел, не начинай, — Златовлас отставил недоеденное за десертом яблоко. Горсть земли, назначение которой его спутнику осталось непонятным, он бережно ссыпал в мешочек, найденный непосредственно в комнате, в большом сундуке у изножья кровати. Помимо пустых мешков сундук в обилии наполняло разнообразное тряпье, мужская и женская одежда, страусиная сбруя, страусиные же перья, перчатки, фетровые шляпы... Нашлась даже пара сапог со шпорами. — Я переоденусь?— Валяй. Надеюсь, эти шмотки снимали не с покойников.— Умеешь подбодрить.Эндж хмыкнул, погружаясь в невесёлые думы. До смерти надоевшее парчовое платье Ксавьер бросил ему на голову и облачился в довольно элегантный охотничий костюм из оленьей кожи.— Трактирщик не признает в тебе принцессу, детка, — прокомментировал Ангел его чудесное преображение. — Не боишься, что страуса не отдаст?— Ерунда, у меня девчачье лицо.— Смазливое – да. Но не девчачье.— За своим следи.— Не огрызайся на каждое слово.— А не то что?— Что?— А что?!Они уже стояли вплотную друг к другу, раскрасневшиеся, последние реплики от накала страстей заставили голоса повыситься, а затем охрипнуть. Златовлас поднял кулаки. Чёрный Берет поймал его худенькие руки в свои, перехватил за острые локти. Притянул ещё ближе к себе. Шумное дыхание разгневанного принца способно было помутнить и более зрелое и уравновешенное сознание.— Что ты делаешь...— Целую тебя, не ясно, что ли?— Какого хрена, мы же расстались!— Не ругайся нехорошими словами, ты же аристократ.— Да пошёл ты, отпусти меня!— Я лишил тебя невинности. Как честный человек, я должен теперь...— Ты лишил мой зад невинности и, как двуличный негодяй, просто оставь меня теперь в покое. Гордиться тебе точно нечем, это не подвиг. Жаловаться я никому не собираюсь, просто сохрани эту позорную тайну, она должна остаться между нами.— И всё?!— Всё, — Ксавьер насмешливо провёл пальцем по его раскрытым в шоке губам. — Я не девушка... сюрприз, да? Котик мой. Личная трагедия, разбитая жизнь, сопли, в три ряда намотанные на кулак? Чушь какая. Небольшой опыт, даже не очень горький. Спасибо, что вёл себя не как пьяный тюлень на брачных игрищах, а чуточку помягче, я буду иметь в виду на случай недотраха. И обещаю вспоминать тебя всякий раз, когда кому-то достанет наглости положить похотливую граблю мне на бедро.— Но... ещё вчера! Ты таким не был!— Знаю. Видимо, что-то случилось. Ты случился, — Ксавьер сел на край постели и скинул сапоги. — Ты что-то собирался о своей банде музыкантов рассказать, помнишь?— Они деревенские. Я знаю, саму деревню ты не заметил, она начинается за нашим огородом, западнее опушки, а мы с матушкой на самом отшибе живём. В общем, вся группа – мои друзья с детства, вместе росли. Но один – пришлый. Он выглядит не так, как все, он...— Ты о коте? Да, я видел его на сцене с вами, смотрелся просто феерично. Как он умудряется попадать лапами по нужным клавишам? Когти не мешают?— Нет, — нетерпеливо отрезал Эндж. — Я не об Антонио. Я о барабанщике. Его зовут Дезерэтт. Никто не знает, откуда он пришёл. Он брался за любую работу, в межсезонье и летом, платили мало, иногда денег и вовсе не было, но он не роптал, а продолжал косить сено, выгонять скот на чахлые пастбища и убирать урожай. Мало-помалу все к нему привыкли. Мне было четыре года, когда он пришлёпал, босой, оборванный и чёрный от пепла, на опушку Холи Вуда. Сказал старейшине, что спасся из грандиозного пожара, прыгал с отвесной стены какой-то крепости, башкой тогда ударился сильно, фамилию свою забыл и всё прочее. Мы его пожалели и приютили. Он построил себе хижину на другом краю посёлка, да и жил в ней, один жил, баб никогда не водил. Прошло почти тринадцать лет. Я вырос, выучился игре на разных инструментах, начал петь, собрал группу... и Дэз пришёл ко мне барабанить.— Ну и? Что в этом особенного?— Да то! Что за тринадцать лет он ни капли не изменился! Как был двухметровым шкафом с красным хаером, так и остался. Ни единой морщинки, ни седой волосинки, все зубы на месте, здоров как бык!— Зачем ты мне это рассказываешь?— Ну извини. Я всю жизнь помалкивал в тряпочку. Мне... мне просто не с кем было поделиться. Никто как будто не замечал, что с Дэзом не происходит ровно никаких метаморфоз. Старейшина помер, мир его костям, поветрия всякие ходили, овцы мёрли как мухи, потом была эпидемия оспы, мы похоронили мою родную тётку... а Дезерэтт помогал гробовщику, могилы копал. На нём сроду не появлялось царапин или синяков, ни один комар его не кусал, ни шрама, ни оспинки.— Вы близко сдружились?— Недостаточно близко, раз он не поделился со мной секретами. То есть... — Энджи немного помолчал, глядя в насмешливые зелёные глаза королевского сына, — я собой всегда был занят больше, чем кем-то другим. Не спросил его ни разу, не проявил участие.— А теперь ты изменился, значит? Из-за меня? Да полно врать, Ангел.— До захода солнца я возвращаюсь в деревню. И засыплю его вопросами. Ты бы проверил, если бы уезжал со мной, но тебе в другую сторону.— Хотел бы я посмотреть, как ты его будешь пытать своим любопытством. Заинтриговал ты меня своим вечно молодым другом. А может, он сам дьявол?— Дьявол, доящий в четыре утра корову? Дьявол, прищепляющий молодые яблони? Дьявол, несущий на плечах до чана с водой новорождённого ягнёнка? Дьявол, убирающий за поросятами дерьмо? Что-то дьявол в филантропию подался. У него не все дома должны быть в таком случае.— Ты же сам сказал, он когда-то головой очень ударился. Ну а вдруг?..— Значит, тебе интересно?— Не старайся. Мы не помиримся.— Я хотя бы попытаюсь.— Ты ещё о своём друге?— Нет, я говорю о нас.— Нет никаких ?нас?, Энджи. Если ты не против, я посплю. И тебе того же советую.* * *Они проснулись на закате одновременно, оттого что замёрзли. Ветхие одеяла валялись на полу, по-прежнему затыкая щели, укрываться ими они оба побрезговали. Корзину с деньгами и другими ценностями Ангел втиснул между стеной и спинкой кровати, её пропажу во сне он, однако, вряд ли бы заметил, но никто к ним не врывался и не грабил. Зато холодно было так, что зуб на зуб не попадал.— Камина, разумеется, нет, — проворчал Ксавьер, сжимаясь в клубок и кутаясь в собственные руки. На нём была одна ночная сорочка (очередной трофей из бездонного сундука), тонкая и бесполезная, но заставить потомка королей спать в одежде было не легче, чем выдать замуж сорокалетнего трансвестита. — Признайся, ты в сговоре с погодой? Чтобы был предлог обнять меня и греть?— Я продрог не меньше тебя, — процедил Ангел сквозь зубы. Он лежал в бессменном голубом платье, только чепец сорвал и ботинки расшнуровал. — И у меня в мыслях не было приставать к тому, кто четырежды меня отфутболил.— Правда?— Сырные гномы, ну конечно нет! Круглые сутки только и думаю, что о твоей натёртой кремами и гелями коже, от её запаха голова кругом идёт. А ещё ключицы... Ты такой худенький, а они так выпирают...— Придурок фетиширующий, — Принц повернулся на бок, улёгшись к нему лицом к лицу. — Долго ещё ждать?— Чего?— Обнимай меня! Только из платья вынься, оно не гигиеничное.— Утром стирали ведь.— Ты хочешь меня всего облапать или где?!Вывернутое наизнанку платье ракетой улетело на кресло, соседствовать с дорогим парчовым нарядом, а Ангел резко сел и притянул Златовласа на свои бедра.— М-м, — Ксавьер выгнулся, обхватывая вчерашнего любовника за шею. — В глаза мне смотри.— Как ты можешь... — страдальчески прошептал Чёрный Берет, — любить меня и прогонять? Разве это не садизм? Я фактически твой пленник, хоть верёвки из меня вей...— Но ты не любишь меня, — отпарировал Кси сладким жестоким голосом. — Ты любишь потрахаться. Любуешься собой, раздуваешься от гордости, что высокородный аристократ проявил к тебе слабость. Ты не способен полюбить кого-то в ответ. Зачем ты мне такой нужен? — Я ещё молод, я... А если я исправлюсь?— Ты предлагаешь мне ждать? Очень смешно. Ты сам знаешь, я рассказал тебе эту историю: в восемнадцать я умру. Тебе стоит подыскать пассию хотя бы с пятилетней гарантией и тренироваться любить на ней.— А что если... я неисправим в целом? Но буду другим только для тебя? Что если ты станешь кем-то особенным, человеком, рядом с которым я не такой... ублюдок, — он разорвал зрительный контакт, не выдержав холодного скепсиса в глазах Принца. — И я спасу тебя от смерти. Найду способ.— Ну и что потом? Я наследник престола, а ты безродный олух. Деревенский музыкант. Хочешь быть моим наложником? Заключённым моей спальни, которому на людях стыдно показаться? У нас хороший секс, не спорю, но после того как я докажу родителям, что я принц, а не принцесса, заморскую принцессу в пару мне худо-бедно подыщут, — Ксавьер дёрнул кончиком губ. Его длинные белоснежные ноги крепко сомкнулись вокруг талии Чёрного Берета. — Предлагаешь после женитьбы прятать тебя в гардеробной? Или под брачным ложем? Жить под страхом разоблачения? Пить? Жрать кровоточащим носом кокаин? Ты от такого счастья сыграешь в ящик ещё раньше, чем я. А если нет – вздёрнут на виселице. С гомосеками в Дримленде разговор короткий.— Почему ты всё распланировал за меня? Решил всё сам, заранее приговорил нас к смерти или унынию... — Энджи осторожно коснулся в поцелуе его груди. Ксавьер был покрыт гусиной кожей, всё ещё слишком озябший, слишком холодный и отстранённый в своих формулах недалёкого будущего. — Иди ко мне. Иди поближе.Вдвоём они опустились на жёсткую подушку, Ангел задрал мешавшую сорочку, прижимаясь к нему всем телом. С жаром выдохнул в шею несколько раз, руками растёр королевские бока, талию и бедра, как следует вминая своё тепло пальцами.— Не уезжай один, пожалуйста, — попросил он тихо, когда синевато-белые губы Ксавьера немножко порозовели. — Не бросай меня.— Вернись к матушке. Объяснись с ней. Открой, что ты мужчина, ну ёлы-палы. Узнай историю Дезерэтта. Достучись до его души, распахни свою, если у вас настоящая дружба, а не пустые посиделки за кружкой эля. И потом можешь показаться в Дримленде со своей донельзя красивой наглой рожей, чтобы пересказать мне всё. Можешь и самого Дэза привезти, если он согласится. Я представлю его при дворе.— А меня?— А тебя не представлю, размечтался, — принц приподнял голову, в очередной раз изучая молящие синие глаза. Дерзость, похоть, вынужденная покорность хитрого изворотливого ума... всё в них смешалось в один ядрёный коктейль. Но появилось и что-то новенькое. Что-то похожее на боль. Тупую, мучительную... Ксавьер поймал себя на взволнованном шёпоте с придыханием. — Тебя я себе оставлю. Никому не покажу. Ты будешь моим висельником, Ангел. Или ничьим.