Глава 4. Сказка – ложь (1/1)

Обломок котла выглядел… как ни странно, просто как обломок котла. Ещё хранящий тепло его тела, закопчённый до такой степени, что копоть въелась прямо в металл и, видимо, не ототрётся, сколько ни три, шероховатый, с неровными краями. Справедливости ради, чисто отмытый. Аскеладду не хотелось даже пытаться представить, чтобы сталось с его раной, если бы он два года пролежал с прижатым к ней куском металла, вымазанного в остатках чьей-то похлёбки. То есть, тогда бы он, конечно, совершенно точно не выжил, и поэтому вряд ли успел бы что-то ощутить, но сама мысль… брр.Так, значит, вот эта маленькая старая железяка непонятной формы – часть того самого Котла Оживления, который ценой своего сердца расколол на части брат Брана Благословенного Эвниссиэн? Одно дело – слышать разные истории о великих людях прошлого, какие-то более правдоподобные, какие-то менее, и совсем другое – держать в руках штуку, явившуюся прямиком из полузабытых легенд древности. Или это просто кусок старого котла, а Аскеладд сам по себе такой живучий оказался? В конце концов, женщина ничего про Брана не сказала, видимо, потому что ничего и не знала, к тому же, похоже, она и сама в свои слова не очень-то верит. А как проверить-то?Аскеладд опустил руку и коснулся шрама прямо через ткань рубахи. Женщина постановила, что больше перевязывать рану не имеет смысла, и, весьма вероятно, давно уже можно было перестать это делать. Может, шрам и затянется ещё, но если это произойдёт, то в любом случае займёт годы. Может ли вообще существовать магия, способная оживить человека? Может ли вообще существовать магия? В старых легендах её полно, там каждый предмет волшебный, и каждое слово – заклятье, но Аскеладд никогда не встречал ни следа хоть какой-либо магии за всё время своей жизни. Кроме проклятий, пожалуй. Вот уж теми мир полнится до такой степени, что скоро лопнет. Но в этих проклятиях не было ничего мистического или магического самого по себе, люди их создавали и люди питали их, своими решениями и поступками давая им силу. Никакой магии, только человеческие слабость и глупость.Может, Аскеладду просто не суждено было умереть, вот он и выжил? Но для чего? Что такое могла приготовить для него судьба, что вывела его живым из той передряги? Кроме службы Кнуту ничего больше на ум не шло, но что более значимого он мог бы сделать для мальчишки, в сравнении с чем поблекло бы то обстоятельство, что это он надел на Кнута корону? Да, разумеется, он мог продолжить служить ему под иным именем и, быть может, выполнил бы ещё не одно грязное дело ради укрепления власти Кнута, но точно также тому может служить любой. Это не обязательно должен быть Аскеладд. Кнут умеет заводить себе псов. Но если не служба Кнуту, то что тогда?Было кое-что. Возможно, не случайно Аскеладд вертел сейчас в руках кусочек Уэльса. Родина его матери вновь напоминала ему, кто он. Он сам это вспомнил. Он назвался этим именем. Он примерил этот титул. Конечно, это был просто спектакль, просто игра, ещё один способ ошеломить всех присутствующих, приковать к себе их внимание, чтобы никто не пропустил то мгновение, когда юный король отомстит убийце своего отца. Но женщина была права. Сколь бы искусно ни скроен был спектакль, совсем не обязательно кроить его из лжи. Из правды маска актёра выйдет немногим хуже.Он правда на это не готов.Даже тот же Грациан скорее терпит его, и то лишь из уважения к памяти его матери – или из возможной выгоды для Уэльса в целом и, особенно, Морганнуга в частности. Ни о какой поддержке ?претензий?, на чём бы они ни основывались и сколь бы прочно ни было их основание (о, оно было хрупко, как помост из прогнившего дерева), не могло идти и речи. Валлийские царьки подчас насмерть грызутся между собой за те ничтожные крохи власти, что ещё имеют, и ни за что не потерпят над собой кого-либо. Тем более чужака, дана-полукровку. Да и какая разница, если даже объединённый Уэльс не мог бы ничего противопоставить бесконечной мощи норманнов? Мощи Кнута.А если бы мог? Если бы для Аскеладда правда было возможным стать… ?королём Британии?? Захотел бы он стать им? Он достаточно умён, коварен и амбициозен для этой задачи. Он прекрасно разбирается в людях и смог бы выстроить свой двор в слаженно работающую систему верных людей, расставленных точно на своих местах. Образование его, конечно, для потомка римских патрициев оставляет желать лучшего, но учиться никогда не поздно.Но он не хочет...Аскеладд раздражённо вздохнул:— Ты просто неправильно её надеваешь. Или я не так тебя понял, ты на самом деле гусеница, и пришла тебе пора наконец окуклиться?Женщина замерла, перестав, наконец, волчком вертеться вокруг собственной оси, как глупый щенок, гоняющийся за своим хвостом. Вообще-то она вроде как отошла в сторонку отряхнуть тряпку, которой накрывала Аскеладда во время стрижки. Закончилось это почему-то тем, что она завернулась в эту тряпку, как в кокон, в тщетной попытке, видимо, соорудить тогу. Или всё-таки и вправду окуклиться. Немного поразмышляв над этим, Аскеладд так и не смог полностью склониться к какому-либо из вариантов.— Как правильно? — спросила женщина, продолжая попытки закрепить ?тогу? на плече так, чтобы она не падала от малейшего движения.— Во-первых, сама ты её не надела бы в любом случае, здесь нужна помощь, — помощь раба, разумеется, но это слово Аскеладд произносить не стал. — Во-вторых, эта тряпка слишком мала и не той формы. В-третьих, тогу имеют право носить только римские граждане, и, если тогу носит женщина, это знак того, что она шлюха.Последнее известие не произвело на женщину ровным счётом никакого эффекта. Нормальный человек на такое обиделся бы, нормальная девушка (женщина? девочка?) ещё могла бы начать с визгом срывать с себя ?тогу?. Вместо всего этого женщина просто задумалась.Аскеладду невольно пришло в голову, что он никогда по-настоящему не общался ни с одной женщиной, чтобы быть полностью уверенным, какая реакция сейчас была бы нормальной.— Ты из Рима? — наконец, спросила женщина.— Sane, — Аскеладд усмехнулся.Она приподняла левую бровь:— По-римски?— Это латынь. Язык такой.— Как в церкви?— Как будто в вашей церкви кто-то и правда знает латынь.Как будто сам Аскеладд её знает. Когда он привёз мать в Уэльс, он задержался там дольше, чем потребовалось времени, чтобы ей умереть, а тем, кто знал её, похоронить её и оплакать. Аскеладд хотел больше знать о своей стране и своём народе, а Грациан в те времена был ещё достаточно милостив, чтобы оказать помощь в удовлетворении этого желания. Новость о том, что, конечно, говорят и пишут все кругом на бриттском, но истинный потомок римского полководца должен ещё уметь читать и писать на латыни, обрушилась на Аскеладда как гром среди ясного неба. Конечно, когда мать цитировала Библию, она делала это на латыни, но Аскеладду в кошмарном сне не привиделось бы заниматься подобным. Учить два языка одновременно было тяжело, и то, что он немножко знал оба (точнее, латынь немножко, а на бриттском свободно разговаривал, хоть и не умел читать), мало ему помогло. И уж точно не избавило от зазубривания наизусть Псалтыри, чтоб этому несчастному Давиду подавиться собственной лирой, или на чём он там бренчал. Впрочем, сложнее всего тогда Аскеладду далось письмо. Он намучился с ним ещё в доме отца, когда его учили читать и писать на языке норманнов, и в Уэльсе его мучения продолжились. Пальцы, с детства привыкшие держать топор, метлу, молот, лопату и прочий инструмент, просто не гнулись в нужных местах, дрожали от напряжения, движения их были резкими, грубыми, судорожными.С тех времён – боже, тридцать лет, это было тридцать лет назад – его познания в латыни покрылись лёгкой ржавчиной. Если английский ещё приходилось упражнять от случая к случаю, а бриттский он не забыл бы никогда, то на латыни поговорить было не с кем. Конечно, к услугам Аскеладда всегда были английские и германские священники, проповедники и монахи, но тех из них, кого мог, он предпочитал вешать, а остальных на дух не переносил.Из меланхолии воспоминаний Аскеладда вдруг вырвал пугающе монотонный голос женщины:— Пейтер ноустер кви эс ин сейлис…— Почему ты говоришь на латыни с датским акцентом?Женщина пожала плечами. Разумеется, она не знала латыни и не могла знать – просто нахваталась фраз из богослужений. А поскольку она в рабстве у дана – и, видимо, давно – то оттуда акцент и подцепила.— Ты священник? — вдруг спросила женщина.Аскеладд чуть не выронил осколок:— Я что, на него похож?!Женщина подняла левую бровь:— Нет, конечно.— Если это из-за латыни, то это потому, что я потомок римских бриттов, как ты могла догадаться по моему имени.Вообще-то, разумеется, не могла. Откуда ей знать и о бриттах, и о римлянах, и уж тем более о том, как звучали и звучат их имена?Женщина задумчиво загладила действительно удачно лёгшую складку на коконе:— Почему Рим говорят на латыни? — видя недоумение во взгляде Аскеладда, она пояснила свою мысль. — Даны говорят на датский, англы на английский, римы – латынь?— Римляне, — поправил Аскеладд.Увы, это всё, что он имел сказать в ответ на этот вопрос. Не сказать, что этот вопрос никогда не приходил ему в голову, но, кажется, ни разу не продержался там достаточно долго, чтобы обрести словесную форму. Соответственно, никто так и не смог удовлетворить его любопытство, даже если такое в принципе было возможно. Так что Аскеладд решил перевести разговор в другое русло:— Кстати о тоге. Во время пира я как раз был в неё одет. Где она?На мгновение в голове мелькнула мысль: а где оказалась в итоге его кираса? Кому она попала? Торфинн в рабстве, значит ему она точно не могла достаться. Пылится в какой-нибудь королевской сокровищнице? Ржавеет в канаве? Уже давно распилена и переплавлена на ножи и гвозди? Только бы на неё не наложил лапы кто-нибудь из людей Торкелля. Только бы Торкелль сам не попытался её надеть – она же лопнет.Ладно, с кирасой точно можно попрощаться, а вот тога…Женщина взглянула ему в глаза. Задумчиво поскребла левую щёку. У Аскеладда нехорошо засосало под ложечкой: он начал подозревать, что её ответ ему совсем не понравится.— Нужно много тряпок. Было.Надо же, и правда не понравился. Ну конечно, откуда бы ещё рабыне тайком от хозяина взять столько ткани на повязки, подстилки… пелёнки. Аскеладд сделал глотательное движение враз пересохшим горлом. Неожиданно ему стало очень плохо, его замутило. Как после сильной качки или обильной пьянки, это ужасное чувство, что внутри тебя что-то есть, что-то копится, оно давит изнутри, оно жжёт, от него ведёт голову и перехватывает дыхание, но самой тошноты нет, а раз нет её, нет и облегчения.Тога, в которую он, убившись в попытках объяснить пришедшему помочь рабу, что от него требуется, так старательно замотался перед тем, как явиться на пир короля Свена, должна была обозначить мгновение его торжества. Среди этих грязных варваров он, гордый римлянин. Они думают, что в их руках сила, что они и правда что-то решают, но в действительности за ниточки дёргает он, и даже грозный датский король пляшет под его дудку. Он перехитрил их всех. Тога должна была стать символом этого триумфа. А стала… даже язык не поворачивается сказать, чем. Судьба умеет ставить человека на место, и ставить жёстко, не церемонясь и не цацкаясь. Она знает, как нанести точный удар в самое больное место, круша человека на мелкие осколки, превращая бесстрашного воина в жалкую руину. Сделавшись ближайшим доверенным лицом Кнута, Аскеладд возгордился. Он забыл своё место. Возомнил себя великим кукловодом и царедворцем. Король данов легко перехитрил его, но даже тогда Аскеладд оказался слишком глуп, чтобы понять столь прозрачный намёк. Решая отдать за Кнута свою жизнь, он представлял себя героем одного из рассказов о деяниях великих людей древности, что жертвовали собой во благо своей страны или во имя великой цели, которых хоронили с почестями и воспевали в легендах. Ха, ну конечно! Жалкий дан-полукровка, обыкновеннейший викинг, возомнивший себя наследником древнего Рима, в своей гордыне посмевший считать себя равным его героям. Вот он и получил по заслугам.— Прости, — внезапно сказала женщина.Аскеладд встрепенулся и взглянул на неё, не понимая, за что она извиняется.— Я должна была понять. Тога важна тебе.Как всегда, по её лицу нельзя было понять ничего. А вот по его – видимо, можно.— Тебе незачем извиняться, — Аскеладд заставил себя усмехнуться. — У тебя был не такой уж и богатый выбор.— Моя нижняя рубашка…— Её всё равно не хватило бы, даже если бы ты разорвала её всю, — Аскеладд хлопнул себя по коленям. — Да подумаешь, это просто очень большая тряпка! Было бы из-за чего расстраиваться.Женщина медленно кивнула, а затем отвела взгляд. Она стянула с себя свой ?кокон? и, аккуратно его свернув, понесла в сарай.Аскеладд вновь рассеянно взглянул на осколок котла у себя в руках. Как хорошо, что края у этой штуки оказались недостаточно острыми, чтобы распороть ему бок. В какое месиво иначе превратилась бы рана, Аскеладду было даже страшно подумать.Назад из сарая женщина появилась, неся носки и сапоги. Интересная мысль, конечно, Аскеладду пока как-то не приходило в голову, что можно было бы иногда обуваться, тем более что земля всё ещё довольно холодная. Впрочем, может быть, он и не смог бы обуться.Когда женщина подошла ближе, Аскеладд протянул ей осколок. Даже если это и правда кусок легендарного котла Брана Благословенного, он явно не тот человек, что мог бы требовать его ?возвращения?. Что толку с этого старого куска железа? Да и кому его возвращать?— Оставь, — женщина качнула головой.— Он твой.Женщина пожала плечами:— За тогу. Извинение.— Разве это не память о твоей матери?Она качнула головой, поставила сапоги на землю и, распрямившись, положила освободившуюся правую руку себе на сердце:— Память – здесь, — она указала на осколок. — Просто кусок старый котла.— Способный воскрешать мёртвых, между прочим.— Не думаю.— Но я жив.— Ты крепкий.Глядя женщине прямо в глаза, внимательно следя за каждым, даже самым незначительно движением её зрачков, Аскеладд просто выкинул осколок себе через плечо. Ничего не изменилось во всём её лице, в её пустом взгляде, ни на одно мгновение. Она просто смотрела ему в глаза, даже не пытаясь проследить за осколком. Что ж, значит, не так уж и дорог был ей этот котёл.Женщина подошла ещё ближе и качнула рукой с носками, точно их показывая.— Хочешь походить, Луций? Помогу.— ?Аскеладд?.Женщина приподняла левую бровь.— Меня зовут Аскеладд.— Как… Ясенёк? — переспросила она.Аскеладд вздохнул. Вот какая ей разница?— Не как дерево. Как зола.Женщина смерила его долгим задумчивым взглядом и, чуть приподняв правую бровь, предположила:— ‘Золушка’?Аскеладд… не знал, как на это реагировать. Правда не знал. Ему надо негодовать, смеяться, глупо хлопать глазами? Это было оскорбление, шутка, необъяснимый вираж чуждой логики? Строго говоря, в целом женщина никакой ошибки не допустила, и всё же что-то в этом было… нет, даже не странное. Просто что-то. Отчего он почувствовал себя даже как-то неловко. Да, наверно, в этом-то и было дело. К своему прозвищу Аскеладд всегда относился, как к данности. Было имя, которое дала ему мать, но оно было слишком сакральным, чтобы называть его данам, для которых это просто очень странный набор звуков. Для всех остальных он был просто безымянным мальчишкой, ещё одним ублюдком жадного до женщин господина, таких ублюдков по усадьбе бегали десятки. Его имя просто никого не интересовало. Потом, чтобы заслужить еду, ему пришлось работать, и тем, кому он помогал, потребовалось как-то к нему обращаться. И они назвали его Аскеладдом, буквально, ?парнем, выгребающим золу?. Просто, без изысков, и сразу понятно, о ком речь. Неприятное напоминание о его рабском происхождении, но не более того.Так вот, впервые в жизни ему за это своё прозвище стало по-настоящему стыдно. На фоне людей, гордо представлявшихся ?Жирным?, ?Рылом?, ?Сморчком? и даже ?Ноздрёй? (поистине выдающиеся ноздри этого типа почему-то всплыли перед мысленным взором сами собой), ?Аскеладд? звучало даже почти благородно. Некоторые даже думали, что оно означает, что после себя он оставляет лишь пепелище.Но эта женщина заставила его прозвище звучать так, точно он маленькая бедненькая миленькая девочка, вся унылая и полная лишений жизнь которой освещена лишь надеждой на то, что однажды к ней приплывёт какой-нибудь ярл или конунг и сделает её своей женой. Правда, перед этим он вырежет всю её семью, а саму её сделает не женой, а рабыней, и будет насиловать до тех пор, пока она ему не наскучит.С трудом стряхнув наваждение, Аскеладд криво усмехнулся:— Почти.Женщина, не отводя взгляда, склонила голову к плечу:— Но твоё имя Луций.— А зовут меня Аскеладд. И я предпочитаю, чтобы ко мне обращались именно так, потому будь любезна.Это был очень долгий взгляд, настолько долгий, что у Аскеладда создалось впечатление, что женщина пытается этим взглядом просверлить в нём дырку. Вот какая ей разница? Хочет он, чтоб его называли Аскеладдом, вот пусть так и называет. Какая часть тела у неё отвалится, если вместо имени из непривычного языка она будет произносить что-то более ей знакомое?Наконец, женщина кивнула.— Пошли погулять? — повторила она своё предложение.— Куда?— Здесь. Чтобы снова стать сильный. Надо…, — она задумалась, — истязаться?Последовавшая за этим предположением игра в гляделки тянулась так долго, что у Аскеладда заболели глаза, и он был просто вынужден моргнуть.— Ты же… не это хотела сказать, да?— Не это, — легко согласилась женщина.— ?Упражняться?, ?тренироваться?.— Да.— Повторяй: ?Чтобы вернуть былую силу, ты должен тренироваться?.— Tu eart minlic.— Да, да, я мелочный зануда. Если что, тебя совершенно никто не заставлял меня спасать.Женщина с безразличием пожала плечами и, раз за разом с практически безнадёжным акцентом повторяя новую фразу, опустилась на колени, чтобы помочь Аскеладду обуться. В первое мгновение ему захотелось упереться и настоять на том, что он вполне в состоянии обуться самостоятельно, но потом сообразил, что если устроить сцену из-за такой мелочи, то будет выглядеть просто склочным мелочным дедом. Ну не отпихивать же её, в самом деле. К тому же своими силами он обувался бы очень долго, даже если бы сумел.Закончив с сапогами, женщина поднялась с колен, отряхнула фартук и протянула Аскеладду руки.— Позволишь всё-таки мне встать самому?Немного помедлив, она отступила, но рук опускать не стала, видимо, готовясь подхватить его в тот момент, когда он начнёт падать. Аскеладд почувствовал лёгкое недоумение. Женщина не выглядела особенно сильной, не выделялась ни ростом, ни сложением. Для неё дотащить его на себе за пять миль от города по зиме в одиночку должно было быть совершенно неподъёмной – а точнее, раз уж всё-таки дотащила, тяжелейшей – задачей. А потом каждый день так же в одиночку его ворочать, чтобы не было пролежней и тело не начало гнить под весом собственных костей, чтобы мышцы не потеряли всю свою силу окончательно и бесповоротно. Сколько у неё после этого оставалось – и остаётся – времени для сна? Наверно, недостаточно крепкие люди в рабстве просто не выживают. Но все эти жертвы ради одного дурацкого обломка котла? Впрочем, долго над этим думать, пожалуй, просто не имеет смысла. Выглядит всё так, что эта женщина просто слегка больная на голову.Ничего больше. Ничего интересней.Аскеладд опёрся руками о непривычно костлявые колени. Из такого-то положения определённо вставать должно быть гораздо проще, чем прямо с земли, лишь бы сил хватило. Интересно, если он всё-таки потеряет равновесие и куда-нибудь завалится, женщина вообще сможет его удержать? Да, он сильно истощал, но не настолько, чтобы потерять даже половину веса (на самом деле, Аскеладд не имел ни малейшего представления). Ну, в любом случае, проверять не стоит.Если подумать, поблизости нет никакой опоры, кроме этой женщины (даже деревья дальше растут).Однако прежде, чем он успел это осознать в полной мере, Аскеладд резко встал. Следующая мысль, что пришла ему в голову, звучала примерно так: хм, а при всей слабости всё же без обломка под рёбрами двигаться гораздо проще. Во всяком случае, у него пропало ощущение, что от малейшего движения он может развалиться на куски.— Ты правда можешь опустить руки. Я больше не падаю.Аскеладд и правда почти не упал. Резко поднявшись, он потерял равновесие и стал стремительно заваливаться вперёд, но вовремя сообразил сделать шаг в том же направлении и всё же сумел удержать вертикальное положение, не вмазавшись при этом в бросившуюся ему навстречу женщину.— Как чувствуешь? — спросила она.— Тебе правда нужно было раньше вынуть из меня это орудие пытки.— Вдруг ты не очнулся?— Но ты же не веришь, что я из-за него выжил?Женщина в задумчивости отвела взгляд, немного помолчала, а потом вновь взглянула ему в глаза:— Я не знаю.Она протянула ему руку. Аскеладд некоторое время с сомнением эту руку созерцал, а потом сделал шаг в сторону:— Я вполне способен ходить самостоятельно.Женщина приподняла левую бровь:— Лучше палку?— Послушай…— Я понимаю. Нет терпения. По-другому нельзя. Ты опять будешь сильный. Позволь помочь.Аскеладд попытался улыбнуться, но сам понял, что скорее оскалился:— Терпеть – это то, что у тебя получается лучше всего?— Да, — без обиняков ответила женщина.Потому что терпение – это всё, что остаётся рабу, пока его увозят из родных земель, выставляют на продажу, точно скот, обращаются как с вещью, бьют и калечат, нагружают непосильной работой и выбрасывают, когда он наконец сломается. Терпеть до самой смерти, пока из этого мира его не приберёт Иисус, Хель, Плутон, Араун или кто там ещё есть. Или кто там вообще есть. Если там есть хоть кто-то.Может, поэтому у этой женщины такие мёртвые глаза?Нехотя Аскеладд взял протянутую руку. Ладошка была маленькой, и будь её обладательница знатного или богатого рода, наверно, была бы очень мягкой и нежной. Но грубая кожа, мелкие шрамы, шероховатые обломанные ногти и твёрдые гладкие пятна мозолей говорили о том, что хозяйка этих рук непрерывно в работе. Руки матери, даже огрубевшие после того, как ей пришлось выживать одной с маленьким ребёнком, хранили изящество и грациозность, свойственные рукам знатной женщины.А эти руки никогда не знали безделья.— И куда ты хочешь меня отвести?Женщина неопределённо повела плечами:— Просто походить. Далеко нельзя, ты слабый.— ?Далеко уходить нельзя, потому что ты всё ещё слишком слабый, устанешь?.Женщина подняла левую бровь:— Зачем спрашивать? Сам понимаешь.— ?Зачем ты меня спрашиваешь, если сам всё понимаешь??. Повторяй, повторяй, — Аскеладд усмехнулся. — ?Истязаться? будем вместе.Женщина вздохнула.Медленно они двинулись прочь от колодца.Аскеладда раздражало, бесило до невозможности, что его ведут под ручку, точно немощного старика, тем более ведёт его саксонка, но даже скрипеть из-за этого зубами – только зря крушить зубную эмаль. Всё равно пока что ничего не поделаешь, и правда остаётся лишь смиренно терпеть. В конце концов, эта женщина не желала ему зла и даже не пыталась его унизить. Она всего лишь хотела ему помочь, независимо от того, зачем в принципе ей это сдалось. Для неё уход за Аскеладдом – просто тот самый маленький бунт, что позволяет ей оставаться человеком, даже находясь в рабстве. Хотя…… неужели правда совсем не нашлось способа попроще?Всё заросло, всё давным-давно заросло травой, кустарниками и молодыми деревьями, и от некогда большой и богатой усадьбы – о размере её легко было догадаться хотя бы по количеству и разбросу строений – могло уже давно и следа не остаться. Быть может, старые стены всё ещё стоят только потому, что их так плотно увила лоза, потому что прямо через опорные столбы проросли деревья. Точно ли это всё ещё остовы зданий, или просто лес принял их форму? Кто ж его разберёт?Уж точно не Аскеладд, тем более что он особенно не вглядывался. Он вообще ничего, кроме травы, не видел, преимущественно потому, что смотрел только себе под ноги. Поначалу, когда они только-только приступили к своей неспешной прогулке, он ещё пытался как-то вертеть головой по сторонам, но всё чаще и чаще его взгляд возвращался к ?тропе? (как ни странно, это и правда было похоже на крохотную тропинку), пока не приклеился к ней окончательно. Наверно, Аскеладд мог бы не сосредотачиваться так на каждом шаге, но уж больно сильно не хотелось запнуться обо что-нибудь и упасть. Рука женщины, которую он сжимал в своей ладони, как ни странно, служила ему не столько физической опорой, сколько психологической поддержкой.— Всё хорошо?Аскеладд оторвался от созерцания собственных ног и бросил быстрый взгляд на тропу впереди:— Всё отлично, — он решил пошутить. — Знаешь, говорят, раз научившись, человек уже никогда не разучится плавать. С ходьбой, я так понимаю, дела обстоят похожим образом.Женщина его попытку отшутиться проигнорировала:— Устал? Мы можем повернуть.— Как я мог устать? — Аскеладд издал смешок, к его досаде, однако, прозвучавший так, точно он задыхается. — Я продрых два года, во мне энергии через край!— Я могу идти быстрей.Ещё один быстрый взгляд, теперь уже на лицо женщины. Чем быстрее он научится её читать, тем ему же будет проще, но вряд ли приходится рассчитывать на значительные успехи в обозримом будущем, поскольку даже каменные статуи подчас выглядят более экспрессивно. Может, это какая-то травма, или след какой-то болезни, и у неё просто не работают мимические мышцы? Что вообще может значить эта жутковатая недоулыбочка, которая всегда висит на её лице, точно прикленная?Аскеладд настолько погрузился в свои мысли, что перестал видеть дорогу, точнее, перестал воспринимать, что видят на ней его глаза. И, естественно, незамедлительно споткнулся. Женщина среагировала мгновенно: она бросилась перед ним, подхватила его под мышки, пошатнулась, но устояла. Аскеладд немедленно выправился, отчего чуть не завалился теперь уже назад.— Прости, задумался.Женщина кивнула:— Хочешь передохнуть?Ноги тихо гудели, но Аскеладд не был уверен, из-за чего именно, может, просто потому, что он боится, как бы они не подогнулись. А ещё он чувствовал, что устал. Это было почти мистическое ощущение: ничто не болело, голова не кружилась, даже ноги, в общем-то, держали его вполне уверенно, не хотелось ни лечь, ни сесть, но в мозгу тем не менее царило ясное понимание, что его физические силы на исходе, он устал. Но они же не прошли даже сотни шагов.— Давай… просто постоим тут немного?Женщина ещё раз кивнула и сделала полшага в сторону, но руку его отпускать не стала.— Я не сбегу, — усмехнулся Аскеладд.— Я знаю. Не сможешь.Как ни странно, даже Торфинн был более тактичным. Когда не называл его плешивым, но тем не менее.Чтобы просто не пялиться на свою спутницу в неловком молчании (а с учётом всех входящих он был уверен, что в игре в гляделки ей не найдётся равных во всём мире, потому переиграть её у него всё равно не получится), Аскеладд перевёл взгляд на руины главного дома и хозяйственных пристроек. С того, что могло быть крышей, а могло – просто очень заросшей веткой чего-нибудь, на него посмотрела белка.— Что это за место?Женщина проследила за его взглядом. Непривычная к такому вниманию, белка поспешила скрыться в переплетении веток.— Его называют ?усадьба Мара?.Интересная новость.— Так это место знаменито? И ты спрятала меня здесь? Не боишься, что…Женщина его как будто не услышала:— Мар был богат. Плодородные поля. Много зерна. Много детей. Лесной король полюбил младшая дочь. Заманил в холмы и под холм. Совратил. Дочь понесла. Мар был христианин. Он крестил чрево дочери. Чрево исторгло дитя. Мар сжёг дитя в печке. Лесной король был зол, проклял Мара. В первый год пал весь скот. Смрад над поля. Второй год зерно сгнило на поле. Зима голод и мор. Первая умерла младшая дочь. Мар рассёк тело, пересыпал солью, завалил камнями. Поставил крест, — женщина кивнула туда, где среди деревьев и правда возвышалась уже обильно поросшая мхом груда камней с водружённым над ней крестом. — Ничто не помогать. Рабы и свободные умирали. Разбухало чрево, потом испражнялись, испускали дух. Последний умер Мар, — женщина взглянула Аскеладду в глаза. — Говорят, лесной король приходит сюда новолуние. Повидать жену и дитя, живут среди руины.Если Аскеладд что-то и понял из этого рассказа, так это то, что если он хочет сохранить рассудок, ему жизненно необходимо либо бежать отсюда сломя голову как можно скорее, либо научиться наконец различать, когда эта женщина говорит серьёзно, а когда щедро вешает лапшу ему на уши.Бросив ещё один вороватый взгляд на предполагаемую могилу загулявшей хозяйской дочки, Аскеладд уточнил:— Ты хочешь сказать, что это проклятое место?— Надёжно. Все боятся, никто не найдёт.Аскеладд чувствовал себя полным идиотом, но вопрос выдавился из него как-то сам собой без разрешения:— А ты не боишься что… ?лесной король? и, гхм, местные обитатели могут… не оценить такое соседство?— Только если история правда.— Мне кажется, ты немного непоследовательна. Ты помнишь, что пыталась ?воскресить? меня куском старого котла?— Но ты же жив.— Так и чем это отличается…Женщина подняла правую бровь:— Так ты же жив. Два года. Четыре и двадцать новые луны.И нечем крыть, в самом деле. Если бы местным обитателям такое соседство не нравилось, они бы уже давно что-нибудь с этим сделали.Положим, Аскеладд не был суеверным человеком. Он не считал, что если какая-то часть тела сильно чешется, значит, туда нанесут рану (например, между рёбер, кажется, у него вообще никогда не чесалось, а вот поди ж ты), что крик ворона предвещает чью-то скорую смерть, что блуждающие огоньки указывают на клад (если разве что только тот, что зарыт на дне болота и частью которого неизбежно станет незадачливый кладоискатель), что спутанные коровьи хвосты могут означать вообще хоть что-нибудь (хлев попросторней выстройте, и сразу хвосты перестанут путаться!), или что если человека кормить волчьим мясом, он станет более жестоким и кровожадным (разве что по отношению к кормящему). Он не носил оберегов из орешника или рябины – единственным известным ему точно работающим оберегом была римская кираса. Абсолютное большинство страшилок на практике либо вообще ни во что не выливалось, либо находило себе вполне разумное и куда более вероятное совсем не сверхъестественное объяснение (например, если человек рано ложится спать, это значит, что он хочет выспаться, а не что он оборотень и ему нужно время на превращение). С чем-то поистине мистическим Аскеладд сталкивался в своей жизни всего три раза: пристрастие Бьёрна к мухоморам, непроходимая тупость Торфинна и слабое место Торкелля (кто бы мог подумать, что оно у него вообще есть). Сколько раз его самого и его банду проклинали всевозможные священники и монахи, вообще не сосчитать, но если бы хоть что-то из этого и правда было чем-то большим, чем просто сотрясением воздуха, он бы уже давным-давно склеил ласты. А боги – какие угодно – если где-то и были, то в дела смертных не вмешивались, потому их существование Аскеладда особенно не волновало.Другое дело, что ни один моряк не может полностью отринуть любые суеверия. Когда между тобой и тёмной бездной без конца и края, скрывающей в своём чреве неизвестно какие ужасы, всего лишь один слой досок, и достаточно высокая волна может просто смести твой корабль, разметать его в щепки и опустить в чёрную глубину моря, в душу начинает прокрадываться… нечто. Однажды по молодости Аскеладд увидел Мирового Змея. Или кита. Была ночь, он сидел у борта и рассеяно смотрел на волны, блуждая мыслями в других краях и других временах, когда прямо у него на глазах из морской пучины появилась огромная чёрная спина и долго скользила между волн, точно один из извивов гигантского морского змея, а затем скрылась под водной гладью. Аскеладд был совершенно уверен, что ему повстречался просто очень большой кит, но на задворках сознания всё равно скребся маленький противный голосок сомнения.Но всё-таки, он же уже провалялся на этих руинах два года, и совершенно ничего с ним не случилось. Равно как и с его сиделкой. Почему что-то должно случиться теперь?Аскеладд бросил ещё один взгляд на предполагаемую могилу. В сухом остатке, если отбросить все откровенно сказочные украшательства, это просто история о том, как в усадьбе разразился мор, и все обитатели погибли. Никакой мистики. Это даже объясняет, почему сюда никто не суётся.— Ещё говорят, — вдруг решила продолжить женщина, — это ?Усадьба мары?. Однажды пришла женщина. Просила ночлег. Хозяин отказал. Это была святая Арильда…— Святая кто? — вырвалось у Аскеладда.— Арильда.— Кто это?Женщина пожала плечами и продолжила рассказ:— Арильда прокляла усадьбу. Наслала мару.— Почему христианская святая вдруг наслала мару?— Чтобы та накажет хозяина. В кошмаре сказать ему его грех. Так говорят, — женщина опять пожала плечами. — Но мара была усердный. Перестаралась.— И перебила всю усадьбу?Женщина кивнула.Аскеладд пристально посмотрел ей в глаза и спросил:— Ты же сейчас прямо на ходу эти истории сочиняешь?Женщина приподняла правую бровь. Аскеладду вдруг почудилось, что он начал улавливать систему.— Ещё говорят, Мар имел кобыла. Кобыла красивая. Противоестественная—— Я правда буду очень тебе благодарен, если ты остановишься прямо сейчас.Женщина кивнула и милосердно перешла прямо к развязке:— И это могила кобылы.— С христианским крестом?— Мар очень любил—— Короче, все считают, что это место проклято, — поспешно перебил женщину Аскеладд, — а дальше каждый додумывает в меру своей испорченности?— Да, — женщина задумалась. — Я знаю ещё… три версии.— Это просто пострадавший от мора хутор!— Человеческая испорченность не знает границы.— Ты хотела сказать ?фантазия??После недолгого раздумья женщина покачала головой:— Я хотела сказать ?испорченность?.Аскеладд решил, что не хочет слышать ни полслова из оставшихся трёх версий. Нет, за свою жизнь он успел повидать всякого: и как людей поили расплавленным металлом, и как у беременных распарывали животы и доставали младенцев, и как ещё живых людей свежевали, точно дичь на охоте. Ощущение собственной власти над чужой жизнью легко может превратить человека в зверя. Но это не значит, что эти воспоминания грели ему душу и что он хотел ещё хоть раз в жизни увидеть нечто подобное. Или о подобном услышать, пусть даже и в форме глупого слуха.— И как давно случилось… всё это?Женщина постучала себя пальцем по подбородку:— Года… семь? Восемь?— Серьёзно?!— Люди быстро забывают. Особенно когда хотят, — она посмотрела ему в глаза. — Идём дальше, Аскепот?Усталость и правда несколько отступила, поэтому Аскеладд согласился:— Да, я думаю, можно, — и тут до него дошло: — Как ты меня назвала?Женщина, точно не поняв вопроса, приподняла правую бровь.Да, он определённо начал улавливать систему.