Аверс (1/1)

Торфинн курит в окошко на балконе, пальцы мерзнут и подрагивают. Надо бросать, думает Торфинн, глядя на эту дрожь и выдыхая дым.Бросать.Снаружи темно. Дым, смешиваясь с паром изо рта, растворяется в морозном воздухе. Во дворе пусто, снежно, только из нескольких соседских окон брезжит свет?— кто там не спит? Такие же полуночники? Торфинн нравится смотреть в чужие окна: там всегда теплее.Торфинн знает, что Артория тоже не спит: она вообще живет в каком-то непостижимом ритме, появляясь в городах и эфирах, как чеширский кот, то тут, то там?— никогда не угадаешь. Пахнущая духами, о стоимости которых лучше не спрашивать, в кашемире, мехах или коже, сделанная, жесткая, зубастая, осанистая. Города, поезда, офисы, самолеты. И всегда, блять, невовремя, потому что Торфинн вечно не готова к встрече. Не готова слушать и открывать рот в ответ, потому что как, ну как к такому вообще можно быть готовой?С Арторией сложно. С Арторией, сука, пиздец как сложно. Просто у нее бывает только на словах, когда она начинает рассказывать о чем-то, как обычно?— издалека, чтобы ?обрисовать контексты?, как она выражается. С ее же слов?— чтобы Торфинн понимала причины и связи.Как будто Торфинн вообще хочет такое понимать. Как будто она может.Артория верит, что да. Она раз за разом выуживает что-то из омута своей бездонной головы, и голос ее звучит, как заговор, как колыбельная, как заклинание. Торфинн даже в слова не всегда может вслушаться. Артория стелет гладко, последовательно, цветисто: болтая вино в бокале, закуривая свои мерзкие тонкие сигареты… О жизни, о мире, о книгах. Умеет, тварь, по ушам ездить, годы тренировок.А Торфинн слушает. И слова лезут к ней в уши, глубже?— в череп, в грудную клетку, мысли приобретают твердость и остроту штыка?— и бьют в живое. Не потому, что Артория хочет ранить, нет. Просто, слушая ее, Торфинн приходится думать. И понимать. То, чего она понимать не хочет, то, без чего жить удобнее и проще.Торфинн ее давно не понимает и давно бросила попытки. Отдельными гранями они похожи, но собрать и узреть все вместе не выходит, сколько бы Артория о себе ни говорила: хоть всю ее жизнь по дням опиши?— не получится. Торфинн херово сечет в математике, но что-то слышала про неэвклидово пространство, про невозможные фигуры и нутром чует: это оно.Не отвязать неприкрепленной лодки,Не превозмочь дремучей жизни страха…Строки звучат в голове чужим шепотом.Торфинн уже даже почти не страшно. Скорее жалко себя, такую маленькую, и справедливо жалко. Жизнь?— дерьмо. Образование не светит, работа ненавистная, клоповник, заменяющий жилище… А где-то там?— духи и книги, там интересно и, наверное, хорошо, но как-то выжигающе больно.?Прими, как данность??— произносят чужие узкие губы, с одинаковым успехом умеющие складываться и в улыбку, и в оскал, и поди еще различи. Торфинн думает, что различать научилась. Когда Артория улыбается?— Торфинн почти не дышит.Надо бросать, думает Торфинн, раздраженно втаптывая пальцами окурок в жестяную банку, и ежится, закрывая окно, шмыгая носом. Встряхивает нечесаной головой. Бросать, к чертовой матери это все, нахуй, нахуй. Влезть под плед, включить музыку в наушниках, обнять себя за плечи. Может, позвонить кому из друзей или даже поплакать в тишине и темноте. Поскулить, как шавка. Потому что, кажется, шавка и есть… Тычется носом в руки, ищет тепла, да все невпопад.Некоторые подарки лучше не принимать, если нечем отдариться.Артория ей не верит. Смотрит взглядом своим, холодным, надменным?и вспарывающим — для чужих, теплым, усталым, но с искоркой?— для Торфинн, и, кажется, видит насквозь; видит то, что никому не положено, что Торфинн сама бы не хотела и вряд ли сможет. ?Око не может узреть себя??— напускает Артория драмы и выпускает дым. Отводит глаза задумчиво, такая мудрая и заботливая, такая всепонимающая, аж противно. Что она вообще может понимать из своей башни слоновой кости? Ворчит на тупых подчиненных, на тупую меланхолию, депрессия у нее… Торфинн не верит.Или верит. Когда под утро ей приходят письма, прочитывая которые, она стискивает зубы и сглатывает горечь с горла. И идет курить в окно. В них море чужого одиночества. И в них?— тепло. И слова в них?— красивые, стройные, но такие лишние. ?Уткнуться бы тебе в макушку??— могла обойтись этой строкой и не размазывать, думает Торфинн. И сразу понимает?— нет, не могла.Потому, что Артории страшно.Страшно за двоих.