На заключительных аккордах. (1/1)
Темно, совсем ничего не видно, кроме бледного круга луны за окном. Дышать тяжело, воздух какой-то густой, отказывающийся идти в легкие. Тишина. Не слышно ни звука, кроме его собственного дыхания, да унылого завывания ветра где-то за стенами санатория. Это был только сон, взгляд в прошлое, когда было хорошо. Хорошо во всей полноте этого простого, но такого теплого и родного слова, которое больше не относилось к его жизни. Даже не жизни – лишь существованию. Прошло уже три года с того дня, когда он покинул Берлин. Три года друзья ничего о нем не знали. Что они сейчас думают? Уже похоронили его? Или все еще ждут стука в дверь студии и радостного возгласа? Круспе не знает. И скорее всего никогда не узнает. На что надеяться, если уже не помнишь ничьих голосов, улыбок, смеха, веселых застолий и репетиций, постоянно идущих не по плану? Три года. Это целая жизнь – жизнь в одиночестве, днях, сделанных как под копирку, и гнетущей тоске, медленно рвущей душу на маленькие кусочки. Рихард закашлялся – в последний месяц его состояние резко ухудшилось. Из-зa этого гитарист перестал смотреть на себя в зеркало, накинув на него куртку. Больно было осознавать, что этот худой, неестественно бледный, со встрепанными волосами и темными пятнами под запавшими глазами человек – он, Рихард, кумир миллионов, всегда энергичный и яркий. Бывший энергичным и ярким… Прищурившись, Круспе смотрит на экран телефона – четыре часа утра. Еще хотя бы два часа, и можно будет вздохнуть спокойно – ночь пройдет. Снова горят уведомления о пропущенных вызовах, непрочитанных смс… Как разговаривать с кем-то даже по телефону, если при одной мысли, что ты здесь, а остальные там, внизу, среди нормальных людей, становится дурно и хочется кричать, рвать все на своем пути и просто не помнить себя? Гитарист поворачивается на бок лицом к холодной стене и пытается уснуть. Ничего не выходит. Он снова берет телефон – плевать на эмоции, это хоть какое-то занятие. Листает последние смс: от Пауля, Флаке, Кристофа, Оливера, Тилля… Черт, их уже больше тысячи. Пролистывая все не читая, Круспе останавливается на одной смс – от Линдеманна, в которой значилось: ?Я буду завтра, жди?. Она пришла вчера вечером. Где он будет? Неужели… Нет, это невозможно.-Бред какой-то… Ну не приедет же он сюда, в этот городишко?Очередной приступ кашля не дал гитаристу продолжить удивляться, заставив думать о том, как не задохнуться. Если Тилль все же приедет – это конец. Что он увидит? Явно не самоуверенного и напористого музыканта, но лишь отчаявшегося человека, который давным-давно потерял веру во что-либо. Нет, Круспе не хотел, чтобы его запомнили таким. Но что он мог сделать? За несколько часов не уберешь бледность, не вернешь глазам блеск, а рукам прежнюю силу, не станешь снова веселым и широко улыбающимся. Это просто невозможно. Так прошло три часа. Уже утро и достаточно светло. На железном желтом небе горит холодное солнце, отчужденно глядящее на это печальное место – небольшой санаторий на склоне горы. Черный массив леса навевает тоску и отчаяние своими голыми острыми ветками. А верхушки гор медленно теряют свой персиковый оттенок, становясь бледными, какими-то мертвецкими… Гитарист поднимает свою руку и оглядывает ее. Он как прозрачный – все вены видны настолько четко, будто они прямо над кожей, а не под ней. По этим венам еще течет жизнь. Как глупо. Они так уязвимы, их так легко достать. Как и жизнь, которая стала так же беззащитна… Человек возомнил себя царем, а на деле его может погубить одна маленькая бактерия. Но почему он, Круспе, получил такую ?награду?? Жить, желая умереть и умирать, желая жить…Вдруг в дверь постучали. Медсестра? Нет, слишком рано, сейчас только семь часов. Может, ошиблись. Кому он тут может быть нужен? В голову закралась недобрая мысль, которая тут же оправдалась – в комнату ввалился солист, да с таким грохотом, что Рихард аж подпрыгнул, чуть не упав с кровати.-Ну ты и засранец, Шолле, имею я тебе сказать, так далеко забрался – уму непостижимо!-Тилль захлопнул дверь, опираясь ладонями на колени, приводя дыхание в норму,-И самое главное – три года ни слуху, ни духу, на смс не отвечает, на звонки тоже, как в пучине канул. -Привет, Тилль. Но ты мог бы так не кричать – с моими ушами все в порядке, а вот другие люди еще спят. На десять тонов ниже.-Сейчас шмотки твои соберем и поедем,-Линдеманн говорил уже спокойно.-Куда?-Рихард грустно усмехнулся,-Как ты вообще меня нашел?-О, это было сложно. Но одна голова хорошо, а пять лучше. Общими усилиями, так сказать,-солист выудил из-за шкафа чемодан Круспе и начал засовывать в него все подряд.Наконец он посмотрел на гитариста и замер, изумленно глядя ему в лицо.-Бог ты мой, что тут с тобой сделали? Это же санаторий, а не лаборатория!-Тилль подошел к кровати и рывком заставил гитариста сесть, оглядывая его со всех сторон.-Ты явно не дочитал названия. Это не просто санаторий,-Рихард запнулся, но, немного помолчав, продолжил,-Это туберкулезный санаторий, тут все выглядят так. Тебе лучше было не приезжать сюда. Можно заразиться, если долго находится в контакте с кем-либо из нас,-гитарист устремил свои холодные серые глаза на друга, грустно улыбаясь,-Можешь забрать мои вещи, они уже ни к чему, а мне уже никогда отсюда не выбраться. -Неужели все это время ты был тут? Почему нам ничего не сказал, а просто уехал?-Линдеманн опустился на стул.-Это не настолько важно, по крайней мере мне так казалось. И я не хотел, чтобы мое состояние влияло на написание песен, а так – уехал и уехал, никаких проблем,-он замолчал, смотря куда-то в сторону,-Уезжай отсюда. Тебе тут не место.-Я без тебя не уйду. Мы хоть постоянно ссоримся, но друг друга в беде не бросаем. А ты, видимо, решил все проблемы взвалить на себя и справляться в одиночку, а ведь иногда нужно позволить себе помочь.-И выставить себя слабаком, вечно ждущим чьей-то помощи?-он снова бессильно опустился на подушку, глядя в потолок.-Есть вещи, в которых попросить помочь – не значит проявить слабость. -Это не тот случай.-Именно тот. Поехали домой, там лучше, чем здесь,-солист улыбнулся.-Как же ты не понимаешь,-Рихард покачал головой,-Мне уже не помочь. Посмотри, что от меня осталось? Не видишь? Вот и я не вижу, потому что Рихарда Круспе больше нет - он мертв, теперь есть только смутные воспоминания и больше ничего.-Это все глупости. Вот он, Рихард, передо мной. В конце концов, торчать здесь одному тоже не выход,-Линдеманн откровенно врал, сам прекрасно понимая, что в человеке, с которым говорит, он не узнает гитариста.-Если бы я здесь, как ты выражаешься, не торчал, то не протянул бы и года.-Но почему ты отказываешься уехать?-Потому что теперь я не могу делать очень многое из того, что можете вы. Встать с кровати, сходить на улицу, прогуляться по городу, выпить, покурить, жить нормально – каждый это может, а те, кто здесь – нет.Тилль молчал. Он не знал, что на это ответить.-Ладно,-все же проговорил солист,-Значит, я тоже останусь здесь.-Нельзя. Уезжай, пожалуйста. Если ты думаешь, что от твоего присутствия мне станет лучше, то ошибаешься. Я сам себе давно опротивел и не хочу чтобы кто-то меня видел.-Ну а наши песни? Как мы доделаем этот альбом без гитары? Если уж ты ради себя не хочешь вернуться, то постарайся хоть ради фанатов. Они ждут новую музыку – весь интернет только о нас и говорит!-Там на столе в папке риффы – отдай их Паулю, пусть сыграет и мою партию, там не сложно.-Как ты их написал без барабанов?-Тилль раскрыл папку, перебирая листы с кривыми нотами и табами. -Кристоф по моей просьбе скинул свои партии,-пожал плечами Круспе.-То есть ты принципиально не собираешься уезжать?-спросил Линдеманн, разрывая бумагу на мелкие клочки.-Пауль тебя поблагодарит за доставленную ему дополнительную работу,-усмехнулся Рихард, глядя на остатки своих трудов,-У меня на них два года ушло, а ты так просто все уничтожил.-Точно так же поступил и ты. Rammstein вместе больше десяти лет, а ты в один день собираешься все испортить. Скажи, неприятно?-Все равно, если быть откровенным. Я не особо волнуюсь по такому поводу – жизнь научила. Она всех научит, только кого-то раньше, а кого-то позже. Это лишь мелочи,-он закашлялся, прижав ладонь к губам. Потом, взглянув на руку, гитарист увидел несколько капель крови, отчего сразу же сжал ее в кулак. Опять кровотечение. Что ж, оно может избавить его от проблем, если попросить о помощи слишком поздно. Круспе смотрел пустым взглядом перед собой, прикидывая, сколько он сможет протянуть. Возможно, пару часов. Наконец-то закончится этот ад, этот санаторий, этот надоевший пейзаж на окном… Все закончится.-Рихард…Ты чего, эй?-солист сделал шаг вперед, но поднятая рука Круспе остановила его:-Все хорошо,-выдохнул гитарист, чувствуя во рту металлический вкус крови,-Не подходи.-У тебя кровь,-Линдеманн с ужасом смотрел на друга,-На лице.Рихард быстро провел ладонью по губам, натянуто улыбаясь. Но что-то в голове подсказывает ему, что надо перестать так делать – инстинкт самосохранения уже буквально кричит о том, что пора звать на помощь. Но Круспе молчит. Против своей воли, против здравого смысла. С него хватит – жизнь хорошо повеселилась за эти три года. Даже клиническая смерть была в ее списке. Рихард чувствует как легкие что-то сдавливает, мешая дышать, сердце начинает биться слишком быстро, как будто сейчас выскочит из груди, голова становится тяжелой, виски резко пронизывает острая боль, а в глазах то и дело темнеет. Вот и все.-Риха,-Тилль не слышит ответа от внезапно побледневшего гитариста,-Рихард!-Выключи свет,-прошептал Круспе, закрывая глаза,-Он слишком яркий…Линдеманн смотрит на еле горящую настольную лампу – в комнате царит полумрак.-Черт возьми, как так-то… Подожди, врача надо,-солист уже повернулся к двери, но слабый голос Рихарда его остановил.-Не надо,-гитарист струдом поворачивает бледное лицо к Тиллю,-Останься здесь, ненадолго, хоть на пару минут. Я боюсь сейчас оставаться один.Он говорит быстро, будто боясь, что не успеет закончить слова:-Дай мне гитару, пожалуйста,-взяв поданный инструмент, Круспе проводит пальцами по холодным струнам, извлекая из них сначала какие-то нескладные отрывки, которые постепенно превращаются в унылую мелодию, наполняющую маленькое помещение. Это та самая песня, написанная три года назад. Но сейчас она звучит гораздо медленнее, то и дело обрываясь, когда худая рука гитариста соскальзывает с грифа.-Я написал ее в первый день,-прошептал Рихард,-Ей уже три года. А сейчас…сейчас конец.Последние слова он проговорил так тихо, что солист не услышал их, да и не надо ему было это слышать.Линдеманн сидел как завороженный. Музыка действовала как гипноз, разрывающий связь с реальностью, унося в какой-то другой мир, но не лучший, чем этот. Но вдруг мелодия снова обрывается. Тилль поднимает голову – продолжения не последовало… Гитару уже никто не держит, отчего она падает на пол, и ее черный лакированный корпус исходит трещинами. А Круспе, как когда-то Вайт, стал неестественно бледным, с бескровными потрескавшемися губами, выступающими костями и струйками крови на худом лице, с резким узором вен на тонких руках и широко распахнутыми, серыми стеклянными глазами. Не видно было ни единого признака жизни в его угловатой фигуре – не вздымалась от дыхания грудь, не двигался ни единый мускул на лице… Гитарист умер, до последней секунды быв в сознании, и понимая, что жизнь закончилась. Но ни слова не было сказано, ни одной просьбы не услышал от него его друг – Тилль Линдеманн. Рихард никогда не просил помощи, ведь он был сильнее многих. Сильнее смерти.Солист не мог поверить, что его друга больше нет. Лишь убедившись в том, что пульса нет, а зеркальцо не запотевает от дыхания, Линдеманн осознал весь ужас произошедшего.Тилль еще долго после этого стоял на коленях около кровати, крепко держа Круспе за горячую ладонь и еле сдерживая истошный крик, сдавливающий горло.В голове проносились размытые образы из прошлого – концерты, репетиции, вечеринки, праздники. Везде был Рихард – улыбающийся, с блестящими глазами, живой…В комнате по-прежнему горела лампа, по-прежнему на улице уныло завывал ветер, да холодный дождь начинал стучать по стеклу, ограждая своими каплями эту маленькую комнатку от всего мира…