Пролог (1/1)

М.А. МилорадовичВслед за императором едут генералы, генералы свиты,славою увиты, шрамами покрыты, только не убиты.Он ни о чем не жалел. Ну, если начистоту, то?— почти… Конечно, не все в жизни сложилось так, как того хотелось бы, но все же, ни к чему гневить Бога.В жизни этой многое ему было дано, и много хорошего видел он и испытал. Трудности же, говаривал ему, еще совсем мальчишке, снаряжая в дорогу, за границу, на учение, батюшка. Трудности,?— говорил он,?— горести и беды лишь делают тебя более стойким. ?Познав трудности и преодолев их, ты станешь сильнее и мудрее, помни об этом?. Тогда он конечно же пропустил слова отца мимо ушей, но потом, чем больше проходило лет, и чем больше ему доводилось ему пережить, вспоминал их часто. Прав был батюшка, во всем прав.Милорадович медленно поворачивает голову, смотрит в окно: почти стемнело, в декабре ведь темнеет рано. Боль, казалось, ненадолго отступила… А может быть, он уже привык к ней. Если совсем не шевелиться, то, кажется, она становится тише… Все тело ноет так навязчиво, подолгу не отпуская, будто старая рана к непогоде. Кто-то говорил ему некогда, мол, все бы ничего, но вот как разболится ни с того ни с сего?— знать, примета верная: быть дождю. Каждый раз напоминает о себе рана, что получена была много лет тому назад, и вроде бы давно зажила. Проверить, так ли оно, у Милорадовича случая не было. Не было у него старых ран. ?Вы, сударь, заговоренный, не иначе!??— удивлялись все вокруг. ?Жизнь надобно иметь запасную, чтобы быть везде при вашем превосходительстве?,?— чьи слова были? Не вспомнить теперь… ?Пулю на меня еще не вылили?,?— сам шутил, бывало. Вот и…Выходит, не лгала та старая ведьма, правду сказала,?— вспоминает он вдруг.Черт его разберет, к чему Шаховской пригласил тогда эту даму в свой дом. Впрочем, фрау Киргхоф, или ?черная вдова?, как ее называли, пользовалась популярностью в определенных кругах. Поговаривали, она действительно способна видеть будущее.?Она почти никогда не ошибается! —?шушукались собравшиеся дамы. —?Еще бы! Самому императору когда-то победу предрекла!? Эту историю Милорадович лично слышал от генерала Уварова. Будто однажды, как раз перед началом войны, они с Государем Императором, покойным Александром Павловичем, посетили салон фрау Киргхов, и она, узнав государя, хотя он и сохранял инкогнито, напророчила ему блестящую победу, ежели он ?проявит твердость?. Правда, Милорадович тогда подумал, что милейший Федор Петрович не иначе как хватил лишку, вот и несет невесть что. Не узнала она, шарлатанка несчастная, да полно уж! Узнала, конечно, вот и сказала то, что лестно было Государю услышать.Гости же князя Шаховского тем временем пришли в восторг от того, что знаменитая предсказательница почтила их визитом и согласна погадать каждому, кто пожелает.Он пошел шутки ради. Раз уж Шаховской придумал такое развлечение, пусть его. Хотя, чего уж там греха таить, забава сия?— не самая изысканная.—?А она, оказывается, вовсе и не старая еще,?— рассеянно подумал Милорадович, разглядывая холеные, унизанные перстнями пальцы, вертевшие маленькую кофейную чашечку, из которой он только что пил. —?Что ж, каждому надо на хлеб зарабатывать. А у нее вон, отбоя нет от публики. Если вдуматься, тот же театр…—?И что вы же там видите, мадам? —?улыбнулся он.Она подняла на него темные, бездонные глаза и тихо и печально произнесла:—?Вы уверены, что хотите знать об этом? Ведь изменить… ничего не сможете.—?Да говорите же, мадам,?— усмехнулся он. —?Что она там разглядела-то? Дальнюю дорогу да роковую любовь? Все они говорят одно и то же. —?Чего мне бояться.—?Вы… —?она чуть понизила голос,?— скоро погибните. Убиты будете. И много, очень много людей будут тому свидетелями. Вам осталось всего… да… где-то около двух недель.Вот?— извольте! Чего и следовало ожидать. Эдак-то он сам не прочь в предсказатели заделаться. Взять бы вот да и напророчить прямо сию минуту этой очаровательной женщине казенный дом. Дабы прекратила заниматься глупостями и не забивала подобным вздором головы разным впечатлительным дурехам, дожидающимся своей очереди попасть на аудиенцию к сией Сивилле. Но он-то, слава Богу, не какая-нибудь нервная девица, чтобы всерьез относиться к подобного рода глупым сказкам.—?Благодарю вас, любезнейшая! —?еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, проговорил Милорадович. —?Вы мне оказали большую честь, подарив несколько минут бесценного внимания вашего,?— прибавил он с явной издевкой.Гадалка промолчала, продолжая и все так же грустно смотреть на него…А три дня тому назад прямо среди ночи его разбудили безутешные рыдания Катеньки.Надобно заметить, что хотя общество его очаровательной возлюбленной было, вне всяких сомнений, приятным, но в тот день ночевать он собирался дома. Утром за дела следовало приняться сразу, не откладывая в долгий ящик. Но Катенька так жалобно смотрела на него весь вечер, пока они ужинали, что Милорадович не мог не уступить ее мольбам и остался до утра.—?Что, что такое, душа моя? —?обнимая всхлипывающую Катеньку и гладя ее по голове, спрашивал он. —?Что с тобой?Она прижималась к нему и повторяла только одно: что не хочет его потерять.—?Не плачь, слышишь, все ведь хорошо. Тебе, должно быть, просто кошмар привиделся… Ну, что тебя так напугало? Расскажи мне.Уткнувшись ему в плечо, Катенька лепетала что-то про черный снег, который завалил весь город, и сквозь пелену которого она, задыхаясь, шла по улицам, звала, искала и не могла найти того, кто был ей так нужен.—?И лед на Неве вдруг раскололся. Сам по себе, с таким оглушительным треском… Так страшно! И люди… там, на улицах было столько людей. Я будто бы все шла, шла… и искала, звала тебя. А тебя нигде не было!—?Бог мой,?— он поцеловал ее в макушку,?— ты как дитя, Катенька! Ну, успокойся,?— большими пальцами он осторожно провел по ее щекам, стирая слезы,?— успокойся, сердце мое! Вот увидишь, завтра снег пойдет самый обычный?— белый-белый… И лед с реки никуда не исчезнет, куда ему деться-то до весны; и все будет хорошо!Она затихла, прильнув к нему, закрыла глаза; дыхание ее постепенно выравнивалось. Он же укачивал ее, точно маленькую, и тихо говорил:—?Не бойся, ну, что ты, ничего не случилось: я здесь, с тобою и никуда не денусь, обещаю тебе!Утром Катенька, смущаясь, говорила, как ей совестно за то, что заставила его волноваться.—?Просто меня так напугал этот кошмарный сон!—?Забудь, душа моя,?— повторил он,?— это же всего-навсего дурной сон, и ночь уже унесла его с собою.Неужели это и вправду были знаки свыше; да возможно ли такое? Кажется, он произнес эти слова вслух…—?Что, Михаил Андреевич? —?кто-то (плывет все перед глазами, не разглядеть уже) из врачей склоняется к нему. Да и голоса звучат глухо, будто издалека. Он хочет ответить, но не знает, что сказать. С другой стороны, сейчас ведь они и не нужны, лишние слова.—?Устал… —?еле слышно, на выдохе произносит Милорадовиич, и то усилие, что требуется ему для того, чтобы сделать это, отдается новым приступом боли во всем теле. Он сжимает зубы из последних сил, и уже в который раз в голове проносится: ?Скорее бы уже…?Он не любил ждать. Никогда и никого. Если же медлить да рассуждать попусту, можно упустить удачу из рук. Он знает, не раз уж довелось в том убедиться. К смерти это тоже относится. ?Право слово,?— думает Милорадович,?— какая ж все-таки ветреная кокетка эта особа. Столько лет отказывала в такой милости: явиться по душу мою, и вдруг… Раз уж решила, что пора, чего же медлить, я ведь давно уж готов к встрече с нею, и можно отправляться в путь.?Всю жизнь для него было непреложным: если придется отдать свою жизнь, то отдаст он ее за Государя Императора и на благо Отчизны своей. Это было так же ясно, как и то, что после ночи неизменно наступает утро. Еще он думал, что пасть на поле боя было бы все же куда почетнее, нежели умереть в своей постели. Что же, не зря, выходит, он верил в то, что любит его фортуна. Она всегда была к нему благосклонна. И даже теперь грех это?— думать, будто бы в последний момент она от него отвернулась. Нет, неправда это! Она преподнесла ему последний дар: он умрет так, как и хотел. Исполняя свой долг.Кто знает, может быть, можно было сделать так, чтоб все пошло иначе. Знай он доподлинно о существовании того отречения, или если б Цесаревич все же не отмалчивался так долго, а дал ответ сразу… Не произошло бы тогда ничего. Вот и выходит?— виноват. А ежели виноват, так умри, но искупи вину свою, исправь совершенные ошибки, чтоб хуже не стало. Это было в его силах, и он был уверен, что можно уладить все без крови и смертей. Не война же, в самом-то деле! И поводов для волнений?— нет. Не будет у них императора Константина Павловича, так что ж? Придется жить с тем, что есть?— с Николаем Павловичем. Они принесли присягу, и теперь долг их?— служить ему. Все просто и ясно, и отступать некуда. Да и незачем.Когда Милорадович выехал на площадь, медленно приближаясь к мятежным войскам, он уже ни о чем не думал. Он оглядел замерших в ожидании солдат, всматриваясь в их слегка обескураженные, судя по всему, его появлением лица. Сотни глаз уставились на него в ту минуту, и он видел застывший в тех глазах вопрос. Солдаты ждали его слов, ведь не доверять ему, лично водившему их некогда в атаку, у них повода не было. Милорадович тепло улыбнулся им, как улыбаются добрым знакомым после долгой разлуки, выхватил из ножен свою шпагу:—?Здорово, гвардейцы!Этого он, конечно, не сказал, но если бы можно было умереть сто, тысячу раз?— он умер бы, не колеблясь ни минуты. За каждого из тех солдат, что стояли на стылом декабрьском ветру у монумента Великому Петру… За всех, кто был ему дорог. За тех, кто любил его. Пожалуй, даже за того шалуна, что эдак вот взял да не промахнулся. Если подумать, он, пожалуй, совсем не виноват, кем бы ни был. От отчаяния, в сердцах то ли еще можно натворить. Возможно, он тоже обманулся… Кто ж теперь скажет?Они слушали, что Милорадович говорил им, и в глазах их он ясно читал и смятение, и смущение и раскаяние.—?Прошу, умоляю вас, братцы, одумайтесь! Это что вы затеяли, что сделали? О жизни и говорить нечего, но там, перед Господом Богом… Я вам обещаю, если вернетесь в казармы, я каждого, слышите? —?каждого возьму за руку и подведу к Государю! И он простит вас!Они поверили. Они всегда верили и знали: он сделает так, как говорит. Он?— их командир?— пойдет первым, одних их не оставит, а значит, им уже нечего бояться.?Мы просто обязаны сделать все возможное и довести дело до конца, иначе… прямо тут меня и похороните!??— сказал тогда, давным-давно, на Сен-Готарде Александр Васильевич Суворов. ?Сделаем. Пройдем! Не извольте сомневаться, ваше сиятельство!??— одним из первых отозвался Милорадович. И спуск тот был опасным, и никто не мог точно сказать, чем все окончится. А на лицах солдат, точно так же, как и сегодня, были смятение и растерянность. Внизу, в долине?— французы. Вокруг?— неприступные горы и пропасти. ?Смотрите же, солдаты, как сейчас возьмут в плен вашего генерала!??— крикнул он, устремляясь вниз, в долину. И все получилось! ?Смелого-то пуля не берет!??— отшучивался он, когда его спрашивали, почему де так вам везет, Михаил Андреевич.—?Ура, Милорадович! —?раздалось откуда-то с задних рядов. Получилось.?Господь мой, благодарю тебя!??— подумал он. Сейчас он уведет их, и ничья кровь не обагрит мерзлые камни площади. Хватит еще на ваш век сражений, ребятушки. А нынче все должно закончиться миром.—?Извольте отъехать, граф! —?крикнул ему какой-то слишком уж задиристый мальчишка. —?Оставьте солдат в покое, они делают свою обязанность!Где-то он вроде бы видел этого нахального юнца: уж не адъютант ли генерала Бистрома? В другой раз ответил бы на подобную наглость, как следовало, да время дорого было.—?Стоять! —?крикнул Милорадович. —?Смирно! Нале-во! За мной, в казармы, шагом…Выстрела Милорадович не услышал, почувствовал только, как со всей силы кто-то толкнул его в спину. Кто бы мог-то, подумалось в ту секунду, ведь рядом никого больше верхом не было… Вместе с этой мыслью разлилась моментально по всему телу, обжигающая боль, будто кипящей смолой кто облил. Он глубоко вздохнул, дабы набрать воздуха в грудь, потому что дышать стало нечем, закашлялся. На белой перчатке осталась кровь… И сразу же пришла догадка: вот оно что! Вот оно, значит, как. Что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Но главное не это. Это?— не имеет уже никакого значения. Главное?— довести все же дело до конца.—?Детки мои, не губите душу свою! —?из последних сил, говорить тоже было адски больно, произнес он.Они молча смотрели на него, будто не поняли до конца, что произошло. Наверное, на их месте он и сам не знал бы, куда деться и что делать. Но у них есть… все еще есть время?— уйти и спасти себя от участи изменников, от гнева государева, от гибели.Чьи-то голоса, крики, бледное лицо Башуцкого, его сбивчивый голос, повторявший: ?Еще немного, ваше сиятельство, скоро будем на месте?,?— все это почти не запомнилось. Боль становилась сильнее и сильнее; этого следовало ожидать.—?Это… конец,?— тихо проговорил он, глядя в полные слез глаза своего адъютанта. —?Но это… хорошо. Я… исполнил мой долг.Врачи лишь подтвердили то, что он понял сразу. Милорадович слышал еще шум и, кажется, даже выстрелы, раздававшиеся с улицы. А может быть, это в ушах так шумело от боли и предчувствия скорой смерти?.. Лучше бы так. Солдаты все же в чем не виноваты, и ничем не заслужили такой участи. Они были бы верны и преданы государю, кабы не ввели их в заблуждение. И в него стреляли не они. Они должны были уйти…Голоса, шаги, шум за окном,?— все стихает.Милорадович закрывает глаза, вздыхает с облегчением: боль, кажется, отпустила окончательно. Он видит перед собой пустую столовую, откуда утром вышел, торопясь на площадь, свою чашку с недопитым чаем: она по-прежнему стоит на столе, как он ее оставил… Катенька не убрала ее, бедняжка.Прости, душа моя, подвел, обещал, да вот, видишь, не смог вернуться вовремя. И не плачь по мне. Не нужно. Не могу я выносить женских слез, а твоих?— в особенности. Ты же еще непременно будешь счастлива. Я твердо это знаю. Я так хочу.Яркое солнце освещает сочную зеленую траву огромного альпийского луга. Вдалеке сверкают в солнечном свете заснеженные вершины.—?Я должен был… не мог ведь поступить иначе,?— говорит Милорадович, глядя на стоящего прямо перед ним живого и здорового Александра Васильевича. Лицо его, как обычно, строгое и серьезное. Не скажешь так сразу, доволен он, нет ли, похвалит или отчитает, точно нашкодившего мальчишку. Только чуть прищуренные глаза его блестят лукаво, и взглянув в них, можно мысленно вздохнуть с облегчением.—?Да, Мишенька, да,?— по-отечески улыбается он Милорадовичу. —?Ты верно поступил.Подъездная аллея посыпана песком, кусты?— аккуратно подстрижены. Любимую матушкину беседку наконец отстроили заново, побелили, насадили новые розовые кусты вокруг. Его явно здесь ждали, и это нисколько не удивляет. Он столько лет не был дома, и теперь ему на долю секунды становится не по себе. Не обиделись ли… Стоило все же чаще вспоминать и навещать родное имение, где некогда он жил, столь счастливо и беззаботно.Милорадович останавливается, смотрит на отчий дом, который время от времени являлся ему во снах. Он и сейчас точно такой же, каким он его запомнил с детства… Немного странно, ведь его же собственными стараниями и дом, и вся усадьба давным-давно уж были перестроены; он мечтал улучшить его, сделать красивее и удобнее, чтобы потом, удалившись от дел, когда придет время, наслаждаться там жизнью, вспоминая о прошлом. Но Милорадович не успевает удивиться, потому что замечает на крыльце знакомые фигуры отца и матушки.Да, все правильно, все так и должно быть: Милорадович улыбается и прибавляет шагу.Он возвращается домой.