Йо-ка/Тсузуку. Любовь до холода в костях (1/1)

– Ого, сегодня ты решил переночевать дома.Когда первый щелчок замка вгрызся в плотную темноту ночи, Тсузуку подумал, что ему просто показалось, но затем звук повторился – шаги в коридоре тоже были реальными: такими реальными, что вокалист Mejibray мог с точностью до секунды предсказать, когда неожиданный гость войдет в комнату. Впрочем, называть Йо-ку гостем в его собственном доме было по крайней мере странно, но а как еще обратиться к человеку, который за последние несколько месяцев появлялся здесь только днем на час-два максимум? Тсузуку сидел на диване неподвижно, вспоминая, когда же он в последний раз видел Йо-ку – кажется, в середине месяца они пересеклись здесь же, когда вокалист Diaura забежал в квартиру буквально на полчаса, чтобы забрать какие-то вещи. – Ого, а ты все так же сидишь в темноте? – Йо-ка чуть усмехнулся, и его пальцы потянулись к выключателю, однако в последний момент замерли, и мужчина, махнув рукой, резко опустился на диван. – Я долго думал. – И что надумал? – со стороны могло показаться, что Тсузуку выглядел пугающе невозмутимым, но Йо-ка все равно заметил, как мелко трясутся чужие руки. Даже сейчас, сидя в одной комнате, они находились предельно далеко друг от друга – вокалист Mejibray ссутулился в кресле, подпирая голову холодными пальцами, в то время как Йо-ка замер на соседнем диване, как ледяная статуя: с прямой спиной и ничего не выражающим лицом. В его очертаниях в темноте было что-то надменное, напускное – что-то, от чего веяло равнодушным холодом: Йо-ка играл, он говорил слова, которые придумал в голове задолго до этого разговора, а Тсузуку лишь чувствовал, как замер где-то на самом краю и медленно, часть за частью, рассыпался вниз. Йо-ка изменился, стал другим, и эти изменения ему шли, хотя и делали предельно недостижимым: он был идеалом, но совсем чужим – и сам это прекрасно понимал. – Что надумал? – вокалист Diaura вздохнул и закинул ногу на ногу, зная, что за каждым его действием пристально наблюдают. – Что уходить без единого слова, не попрощавшись, слишком подло. Обязательно нужно что-то сказать. – Так ты уходишь? – правила игры дали первую трещину, Тсузуку не смог сдерживаться, и его голос предательски скакнул вверх. – Я… Что… Почему?Йо-ка посмотрел на собеседника с легкой растерянностью: задержался взглядом на напряженном лице Тсузуку, его дрожащих губах, метающемся взгляде – и понял, что не чувствует совсем ничего: теперь нужно было это объяснить. Наверное, разумом вокалист Diaura понимал, что нужно сделать это мягче, что, возможно, нужно пересесть в кресло к Тсузуку, прижаться к нему, как он делал это раньше, и рассказать, как все случается в этой жизни – но Йо-ка этого просто не хотел. Сидя в темной квартире, в которую полтора года назад они зашли вдвоем впервые, он вдруг понял, что не чувствует совсем ничего: все осталось лишь в воспоминаниях, и с каждым днем эти воспоминания становились все бледнее, теряли свои очертания, а вместе с ними и значимость. – Тсузуку, – Йо-ка попытался вложить в голос хоть каплю заботы, но чужое имя вышло каким-то острым и холодным, как льдина. – Жизнь не стоит на одном месте. Мы не можем застыть в одном мгновении и никуда не двигаться, мы не можем жить лишь друг другом и забыть обо всем вокруг. Тсузуку, я устал. Вокалист Mejibray сидел неподвижно, понимая, что все силы уходят лишь на то, чтобы держаться прямо – он не мог показать свою слабость сейчас, на это потом еще будет время. Его мир разбивался, он разваливался на куски, а те мгновенно превращались в пыль: однажды в его жизни появился Йо-ка, он выдернул его из безумия, он стал его причиной каждый день открывать глаза, он умело создавал сказку, а теперь страница за страницей забирал эту сказку. Тсузуку еще не до конца осознал, что от него уходит самое важное: ощущение собственной нужности. Он мог жить, зная, что кто-то его любит, кто-то нуждается в нем, кто-то хочет видеть его рядом – теперь это все рассыпалось в одном мгновении. Наверное, за последние несколько месяцев, которые он провел в одиночестве, Тсузуку почти смирился с этой пустотой, но каждой холодной ночью он еще лелеял мысль, что все можно вернуть, что все это лишь неполадки, которые должны закончиться. – Ты уходишь к Рёге? – единственное, что получилось выдавить, пока голос снова не скатился в жалкое дрожание. – Если бы, – Йо-ка снова усмехнулся и на мгновение отвел взгляд, после чего вздохнул. – Не думай о том, куда я ухожу. Просто прими этот факт. – А квартира? – Тсузуку цеплялся за реальность как за единственную возможность задержать этого человека хоть на мгновение. – Что делать с ней? Все документы оформлены на тебя. Выгонишь меня на улицу?– Не превращай меня в монстра, – вокалист Diaura уже поднялся с дивана, но, услышав упоминание о квартире, чуть поморщился. – Я нашел покупателей, деньги просто поделим пополам. Тсузуку, мы в реальной жизни, а не в драматическом кино. Йо-ка все еще стоял на пороге комнаты, ожидая хоть какого-нибудь ответа, чтобы наконец сказать последние слова, поставить главную точку и уйти спокойно, без недосказанности, без укоряющего взгляда Тсузуку – Йо-ка знал, что поступает жестко, что все это можно было сделать не так резко, не так больно, но в голове не осталось совсем ничего. Вокалисту Diaura казалось, что что-то внутри него сгорело, он пытался вернуться к чувствам раз за разом, но натыкался на невидимую стену: он чувствовал вину перед Тсузуку, но не мог поделать с этим совсем ничего – или уже просто не хотел. – Тсузуку, – Йо-ка вернулся в комнату, устало присел на корточки перед креслом, в котором сжался мужчина, и внимательно посмотрел в его глаза, не найдя там никакого отголоска. – Я пришел сегодня, потому что завтра начнется август, и я хочу, чтобы ты справился с ним без меня. Тсузуку, пожалуйста, живи, лови моменты, наслаждайся ими и не задерживайся на одном месте. Тсузуку, прощай. Ответа вокалист Diaura вряд ли дождался бы – именно поэтому он просто молча вышел в коридор, на ходу накидывая на себя прямое черное пальто: лето снова обжигало своим холодом. Йо-ка знал, что последними словами буквально вложил пистолет в рот Тсузуку, оставалось только спустить курок, но он надеялся, что этот выстрел не убьет его. Одеваясь, мужчина смотрел на такие знакомые стены, вспоминал, сколько же всего здесь случилось, как много чувств здесь было, как много было сказано слов – теперь не осталось ничего. Он уходил, уходил без капли сожаления, закрывал за собой все двери и бежал от призраков воспоминаний, от чувств, которые потеряли все грани, все цвета, превратившись в ненужный груз – как якорь, который тянет на дно тонущее судно.Йо-ка успел сбежать с этого корабля. ***Тсузуку снова сжался в кресле совсем один, вокруг было все так же темно, и даже воздух как будто пах холодом, он пропитался им насквозь, впитал в себя это одиночество, отчаяние, дрожащий голос. Могло показаться, что это была все та же ночь, все те же мгновения, но нет – Тсузуку знал, что прошло уже несколько дней, и теперь в пустой гостиной вместе с холодом был еще один равнодушный гость: август уже стиснул пальцы на его горле. Тсузуку не мог поверить, что теперь Йо-ка есть во всех бесконечных реальностях, кроме той, в которой они должны быть вдвоем – теперь вокалист Diaura был где-то далеко, а Тсузуку все еще ощущал себя закованным в его лед. Это была любовь до холода в костях, и холодом был Йо-ка: теперь минуты пролетали, как острые льдины, пока Тсузуку чувствовал, как его кости ломаются одна за другой. Отсутствие Йо-ки травило его, будто яд, а температура вокруг стремительно опускалась ниже нуля – терять, когда ты не готов, было тяжелее всего. Вокалист Diaura никогда не говорил предательских ?обещаю?, ?всегда?, и теперь Тсузуку понял, почему: а вот он произносил эти слова в своей голове раз за разом, совершив самую страшную ошибку – он отдал себя другому человеку, а этот человек просто ушел. Эта любовь стала единственным спасением, что было у Тсузуку, так он чувствовал себя нужным, чувствовал защиту – теперь из ощущений осталось только онемение в холодных руках. Воспоминания цеплялись за сознание непроизвольно, они накатывали одно за другим, непривычно яркие, живые – вот они с Йо-кой стоят на крыше и смотрят на миллионы огней вокруг, вот они молча гуляют по весенним улицам, держась за руки, вот они страстно целуются в ванной, ориентируясь почти вслепую, вот сидят на кухне солнечным утром и говорят о чем-то совсем незначительном, неважном – а вот самое начало, когда Йо-ка пришел в его пустую квартиру на рассвете и сразу же установил свои правила: теперь все это потеряло смысл. Сейчас каждый вдох давался с трудом, Тсузуку чувствовал себя потерянным, убитым, сломанным – он не мог найти места ни в квартире, ни в собственных мыслях, а от этого метаться, как раненому зверю, хотелось только сильнее. Мужчина бесцельно переходил из комнаты на кухню, стоял в коридоре, прижавшись лбом к холодной стене, долго смотрел на холодный искусственный свет в ванной, пока глаза не начали слезиться: ночь растворяла его в себе. Однажды он осмелился подумать, что в этом мире для него есть место, однажды он решил попробовать бороться, взять чужую протянутую руку помощи – теперь спасительные пальцы исчезли, а он снова оказался на дне пропасти с переломанными костями. Только теперь было еще больнее, ведь, однажды попробовав любовь на вкус, вернуться к ледяному одиночеству уже невыносимо: Тсузуку просто не мог понять, как можно перестать любить, как можно в одно мгновение избавиться от всех чувств – в нем запас этого огня казался бесконечным, ему хотелось думать о Йо-ке снова и снова, это было манией, болезнью, патологией и смертельным диагнозом. Тсузуку попытался сделать глубокий вдох, но горло сдавили холодные пальцы, и получалось только судорожно заглатывать воздух рывками – ему было страшно, он давился отчаянием, он просто не знал, что делать дальше. В какой-то момент он осознал, что гладит дрожащими пальцами собственное запястье: шрамы там напоминали о прошлом лишь легкой шероховатостью. Тсузуку был уже где-то за пределами реальности, он растворялся в собственных воспоминаниях, захлебывался минутами, проведенными с Йо-кой, и теперь поверить, что все это было по-настоящему, становилось все сложнее – только острый нож для бумаги был пугающе реальным. Вокалист Mejibray понял, что уже минуту стоит в комнате, зажав в пальцах лезвие – было страшно, хотелось отбросить эту вещь из прошлого как можно дальше, хотелось набрать номер Йо-ки, услышать его голос, начать все заново: только мысленно Тсузуку уже смирился с мыслью, от которой по спине поползли мурашки. Рецидив уже случился. Лезвие входит в кожу плавно, вгрызаясь в самое основание ладони, и вокалиста Mejibray медленно, словно сливаясь с болью, ведет руку вверх, пока холодные пальцы сами не останавливаются – кожа покорно расходится, сначала из разреза выступает кровь, и только потом Тсузуку чувствует щиплющую боль. Алая полоса расширяется, вот капли уже лениво стекают по руке и падают вниз, а мужчина только прислушивается к забытым ощущениям пульсирующей боли. Вместе с этой болью он прощается с воспоминаниями, безвозмездно отдает мгновения собственной жизни, собственной боли, собственного страха. Резать вторую руку было сложнее: пальцы ослабли и дрожали, нож никак не хотел принимать нужное положение, а потому разрез вышел неровный и к концу съехал куда-то вниз – лезвие уже упало на пол, а Тсузуку все продолжал стоять неподвижно, пытаясь через эту боль прочувствовать хоть что-то. Кровь текла медленно, и вокалист Mejibray понял, что этого было слишком мало, его отчаяние было слишком сильным, оно терзало его, рвало на части, и тогда он резко ввалился в ванную, беспорядочно цепляясь за стены. Поток воды только рухнул вниз, но Тсузуку уже перелез через край ванны прямо в одежде, растерянно глядя на свои руки – крови было больше, чем обычно, но боли почему-то совсем нет, она раздается лишь какими-то отголосками в сознании. Вода стремительно прибывала, и когда ее край достиг запястий Тсузуку, тот поморщился и откинулся на бортик: края разрезов защипало, будто кто-то вводил в его кожу иглу за иглой – кровь хлынула стремительнее, теперь все вокруг него окрасилось в красный, но в болезненно белом свете ванной комнаты даже этот красный казался искусственным, фальшивым. Тсузуку ясно ощутил, как оставаться в сознании ему становится все тяжелее, из-за горячей воды в помещении начал клубиться пар, картинка перед глазами поплыла, и мысли начали сливаться и путаться – руки ослабли настолько, что не получалось даже вытянуть их из воды, тело уже не слушалось, оно стало чужим. С огромным трудом Тсузуку поднял в голову и тут же резко выдохнул: на краю ванны он разглядел угловатую фигуру – кто-то сидел на бортике и смотрел прямо на него. Пара было слишком много, Тсузуку никак не мог сфокусировать взгляд, но даже в горячей воде он почувствовал, как его начинает колотить: напротив него сидел он сам. Он видел самого себя, ошибки быть не могло, только этот Тсузуку был на несколько лет моложе – мужчина разглядывал темные волосы, спутавшиеся к концам, острые скулы, тяжелый взгляд и вызывающее колечко в нижней губе: сердце забилось медленнее, теперь каждый удар прокатывался эхом по ускользающему сознанию. – Что происходит? – вокалист Mejibray не был уверен, сказал он это вслух или только подумал. – Ты умираешь, – его копия на краю ванной пожала узкими плечами и откинула волосы с лица пугающе знакомым жестом. – Это же очевидно. Тсузуку уже не мог шевелиться, тело как будто уже не подчинялось ему, и только его двойник из прошлого теперь казался реальным до отвращения – Тсузуку боялся самого себя, боялся этого воспаленного взгляда, но уже не мог никуда убежать. Дышать становилось все труднее, картинка перед глазами расплывалась, а копия вокалиста Mejibray продолжала смотреть на него внимательно, как будто ожидая, что же он будет делать дальше: только тогда до Тсузуку дошел смысл его слов. Он действительно умирал, он уже не чувствовал самого себя – вместе с кровью из него выходили все мысли и воспоминания, и вспомнить самое главное имя уже не получалось, буквы ускользали из головы: оставался только образ, холодный, как лед, чужой, далекий. – Я не хочу, – Тсузуку даже не понял, как сумел выдавить эти несколько слов, но его голос тут же растворился в клубах пара. – Я не хочу умирать, помоги мне. – Еще чего, – двойник усмехнулся, на мгновение облизнув губы кончиком раздвоенного языка, а затем вздохнул. – Ты правда думаешь, что тебе есть смысл оставаться? Ты еще пытаешься в это верить? Тсузуку, ты слабый, ты не нужен совсем никому, ты просто не справишься с этой жизнью. Уже не справился. – Нет!Последние силы ушли на этот крик, но вокалист Mejibray сумел вытянуть из воды одну ослабевшую руку и вцепиться в бортик ванной – пальцы скользили по мокрой поверхности, по белому кафелю потекли кровавые дорожки, алые капли упали на пол и даже попали на зеркало. Тсузуку пытался подтянуть ослабевшее тело, он должен выбраться из воды, он должен позвать на помощь, он должен жить – его двойник все это время наблюдал за его попытками сдвинуться с места с легкой усмешкой, а затем, когда пальцы Тсузуку соскользнули с бортика в очередной раз, оставив там еще один кровавый отпечаток, поднялся с места. Только когда над ним нависла собственная тень, Тсузуку понял, что все было кончено: он видел настоящего себя, мрачного, тяжелого, потерянного – человека, у которого нет ни настоящего, ни будущего. Собственные пальцы сомкнулись на горле, они сдавливали его с немыслимой силой, будто вот-вот раздавят, и Тсузуку бился из последних сил, но уже не мог сделать совсем ничего – искусственный свет ванной становился все тусклее, реальность уходила куда-то на задний план, и Тсузуку казалось, что он становится все легче, теряет свой образ, теряет каждую черту самого себя, почти растворяясь в воде. Всплески в ванной становились все слабее, постепенно вода перестала колыхаться, успокоилась и замерла совсем – в наполненном паром помещении стало непривычно тихо, и Тсузуку собрал последние остатки сил, чтобы открыть глаза: он был в комнате совсем один. Время как будто бы остановилось, и он не мог понять, как долго он смотрел прямо на дурацкую лампу над головой, он будто хотел захлебнуться этим светом, запомнить каждую его деталь – только после этого Тсузуку закрыл глаза и позволил себе отпустить все.Он был свободен.*** – Как у тебя здесь… – Рёга долго стоял в прихожей, бессмысленно глядя в стену и подбирая нужные слова. – Опрятно и уютно. Как у порядочных домохозяек в американских сериалах. – А что ты хотел увидеть? Остывшее тело и кровавые отпечатки на полу? – Йо-ка усмехнулся и, не дожидаясь, пока гость разденется, прошел в комнату. – Проходи, чего ты ждешь. Эта усмешка, эта неуместная ирония будто оживили Рёгу, и он стянул куртку, швырнув ее в шкаф почти с яростью: пришлось минуту переждать в коридоре, чтобы не выплеснуть эту неконтролируемую злость на хозяина квартиры. Когда Рёга все-таки зашел в комнату, Йо-ка уже развалился на кресле, пытаясь справиться с только открытой бутылкой вина дрожащими пальцами – он был одет в свободный серый свитер и узкие джинсы, очки в широкой черной рамке сползли на кончик прямого носа: Йо-ка выглядел как обычно, балансируя на границе равнодушия и совершенства. Он действительно был красив, в нем не получалось найти ни малейшего изъяна, и это будто только подливало масла в огонь, раздражало Рёгу еще больше. Почувствовав чужой осуждающий взгляд, Йо-ка покосился на две пустые бутылки рядом и все-таки повернулся к гостю. – Я тебя не ждал, – честно признался вокалист Diaura, а затем, будто решив, что это не вежливо, добавил. – Вернее, ждал, но не так рано. Я только закончил отмывать квартиру от крови. Представь, она действительно была везде: пол, стены, ванна – все в крови. – Бедняга, – Рёга закивал с поддельным пониманием и почти опустился в кресло, но затем, передумав, все же устроился на диване рядом с Йо-кой, забрав бутылку из его рук. – Утрудился, наверное. – Давай без этого притворства, – хозяин квартиры поморщился и с явным сожалением посмотрел на пустой бокал. – Мне звонят по десять раз на дню с дурацкими соболезнованиями, не хватало еще тебя. Всю дорогу к этому дому Рёга готовил себя к этому равнодушию, он был готов одолеть ледник без какого-либо снаряжения, но понял, что застрял уже у самого основания ледяной глыбы – Йо-ка смотрел на него, говорил с ним, но был где-то далеко отсюда. Рёга в очередной раз взглянул на такой знакомый профиль, на этот нос с горбинкой, который он бы мог описать даже с закрытыми глазами – разъедающая тоска внутри смешивалась с непониманием. – Знаешь, – Рёга начал осторожно, боясь сразу же свернуть не туда. – Я чувствую себя виноватым, потому что… Не сказал нужных слов, не был рядом в подходящий момент, забирал тебя, когда это было не нужно. Я бы мог что-то исправить, сделать по-другому, а я не сделал. А ты? Что чувствуешь ты?– Рёга, я ничего не чувствую, а ты сейчас тычешь меня прямо в мой дефект, – Йо-ка вздохнул и поправил сползшие очки, после чего закинул ногу на ногу и посмотрел куда-то в стену. – Да, мне жаль, что все так вышло, я понимаю, что виноват и мог бы этому помешать, но я ничего не чувствую. Мне скучно. – Да что же ты за человек.Рёга хотел продолжить, но голос сорвался вниз, и мужчина тяжело вздохнул, закрыв лицо руками – так они какое-то время просидели в полной тишине: это была не та тишина, которая бывает в доме у счастливых людей, когда все важные слова уже сказаны. Это была угнетающая, давящая тишина, возникающая потому, что все разговоры были просто бессмысленны – люди не понимали друг друга. Рёге казалось, что он еще чувствует присутствие Тсузуку в этих комнатах, суть этого человека еще мелькала здесь, но исчезала с каждой секундой, теряясь во льдах. – Я понимаю, что это все давно в прошлом, но для меня Тсузуку все еще очень важен… был, – негромко начал вокалист Razor, ощущая, как отмораживает собственные пальцы, даже просто сидя рядом с этим человеком. – Просто близкие люди не могут вот так взять и бросить друг друга, можно закончить отношения, свести общение к минимуму, но тот, кто когда-то был близок, остается близким навсегда. Йо-ка, для Тсузуку ты был важнее целого мира, а тебе не хватило и этого чертового целого мира. Чего тебе тогда вообще нужно?– Мне скучно, – вокалист Diaura снова повторил фразу, от которой у Рёги по спине бежали мурашки. – Я правда любил Тсузуку, а потом устал от этого. Ты ведь и сам прекрасно его знаешь, мне не нужно вдаваться в подробности. Рано или поздно устаешь от чужих бесконечных проблем, ты не можешь вечно быть защитником другого человека. Мне стало скучно с Тсузуку, и я пытался забыться в тебе, но от этой скуки не убежать. Рёга, я не пытаюсь оправдать себя, я признаю всю вину, но попробуй понять меня. Мне нужны эмоции, мне нужно постоянно находить что-то новое, иначе я чувствую, как и сам замерзаю, как кровь медленно застывает, как останавливается сердце. Прости за прямоту, но ты ведь этого хотел. Какое-то время Рёга сидел в тишине, осмысляя услышанное – все это время Йо-ка смотрел на него, и в его глазах по-прежнему не было совсем ничего, как будто он и не говорил всех этих жутких слов, как будто это не из-за его скуки погиб настоящий, живой человек. Рёга ощущал себя потерянным, он хотел что-то сказать, но не мог подобрать ни единого слова – его трясло, но даже не из-за этого паранормального для последнего месяца лета холода, а из-за присутствия этого человека рядом. Воспользовавшись заминкой собеседника, Йо-ка снова потянулся к бутылке и налил себе целый бокал – рубиновый цвет вина напомнил кровь из разрезанных запястий, и вокалист Diaura был уверен, что Рёга подумал о том же. – Таких как ты, Рёга, очень мало, – Йо-ка посмотрел на искаженное отражение мужчины в бокале. – Тех, которые пытаются заботиться о других. – И поэтому вас часто считают слабыми, а это быстро надоедает. Я не навязываю тебе собственные мысли, просто размышляю. Ты очень хороший человек, и я рад, что ты… был в моей жизни. – Был? – Рёга чуть усмехнулся, восхитившись, как Йо-ка осторожно подобрался к самому главному. – А почему не есть?– Не притворяйся, ты ведь тоже за этим сюда пришел, – вокалист Diaura вздохнул и сделал сразу несколько больших глотков. – Когда начинаешь новую жизнь, нужно, чтобы старая точно не напоминала о себе. Я хочу начать новую, ты, я думаю, тоже, поэтому нам стоит не мешать друг другу. Это не значит, что мы больше не будем видеться, здороваться и все такое, но нас уже больше не будет. Ты ведь тоже пришел попрощаться? – Да, Йо-ка, я пришел к тебе попрощаться, и делаю это прямо сейчас, – Рёга тяжело встал, думая, что все это происходит не так, как он рисовал на пути сюда в своей голове. – Я считаю тебя убийцей Тсузуку, и ты это прекрасно знаешь, и за это простить я тебя не смогу, но все же… Пожалуйста, будь счастлив. И не скучай. Прощай. – Прощай. Мужчины вышли в коридор почти одновременно: Рёга одевался, не глядя на хозяина квартиры, он делал это скорее по инерции, потому что казалось, стоит сосредоточиться на действии, и все пуговицы с пальто тут же разлетятся. Йо-ка замер в проходе с бокалом вина – он не улыбался, скорее просто выглядел расслабленным, как после хорошего сна, и это почему-то добивало Рёгу сильнее, чем все услышанные слова. Вокалист Razor вылетел из квартиры так быстро, что затем на улице еще долго не мог восстановить дыхание, мечтая только скорее забыть путь к этому дому. Йо-ка еще немного постоял у двери, а затем вернулся в комнату, вновь устроившись на диване – он не чувствовал совсем ничего, кроме этой тягучей, однотонной скуки: тело ломало от желания получить новую дозу эмоций, безумия. В квартире было холодно и тихо, и Йо-ка думал только о том, чем бы занять собственный вечер, как заполнить сознание хоть чем-то, как согреть руки и сохранить это тепло подольше, чтобы не просыпаться по ночам и подолгу не смотреть в потолок, трясясь от холода. ?Да что ты за человек?? – иногда в голове раздавался голос Рёги, и Йо-ка раз за разом возвращался к этому вопросу, но ответа так и не находил, а потому только чуть улыбался, глядя в стену равнодушным, холодным взглядом.Он был голодным до чувств, но насыщение происходило слишком быстро, он еще не успевал раствориться в удовольствии, а жертва уже получала несовместимые с жизнью травмы.Любовь до холода в костях слишком короткая, чтобы справиться с голодом.